1. Шуточный повод для Второй мировой: как троллинг и угрозы польского радио проложили путь к Глейвицкому инциденту[39]
Формальным поводом к началу Второй мировой войны — нападению Германии на Польшу — стал так называемый Глейвицкий инцидент: инсценированное нападение переодетых в польскую форму эсэсовцев на немецкую приграничную радиостанцию. «Повстанцы» передали в эфир воззвание на польском языке и ушли, аккуратно разложив на полу заблаговременно подготовленные трупы. На следующий день, 1 сентября 1939 года, Гитлер заявил о польских атаках на немецкую территорию и объявил соседу войну, которая скоро стала мировой.
«Странная война»[40], блицкриг во Франции, битва за Англию, вторжение в СССР — эти грандиозные события отправили на задний план истории Глейвицкий инцидент, да и сам польско-немецкий конфликт. Однако выбор места и объекта для провокации был не случаен: начиная с середины 1920-х годов оба государства вели активную информационную войну за сердца и умы жителей приграничных районов, прежде всего с помощью радио. В предвоенные месяцы 1939 года антинемецкая пропаганда властей польской Силезии стала предельно агрессивной и к тому же весьма эффективной, что и послужило Гитлеру источником правдоподобия для инсценировки провокации. Об информационной войне за души жителей силезского приграничья, из которых Берлин пытался сделать немцев, а Варшава — поляков, рассказал Питер Полак-Спрингер (Катарский университет, Катар)[41].
Борьба за души в прямом эфире
Земли Силезии — исторического региона на «стыке» Чехии, Германии и Польши — изначально принадлежали польской короне, но потом перешли под власть австрийских Габсбургов, а в XVIII веке были завоеваны Пруссией. Смешанное население территории за много столетий постепенно онемечивалось, и Силезия считалась одной из самых преданных Второму рейху земель. В XIX веке она стала первостепенным промышленным районом Германии: там добывали четверть от общего объема угля, 81 % цинка и 34 % свинца. Тем не менее в 1914 году поляков (и людей, затрудняющихся с определением собственной национальности) в регионе оставалось более половины (из двух миллионов населения).
Согласно Версальскому договору[42] в Верхней Силезии должен был пройти плебисцит: ее жителям предоставили возможность самим решить, в каком государстве им жить. Плебисцит назначили на 1921 год, а пока немецкие власти оставались на своих местах. И поляки, и немцы использовали это время для активной пропаганды — более того, первые подняли на территории Верхней Силезии два восстания. Однако большинство проголосовавших неожиданно для всех высказались за Германию (707 605 против 479 359 голосов). После этого разразилось третье восстание, самое кровопролитное, из-за чего страны Антанты решили разделить Верхнюю Силезию по линии фронта между польскими и немецкими формированиями (по состоянию на октябрь 1921 года). Так в польском Силезском воеводстве осталось примерно 260 тысяч немцев (на 735 тысяч поляков), а в германской провинции Верхняя Силезия — 530 тысяч поляков (на 635 тысяч немцев).
В 1920-е годы европейские государства, недовольные установленными по итогам Первой мировой войны границами, начали активно использовать для пропагандистской борьбы за души жителей приграничных территорий (своих и чужих) новейшую технологию — радио. Чиновники хотели поскорее сделать из своих граждан «правильных» немцев (поляков, венгров и так далее) и поддержать «соотечественников» за новыми границами, одновременно подавляя сепаратистские настроения этнических меньшинств на своей территории и разжигая их на территории соседей.
С этой целью Германия создала сеть приграничных радиостанций: от Аахена до Кенигсберга, от Киля до Бреслау. Именно для усиления сигнала в Бреслау и была в 1925 году сооружена станция-ретранслятор в Глейвице. Через два года на расстоянии 12 км начало работу «Польское радио Катовице» (ПРК), чей сигнал был в восемь раз мощнее глейвицкого. Немецкие власти так испугались проиграть информационную войну, что Имперское радиовещательное общество усилило мощность своей ретрансляционной станции, а через пять лет пришедшие к власти нацисты увеличили ее еще в десять раз — и перестроили глейвицкую радиомачту. Она стала (и остается по сей день) одним из самых высоких деревянных зданий в мире (118 м). Губернатор воеводства принял вызов и летом 1939 года усилил мощность сигнала ПРК с 12 до 50 кВт.
Бело-красный Карлик
Содержание радиопередач изначально носило откровенно провокационный характер и по нынешним меркам могло бы считаться «разжиганием межнациональной розни» и «подстрекательством к вооруженному мятежу». Но после встреч глав соответствующих структур в 1927 году, а также подписания польско-германского пакта о ненападении в 1934 году, провокационные передачи были закрыты и на передний план вышел обычный для эпохи контент: концерты, радиоспектакли, литературные чтения, образовательные передачи, — но с легким политическим акцентом.
И здесь у ПРК появилась козырная карта — радиоведущий Станислав Лигонь, известный как Карлик (из-за своего роста): силезец, который учился в Берлине, но стал не только художником и драматургом, но и пропольским политиком-националистом. Прославился Карлик тем, что вел передачи на очень специфическом силезском диалекте (разбавленном польским), пел песенки, травил байки и сыпал шутками, которые понимали только местные. Впрочем, граница между политикой и юмором в его передачах была весьма условной. В 1930 году он рассказал такой анекдот. Немец хвастается перед поляком технологическими достижениями своей страны: в Берлине изобрели машину, и если у одного ее конца поставить корову, то с другого конца выпадут банки с консервами. А поляк отвечает, что в Варшаве машина еще лучше: положишь перед ней банку тушенки, а с другой стороны выйдет корова.
Станислав Лигонь
Юмористические передачи Карлика стали настолько популярными, что в немецкой Силезии их слушали даже члены нацистской партии, а члены фан-клуба Лигоня продавали карикатуры, сборники анекдотов и фотографии своего кумира во время самых разных культурных мероприятий. Немецкие националисты Силезии пытались убедить Берлин отказаться от политики вещания исключительно на немецком языке и создать программы на местном говоре, но безуспешно: принцип германизации остался незыблемым. Однако власти немецкой провинции напрасно били тревогу по поводу превращения равнодушных к национальному вопросу обывателей в поляков: силезцы слушали передачи Лигоня ради смеха и игнорировали идеологически выдержанные программы польского радио. Вопреки надеждам варшавского начальства и самого Карлика, его шутки не поднимали польское национальное самосознание у немецких силезцев, а лишь укрепляли презираемую в столицах региональную идентичность. Для жителей провинции программы с польской стороны границы были желанной альтернативой все более жесткому и цензурированному радио нацистской Германии, но, слушая их, они автоматически не становились польскими патриотами.
В предвоенные годы в затихшей было радиовойне наступил новый виток напряженности. В ответ на проводимую Гитлером германизацию Силезии, ПРК запустило программу «За рубежом», где местных призывали отказываться от использования немецких топонимов (Глейвиц — Гливице, Бреслау — Вроцлав) и информировали об их правах как этнического меньшинства. Особенно интенсивно радио работало во время переписи населения в мае 1939 года, когда Берлин с помощью угроз и мощной пропаганды пытался заставить жителей Силезии называть себя в опросных листах немцами. Лигонь и ПРК старались разоблачить эти манипуляции, вспоминая о «семи столетиях борьбы силезцев с германизацией»[43].
Однако антинацистский и разоблачительный потенциал польского радио не мог реализовать-ся в полной мере из-за того, что в самой Польше в конце 1930-х годов начался правый поворот в сторону национализма и антисемитизма. После погромов Хрустальной ночи Лигонь заметил в эфире, что немцы «шутки ради» подожгли синагогу в Бойтене. Сравнив этот акт вандализма с жестокостями, проявленными солдатами фрайкора при подавлении силезского восстания[44], Карлик заявил, что «поляки не стоят в стороне, когда с кем-то поступают несправедливо». Но все же, будучи сторонником силезского воеводы, известного своими антисемитскими взглядами, Лигонь закончил выступление словами «все это не наше дело».
Горячее лето тридцать девятого
В 1939 году идеологические перепалки немецкой и польской радиостанций достигли такого накала, что местные жители стали всерьез опасаться войны. В июле ПРК начало вещание на немецком языке, маскируясь под германское радио, а также запустило в эфир антинемецкие передачи на чешском языке для жителей Протектората Богемия и Моравия[45]. В августе Германия отказалась от политики одноязычного вещания и стала транслировать передачи на польском и украинском. В ответ силезские поляки начали сеять слухи, что на самом деле это передачи польского радио в Бреслау (столица провинции Силезия) и вся Верхняя Силезия скоро присоединится к Польской Республике.
Немецкая пропаганда с истеричностью изображала Польшу марионеткой в руках англо-французского империализма и источником агрессии (а Германию — лагерем мира). Меры польского правительства, направленные против организаций немецкого меньшинства в воеводстве, давали лишний козырь в руки пропагандистов из рейха.
Летом сотни жителей польской Силезии нелегально пересекли границу, чтобы найти в Германии хороший заработок и, главное, избежать призыва в польскую армию — не участвовать в заведомо проигрышной вой-не. Нацисты обучали их агитаторскому мастерству, чтобы они рассказывали силезцам из провинции об ужасах жизни в Польше. Пытаясь переспорить эту пропаганду, Карлик сообщал по радио об отвратительных условиях, в которых живут беженцы, и о том, как бедно и голодно живет рейх, готовящийся к войне. «Лучше надевайте польскую форму! — призывал он. — Голодные немецкие солдаты мечтают завоевать Польшу, чтобы наконец-то наесться досыта».
Для противодействия пропагандистской агрессии Германии польское радио и само не стеснялось бряцать оружием. Передачи Лигоня в августе 1939 года на разный лад говорили о неизбежности войны, обычно в ироничной манере: «Эй, нацисты, готовьте ваши задницы для наших розог… Пускай немцы только войдут сюда, и мы разорвем их нашими окровавленными острыми когтями». Карлик даже намекал, что Польша может сделать первый шаг: укрепления на границе возводятся немцами, чтобы «спрятать свои задницы, когда мы придем». Как только власти Германии выразили недовольство, польские чиновники заметили, что те не понимают шуток. «Какие же натянутые нервы у „фюреров“, если их тревожит даже юмор и смех», — сообщалось в официальном издании воеводства «Польска Заходня».
Михал Гражиньский
Но если Лигонь предпочитал называть свои слова шутками, силезский воевода Михал Гражиньский демонстрировал предельно серьезный настрой. В июне 1939 года вместе с ветеранами восстаний 1919–1921 годов, участниками военизированного формирования «Звензек повстаньцув» и солдатами армии он торжественно открыл памятник повстанцам на расстоянии всего 200 м от немецкой границы. Во время церемонии открытия, транслировавшейся ПРК, Гражиньский обещал закончить «дело, которое не закончили герои третьего восстания», — то есть отобрать Верхнюю Силезию у Германии. Через неделю воевода открыл еще один памятник повстанцам, также у немецкой границы (в деревне Борушовице). Наконец, в середине августа «Звензек повстаньцув» провел свой ежегодный «марш к Одеру» от немецкой к чешской границе. В иные годы эти польские «традиции и церемонии» вряд ли вызвали бы большой резонанс, но в предвоенной атмосфере пропаганда рейха выжала из них максимум доказательств своей теории об агрессивных планах Польши, якобы готовящей аннексию Верхней Силезии.
В результате 2 сентября 1939 года немецкие власти смогли привязать Глейвицкий инцидент к агрессивным высказываниям Гражиньского: в атаке на радиостанцию «принимали участие банды „Звензека повстаньцув“», сообщали газеты рейха. Увы, заявления о желании отобрать немецкую Силезию, не раз звучавшие в прямом эфире ПРК, только помогли сделать мысль о польской агрессии правдоподобной и облегчили нацистам поиск повода для вторжения в Польшу.
Janus B. Self-Identity Formation and the Polish Sub-Culture of German Upper Silesia // The Polish Review. 1997. Vol. 42. N 2. P. 167–184.
Bjork J. Neither German nor Pole: Catholicism and National Indifference in a Central European Borderland. Ann Arbor: The University of Michigan Press, 2008.
Altenhöner F. «I Am the Man Who Started the War»: Alfred Naujocks and His Postwar Stories about His «Adventures» // A Nazi Past: Recasting German Identity in Postwar Europe / Edited by David A. Messenger, Katrin Paehler. University Press of Kentucky, 2015. P. 203–224.