С другой стороны, когда его хрипота стала усиливаться, он проконсультировался у известного берлинского отоларинголога профессора фон Айкена, прошел тщательное обследование в своей квартире в рейхсканцелярии и вздохнул с облегчением, узнав, что рака у него нет. Хирург удалил безобидный нарост, и эту операцию также провели в его квартире. А до того он несколько месяцев вспоминал судьбу императора Фридриха III, скончавшегося от рака горла.
В 1935 году серьезно заболел Генрих Хоффман. Лечил его старый знакомый, доктор Теодор Морелль, и вылечил сульфаниламидами (ультрасептилом), которые приобретал в Венгрии. Хоффман не переставал рассказывать Гитлеру о чудесном враче, спасшем его жизнь. Безусловно, Хоффман желал лишь добра, хотя главным талантом Морелля была способность непомерно преувеличивать опасность любой исцеленной им болезни, чтобы наивыгоднейшим образом преподнести свое мастерство.
Доктор Морелль уверял, что учился у знаменитого бактериолога Ильи Мечникова (1845–1916), лауреата Нобелевской премии 1908 года и профессора Пастеровского института. Мечников, по его словам, научил его искусству борьбы с болезнями, вызванными бактериями. Затем Морелль служил судовым врачом на пассажирских лайнерах. Полагаю, он не был абсолютным шарлатаном — скорее сумасбродом, помешанным на зарабатывании денег.
Хоффману удалось убедить Гитлера пройти обследование у Морелля. Результат поразил нас всех, ибо впервые Гитлер абсолютно доверился врачу: «Никто прежде не говорил мне так ясно и точно, что со мной происходит. Его метод лечения столь логичен, что я проникся к нему величайшим доверием. Я буду пунктуально выполнять все его предписания». По словам Гитлера, самым главным открытием Морелля было полное уничтожение у пациента кишечной флоры, причиной которого явились, считал он, нервные перегрузки, и если это вылечить, то неприятные симптомы исчезнут. Однако Морелль решил ускорить восстановительный процесс инъекциями витаминов, гормонов, фосфора и глюкозы. Лечение, по его мнению, займет год, а до того следовало рассчитывать лишь на частичное улучшение.
С тех пор самым обсуждаемым лекарством Гитлера стали капсулы с кишечными бактериями мультифлор, по уверению Морелля, «выведенными из лучшего сырья одного болгарского крестьянина». Другие инъекции и пилюли, которыми Морелль потчевал Гитлера, не были столь общеизвестны — на них лишь намекали. Мы никогда не относились к этим методам с доверием. Доктор Брандт проконсультировался с друзьями-специалистами, и все они объявили методы Морелля рискованными, непроверенными и предупреждали об опасности привыкания. И действительно, инъекции приходилось делать все чаще, и вытяжки из семенников и внутренностей скота, а также химические и растительные препараты непрерывным потоком вливались в кровеносную систему Гитлера. Однажды Геринг глубоко оскорбил Морелля, обратившись к нему «герр рейхсшприцмастер».
Как ни странно, вскоре после начала лечения сыпь на ноге, давно беспокоившая Гитлера, исчезла. Через несколько недель пропали боли в желудке. Гитлер стал есть заметно больше и более тяжелую пищу, улучшилось общее самочувствие, и он не уставал восторгаться: «Какое счастье, что я встретил Морелля! Он спас мне жизнь. Это чудо, как он помог мне!»
Если Гитлер обладал даром очаровывать других, то в этом случае произошло обратное: Гитлер полностью уверился в гениальности своего личного врача и вскоре запретил любую критику в его адрес. Морелль вошел в ближний круг и — разумеется, в отсутствие Гитлера — стал предметом насмешек, ибо говорил лишь о стрепто- и прочих кокках, бычьих семенниках и новейших витаминах.
Гитлер настоятельно советовал всем своим помощникам при малейшем недомогании обращаться к Мореллю. В 1936 году, когда мое кровообращение и желудок восстали против сумасшедшего рабочего ритма и необходимости приспосабливаться к ненормальному режиму Гитлера, я явился в кабинет Морелля. Табличка на двери гласила: «Д-р Теодор Морелль. Кожные и венерические болезни». Дом и приемная Морелля располагались в самой фешенебельной части Курфюрстендам около церкви Поминовения. Стены были увешаны фотографиями с автографами известных театральных артистов и кинозвезд. В приемной вместе со мной сидел кронпринц. После поверхностного осмотра Морелль выписал мне свои кишечные бактерии, глюкозу, витамины и гормональные таблетки. Для подстраховки я прошел тщательное обследование у профессора фон Бергмана, терапевта Берлинского университета. Он не нашел у меня никаких органических изменений, лишь нервное расстройство, вызванное переутомлением. Я насколько мог сбавил темп, и все наладилось. Чтобы не раздражать Гитлера, я притворялся, будто пунктуально выполняю назначения Морелля, а поскольку состояние моего здоровья действительно улучшилось, я стал его экспонатом. Гитлер заставил и Еву Браун пройти обследование у Морелля. После этого она мне сказала, что Морелль отвратительно грязен, и поклялась никогда больше к нему не обращаться.
Здоровье Гитлера улучшилось лишь на некоторое время, но он так и не расстался с личным врачом. Наоборот, стал частым гостем в загородном доме Морелля на острове Шваненвердер близ Берлина. Кроме рейхсканцелярии это было единственное место, сохранившее для него привлекательность. К доктору Геббельсу он наезжал очень редко, а у меня в Шлахтензее был всего лишь раз — чтобы осмотреть дом, который я себе построил.
С конца 1937 года, когда лечение Морелля перестало помогать, жалобы Гитлера на здоровье возобновились: «Не знаю, сколько еще проживу. Возможно, строительство большинства этих зданий закончится, когда меня уже не будет…»[40]
Завершение строительства всех главных зданий планировалось с 1945-го до 1950 года. Гитлер явно предполагал прожить еще не более нескольких лет. Другой пример из речи Гитлера 9 января 1939 года: «Когда меня не будет… У меня осталось не так уж много времени». Да и в приватных беседах он часто повторял: «Мне недолго осталось жить. Я всегда надеялся, что мне хватит времени осуществить все мои планы. Я должен успеть. Никому из моих преемников не хватит на это сил. Я не остановлюсь, пока здоровье еще позволяет, но мне все хуже и хуже».
2 мая 1938 года Гитлер составил личное завещание. Политическое завещание было намечено в общих чертах 5 ноября 1937 года в присутствии министра иностранных дел и военных руководителей рейха. В той речи Гитлер обозначил далеко идущие планы завоеваний, как «завещательное распоряжение на случай моей смерти». Перед ближайшими соратниками, изо дня в день смотревшими банальные фильмы-оперетты и выслушивавшими бесконечные тирады о католической церкви, диетических рецептах, греческих храмах и овчарках, Гитлер не раскрывал, как близко к сердцу принимал мечту о мировом господстве. Многие из его соратников позже пытались сформулировать теорию о том, что Гитлер сильно изменился в 1938 году, и связывали эти изменения с резким ухудшением его здоровья из-за лечения Морелля. По-моему, все обстояло иначе: планы и цели Гитлера никогда не менялись. Болезнь и страх смерти просто заставили его спешить. Помешать ему могли бы лишь более могущественные противодействующие силы, а в 1938 году таких сил не наблюдалось. Наоборот, успехи того года поощрили его к форсированию и без того ускоренных темпов.
Лихорадочная спешка, с которой Гитлер подгонял строительные работы, видимо, была связана с его внутренней тревогой. На праздновании подведения под крышу рейхсканцелярии он сказал рабочим: «Это уже не американские темпы, это немецкие темпы. Мне приятно думать, что как государственный деятель я совершаю больше, чем лидеры так называемых демократий. Я полагаю, и в политике мы придерживаемся совершенно другого темпа, и если возможно за три-четыре дня присоединить к рейху целую страну, то почему бы не воздвигнуть здание за год-два».
Однако порой я спрашиваю себя, не служила ли его непомерная страсть к строительству и все эти строительные графики и закладки первого камня камуфляжем его истинных планов и средством обмана общественного мнения?
Я помню один случай в 1938 году. Мы сидели в нюрнбергском «Дойчер-Хоф», и Гитлер говорил о необходимости умалчивать о том, что не предназначено для ушей общественности. Среди присутствовавших были рейхсляйтер Филип Булер и его молодая жена, которая возразила, что такие ограничения безусловно не относятся к нашему кругу, поскольку все мы умеем хранить доверенные нам тайны. Гитлер рассмеялся и ответил: «Никто здесь не умеет держать рот на замке, кроме одного-единственного человека». И указал на меня. Но о том, что должно было случиться через несколько месяцев, он не обмолвился при мне ни словом.
2 февраля 1938 года в большой гостиной квартиры Гитлера я увидел главнокомандующего военным флотом Эриха Редера, вышедшего из кабинета Гитлера. Он явно был в крайнем смятении — бледный, шатающийся. Казалось, что у него начинается сердечный приступ. Через день я узнал, что министром иностранных дел вместо фон Нейрата назначен Риббентроп, главнокомандующим сухопутными войсками вместо фон Фрича — фон Браухич, Гитлер стал Верховным главнокомандующим вооруженными силами Германии вместо фельдмаршала фон Бломберга, а начальником штаба — генерал Вильгельм Кейтель.
Я был знаком с генерал-полковником фон Бломбергом по Оберзальцбергу. Приятный в общении аристократ, которого Гитлер высоко ценил и к которому до самой отставки относился с необычайным дружелюбием. Осенью 1937 года по предложению Гитлера фон Бломберг посетил мою контору на Паризерплац и изучил планы и модели реконструкции Берлина. Около часа он внимательно и с интересом выслушивал мои объяснения, а сопровождавший его генерал одобрительно кивал на каждое слово шефа. Это и был Вильгельм Кейтель, отныне ближайший военный помощник Гитлера в Верховном главнокомандовании вооруженными силами. Не разбираясь в военной иерархии, я тогда принял его за адъютанта фон Бломберга.
Примерно в то же время генерал-полковник фон Фрич, с которым я до тех пор не встречался, пригласил меня в свой офис на Бендлерштрассе, чтобы ознакомиться с планами реконструкции Берлина. И сделал он это не из любопытства. Я разложил планы на специальном столе для военных карт. Фон Фрич слушал меня сдержанно и отчужденно, его военная резкость граничила с враждебностью. Из его вопросов я сделал вывод, что он пытается понять, служат ли грандиозные и долгосрочные строительные проекты Гитлера доказательством его заинтересованности в сохранении мира. Но возможно, я ошибался.