[68]. Подобные переговоры велись и гораздо раньше миссии Поссевино, еще при Иване III, при Василии III, и всякий раз русских царей соблазняли Царьградом. Иными словами, по документам непреложно выходит, что византийская программа русского правительства (которая, как мы знаем, в конечном итоге создала для России скорее враждебную, чем союзную периферию) изначально была изобретением западной дипломатии. На обнадеживающие посылы папского легата русский царь отвечал: «Мы в будущем восприятия малого хотим, а здешнего государства всее вселенные не хотим, что будет ко греху поползновенно» [69]. Помимо ясно артикулированной политической позиции, – отказа связывать себя долгосрочными обязательствами перед чужими центрами силы ради мечтательной цели, – ответ царя содержал в себе также вполне выверенное богословское положение: удел в «будущем веке» находится в противоречии с идеей «государства всея вселенныя».
«Иоанн Васильевич Великий, император России, князь Московский». Фрагмент карты из книги «Московия» Антония Поссевино
Что касается соединения церквей, царь Иван отвечал, что готов признать папу наследником апостолов, если сам он пребудет в согласии с правилами святых апостолов и Вселенских соборов; если же нет, в таком случае он считает папу не пастырем, а волком. Такой оборот вызвал негодование Поссевино, приехавшего в Москву с посреднической миссией, между прочим, в конце неудачной для нее Ливонской войны, и легат прямо в лицо царю это негодование высказал: «если ты папу волком называешь, зачем я сюда приехал?» Грозный отвечал ему, что не папу называет волком, а только вводит критерий, по которому он является или пастырем, или волком. И, прибавив к этому: «говорил я тебе, что обсуждать веру – только ссориться?», обнял папского легата в знак примирения. Историки, когда приводят этот эпизод, обычно обращают внимание на то ли эмоциональное, то ли театральное поведение царя, но не замечают, как изящно вывел он католического эмиссара на чистую воду: ведь обида Поссевино говорила не о чем ином, как о сознании того, что папа его не находится в согласии с древними церковными правилами.
Глава 3Осечки и срывы
Смутное время
Оценивая итоги правления Ивана Грозного, такой отстраненный, не склонный к этическим оценкам, но способный к системным обобщениям исследователь, как Валлерстайн, отмечал, что к концу долгого царствования, даже несмотря на поражение в Ливонской войне, Россия была «самостоятельным миром-экономикой», что в условиях начавшегося Нового времени очень даже немало и в лучшую сторону отличало наше государство, например, от блистательной Речи Посполитой [70]. Такая оценка с точки зрения мир-системного анализа подразумевает полную самодостаточность государства, и как следствие, независимость его политики и духовной жизни. Романовы находились уже в намного более стесненном положении, чем ближайшие преемники грозного царя – Феодор Иоаннович и Борис Годунов.
Петровские преобразования, вопреки нашим стереотипам, не доставили России того уровня самостоятельности сравнительно с ее геополитическим окружением, какой она имела в прошлом. Великий реформатор добился только того, чтобы страна не оказалась для других растущих держав Западного мира сырьевым придатком. «С точки зрения мир-системы в целом, усилия Петра можно рассматривать как попытку полного участия в мире-экономике, но в качестве полупериферийной, а не периферийной зоны» [71]. Выводы американского корифея экономической истории подтверждает и наш отечественный специалист по истории реформ. «Реально тот экономический эффект, который имеют в виду, говоря о необходимости выхода России к морям, достигнут не был: Россия не стала новой владычицей морей и не только не заняла в мировой торговле место Англии, но даже не приблизилась к этому. По существу она лишь открыла свои рынки для западных товаров» [72].
Чтобы отдать, однако, справедливость способностям и усердию представителей новой царской династии, нужно принять во внимание то, что между последними Рюриковичами на троне и первыми Романовыми пролегает период Смуты, когда, согласно «Утвержденной грамоте» Земского собора 1613 года, «великое Российское царство… яко море восколебася, и неистовыя глаголы, яко свирепыя волны, возшумеша, и неукротимо и ни направляемо». Слово «смута» в документах эпохи еще не является термином, каким оно станет в позднейшей историографии, но уже приближается к этому. Так, в анонимном (скорее всего, малороссийском или переведенном с польского языка) трактате начала XVII века «О причинах гибели царств», основанном на множестве исторических примеров, этим словом описывается состояние государства, родственное мятежу и междоусобице.
«Кикеро [Цицерон] мудрец написал: аще кто государством торговать хочет и корысти себе из того ищет, […] за тем последует смута и мятеж в государстве – коли начальники больши ся печалуются о корысти своей, нежели о доброе дело государьства всего. И с того опять дела корысти [прибыли] не бывает, но еще оболши виною есть к погибели государьством, коли думные бояре меж собою о чины и достоенства какие или о корысти бранятца, и за таковою их нелюбовью и межусобьем государство от смуты неволное есть».
Слова, приписанные Цицерону в трактате, находят себе параллель в послании, разосланном Иваном Грозным из Александровской слободы в 1565 году, перед учреждением опричнины: «Бояре и все приказные люди его государства людем многие убытки делали и казны его государьские тощили, а прибытков его казне государьской никоторой не прибавляли… и о государе и о его государьстве и о всем православном християнстве не хотя радети, и от недругов его… не хотя крестианства обороняти, наипаче же крестьяном насилие чинити, и сами от службы учали удалятися… И царь и государь великий князь, от великия жалости сердца, не хотя их многих изменных дел терпети, оставил свое государство и поехал, где вселитися, идеже его государя Бог наставит».
Смута с исторической точки зрения была тем срывом, который иногда называют даже первой в истории России гражданской войной. «Московское государство… вступило в тяжелый период открытого междоусобия, в котором друг на друга встали уже не претенденты на трон, а различные части единого общества, поставленные одна против другой всем предшествующим ходом государственной жизни» [73]. Согласно Василию Осиповичу Ключевскому, «отличительной особенностью Смуты является то, что в ней последовательно выступают все классы русского общества, и выступают в том самом порядке, в каком они лежали в тогдашнем составе русского общества, как были размещены по своему сравнительному значению в государстве на социальной лествице чинов. На вершине этой лествицы стояло боярство; оно и начало Смуту» [74]. Соответственно, внизу находился народ – тот, что еще «безмолвствует» в финале пушкинской трагедии «Борис Годунов», глубокого и емкого художественного текста, посвященного первому этапу Смуты, пролегавшему между двумя актами детоубийства [75]. В безмолвии этом поэт выразил ужас и осознание происходящего, а следовательно, семя будущего действия – народного движения к освобождению столицы «от польских и литовских ратных людей и от своих русских воров», как говорили современники. «Когда надломились политические скрепы общественного порядка, оставались еще крепкие связи национальные и религиозные: они и спасли общество» [76].
С внутренней же, древнерусской точки зрения Смута была классическим библейским всенародным наказанием за грехи, в ходе которого невинные жертвы получают мученические венцы, а согрешающие приводятся в чувство. Внешних врагов рассматривали при этом только как дополнительный фактор. «Убо конечно увидеша литовския люди неустроение в Руси и междоусобное смятение и брань, – пишет автор «Хронографа» 1617 года, – и сего ради вси устремишася на Русьскую землю». Авраамий Палицын, келарь Троице-Сергиева монастыря, в своем рассказе об осаде обители в 1608–1610 годы пишет: «Сие же гневобыстрое наказание от Бога бысть нам за премногиа и тмочисленныя грехи нашя, понеже Господь многажды наказуя и отвращаа нас от злоб наших, и не послушахом, ниже отвратихомся от путей наших лукавых, но в путь Каинов ходихом и в след волхва Валама». Патриарх Гермоген, вполне рационально усматривая политическую причину Смуты в пресечении царствующей династии, не забывает указать и на духовную природу развернувшихся бедственных событий: «А за наши грехи царского их корени Московскому великому государству наследник не остася» (Грамота Сигизмунду).
Сень над ракой царевича Димитрия в Архангельском соборе Московского Кремля. Фото автора
Готовность русских людей того времени к общенародному покаянию говорит о развитом чувстве солидарности, а также о принципиальном сопряжении в самовосприятии двух, казалось бы, несовместимых сторон: знания о своем избранничестве и видения своего несовершенства. Тот же инок Авраамий, оплакивая судьбу Москвы, широким поэтическим жестом связывает обе эти стороны на фоне прецедентов из всемирной истории. Для нас его текст примечателен еще и представлением русской столицы как нового Рима. «Не токмо крепкими и высокими стенами, но и многими крепкими оружиеносцы, и храбрыми ратоборцы и премудрыми мужи огражден сый, паче же святыми церквами и многоцeлебными мощми святых цвeтяше… и многонародным множеством и превеликим пространством, не токмо в Росии, но и во многих ближних и далних государствах прославляем и удивляем бысть царьствующий сей град Москва, паче же реку – новый Рим. И како, толик предивен бысть, во един час падеся, огнем и мечем потреблен бысть? И збысться на нас слово премудраго Соломона реченное: Злодeяние и беззаконие опровержет престолы сильных. Во истинну благий совeт. Правда же и любовь все созидает и воедино совокупляет, неправда же и созданнаа вся и созидаемаа разоряет и сокрушает. Видим убо, колика древняя великаа царьства неправды ради и беззакониа падошяся злым падением. Глаголю же Содома, и Вавилона великаго, и Ниневии великии, и Трою предивную; и Ерусалим град святый, несохранениа ради закона Господня плeнен бысть, послeднее же, увы, и конечное плeнение бысть, понеже распяшя Господа славы и не покаашяся. По сем же великий царьствующий Констянтин град, не беззакониа ли ради и неправды плeнен бысть? Окрест же Росии знаемаа нами царьства татарскаа великаа падошя и в запустeнии бышя. Сице бысть и над царьствующим градом Москвою за премножество беззаконий наших.