Посвящение Павла «другу и гостю», королю Станиславу-Августу на его могиле в католическом соборе Петербурга. Фото автора
Показателен уровень осведомленности монархов конца галантного века в церковной традиции, особенно по контрасту с древнерусскими царями. Однако при всей наивной мечтательности этого диалога трудно отделаться от подозрения, что король ведет здесь какую-то политическую игру. Может быть, ведет ее и царь: во всяком случае, как мы знаем, антихристом Наполеона он в итоге не признал. Намечавшемуся вместо «царствования праведных» союзу Павла с Наполеоном также не суждено было состояться, и при новом царствовании России пришлось пожать лавры победительницы «бешеных французов». Поглощенность наступившим вслед за «грозой двенадцатого года» зрелищем собственного величия, «полный гордого доверия покой» запечатлелся во многих памятниках эпохи, а в исторической динамике середины следующего, железного века нарастало влияние мысли о геополитическом назначении России. Глухое предсказание четырехсотлетней давности в повести Нестора Искандера о взятии Царьграда турками гласило: «Русий же род […] всего Измаилта победят и Седмохолмаго приимут с прежде законными его, и в нем въцарятся, и судрьжат Седмохолмаго Русы». Стихотворение Тютчева «Пророчество», написанное незадолго до Крымской войны, в 1850 году, имело в виду именно это предсказание:
Не гул молвы прошел в народе,
Весть родилась не в нашем роде —
То древний глас, то свыше глас:
«Четвертый век уж на исходе, —
Свершится он – и грянет час!
И своды древние Софии,
В возобновленной Византии,
Вновь осенят Христов алтарь».
Пади пред ним, о царь России, —
И встань – как всеславянский царь!
Идея панславизма органично сочеталась с идеей Рима и с византийским проектом Екатерины, с защитой православных на Святой Земле: все было в сборе, впору говорить о «государстве всея вселенныя», учитывая, что «вселенной» и называли раньше Римский мир, «ойкумену». Казалось, Всевышний должен поощрить победой подвизающихся за правое дело. Так и пелось в гимне Всевеликого войска Донского, сочиненном в 1853 году Федором Ивановичем Анисимовым, даровитым выпускником Харьковского университета:
С Богом, дети, ведь широкий
Переплыть вам лишь Дунай,
А за ним уж недалеко
Цареград и – наших знай.
Сорок лет тому в Париже
Нас прославили отцы,
Цареград – еще к нам ближе…
В путь же, с Богом, молодцы!
Стойте крепко за святую
Церковь – общую нам мать.
Бог вам даст луну чужую
С храмов Божиих сорвать,
На местах, где чтут пророка,
Скласть Христовы алтари,
И тогда к звезде востока
Придут с запада цари!
Над землею всей прольется
Мира кроткаго заря,
И до неба вознесется,
Слава Русскаго Царя!
Нет сомнений в том, что официальной идеологией Крымской войны была идея православной империи, поборницы христианства, то есть фактически, хотя это название тогда и не было еще извлечено из архивов, идея Третьего Рима. Оттого поражение в этой войне, каковы бы ни были его причины (всегда можно рассуждать об упущенных шансах на успех, но только не с точки зрения христианского провиденциализма), оказалось ударом по российской официальной идеологии, подобно как в начале следующего века – поражение в войне с языческой Японией. Но идеология тем и отличается от идеи, что идеология приравнивает сущее к должному, тогда как идея служит мерилом сущего. На контрасте с идеей сущее отклоняется от должного, и степень этого отклонения есть настоящая степень поражения. Это понимают и мусульмане, отказывающиеся даже называть «великой» борьбу, которая ведется человеком не против самого себя. Опасность поражения в этой великой борьбе некоторые хорошо видели еще до начала войны. Так, славянофил Алексей Степанович Хомяков написал три стихотворения – «России» («Гордись, тебе льстецы сказали», 1839), «Не говорите: то былое» (1846), и еще раз «России» («Тебя призвал на брань святую» 1854), которые должны быть прочитаны каждым, кто хочет знать об идейной стороне событий 1854–1856 годов.
Айя-София в Стамбуле. Фото автора
Кроме идеологических, у Крымской войны были, однако, и геополитические причины. «Исходно это была война, связанная с давним стремлением России расширить свою территорию, могущество и влияние на юг, в зону, контролируемую Османской империей. Поскольку Британия (а также Франция) в равной степени желали контролировать экономические потоки в этой зоне, а британцы на деле уже как следует включились в процесс превращения Османской империи в весьма зависимую от них территорию, две державы решили военным путем продемонстрировать, что русским придется уступить британцам» [118]. Неправильно пытаться решить вопрос о мотивах конфликта односторонне, то есть или только со стороны идей, или только политики. Николай I, осторожный и в то же время принципиальный сын своего отца, «рыцарь самодержавия», несомненно, считал себя обязанным защищать православных. Вместе с тем, помня о судьбе Павла и не будучи, в отличие от него, Гамлетом, он обычно не шел наперекор интересам своего окружения, в котором по праву рождения находились разные люди, желавшие разного.
Казалось, что «по счастию» экономические интересы знати, купечества, даже крестьянства совпадали с идеологическим вектором внешней политики, апеллировавшим к высокой миссией освобождения христианских народов. Эти интересы и эти цели сходились на Босфоре. Поскольку же из многих исторических документов ясно, что русское правительство желало бы мирно доминировать над слабеющей Османской империей, спор о ключах Рождественской церкви в Вифлееме можно рассматривать как повод к войне, организованный теми державами, для которых она была наиболее целесообразной.
Поражение России в Крымской войне ударило не по материальному потенциалу нашей страны. Он оставался огромным, население динамично росло и пока еще воспитывалось в послушании властям. Поражение ударило по мистической стороне российского самосознания, заставило многих усомниться в благоволении Бога, Который не явил на Своих слугах, готовых к самопожертвованию, Своих сил. Но если спросить о природе такого сомнения, нетрудно будет заметить, что лежит она уже в области маловерия: подобно болезни, поражающей ослабленный организм, сомнение сильно действует на ту веру, которая успела стать слабой. Ведь предки россиян, естественно, восприняли бы поражение как наказание от Бога, и оно бы только укрепило их веру. «Егоже бо любит Господь, наказует: биет же всякаго сына, егоже приемлет» (Евреям 12:6).
Севастополь. Памятник затопленным кораблям. Фото автора
То время, о котором мы здесь говорим, святитель Филарет Московский в письме графу Андрею Николаевичу Муравьеву (1862) сравнил с туманом. «Мы дожили до какого-то туманного времени. Мгла покрывает умы. В одних видишь неожиданное, в других не видишь ожидаемого». В том же самом году игумен Антоний Бочков писал своему постоянному корреспонденту святителю Игнатию Брянчанинову:
«Достигнув какого-то академического тысячелетия, Россия видит… что видит она? Простой народ почти в язычестве, наполовину в расколе; высшее общество в безверии; пастырей Церкви, лишенных доверия стада; повсюду разорение, бедность; на берегах Балтийского и Черного моря никому не нужные сады и дворцы, а между этими морями прежние и древние русские города, постепенно опустевающие. […] В полтораста лет Россия что-то делала, куда-то зашла, и сама не знает, что и куда? Но устала, изнемогла, истощилась во всем: непременно надобно стать теперь, потому что шагу нельзя сделать вперед; надобно отдохнуть, собраться с силами, на что-нибудь опереться; – но где опора? Где цель нашего царства? […] Едва ли не настает для нас царство Валтасара после царства Навуходоносорова. Со времени Петра… Церковь только из политики поддерживалась, хотя Господь поддерживал ее иначе: бедами, холерами, чумами, Двенадцатым годом и Своими судьбами, нам не явленными».
Что же отвечал епископ игумену?
«Все совершающееся совершается под недремлющими взорами Всеблагого и Всемогущего Бога, одно по воле Божией, другое по попущению Божию. […] Попущение соблазнов, как логичное следствие употребления произвольного человеками их свободы или воли и как казнь, сама собою вытекающая из злоупотребления воли (так как Богом и дана свобода воли, и вместе дан закон, как употреблять ее), должно созерцать с благоговением, покорностию, исповеданием своей греховности и правосудия Божия».
Самое величие России вызывало у святителя Игнатия ни в коем случае не оптимизм. В 29-м письме к генералу Николаю Николаевичу Муравьеву-Карсскому (1863) он писал: «России предназначено огромное значение. Она будет преобладать над вселенной. Она достигнет этого, когда народонаселение ея будет соответствовать пространству. […] Нападение завистливых врагов заставит ее развить силы и понять свое положение, которое уже будет постоянно возбуждать зависть и козни. Это потребует огромного труда, подвига, самоотвержения; но что делать, когда приводит к ним рука непостижимой Судьбы! Единственное средство к исправлению упавших сил, нравственной и духовной – положение, требующее труда, приводящее к самоотвержению». В подтверждение своих слов святитель ссылался на пророчество Иезекииля о народе Росс и двадцатую главу Апокалипсиса, где «многочисленность войска, которое будет в Государстве, уподоблена песку морскому». Припомним, о каких стихах идет речь: «Когда же окончится тысяча лет, сатана будет освобожден из темницы своей и выйдет обольщать народы, находящиеся на четырех углах земли, Гога и Магога, и собирать их на брань; число их как песок морской. И вышли на широту земли, и окружили стан святых и город возлюбленный. И ниспал огонь с неба от Бога и пожрал их» (Откровение 20:7–9).
Прекрасно зная Писание, святитель понимал, конечно, что пророчество это относится к войску антихриста. В письме к игумену Антонию (1861) он высказывался вполне определенно: «Св. Отцы Православной Церкви… предсказывают России необыкновенное гражданское развитие и могущество. Это чувствуют и иностранцы. […] Бедствия наши должны быть более нравственные и духовные. Обуявшая соль предвещает их и ясно обнаруживает, что народ может, и должен, соделаться орудием гения из гениев, который наконец осуществит мысль о всемирной монархии, о исполнении которой уже многие пытались». Рассуждения святителя об «обуявшей соли» хорошо понятны из его писем 1865–1866 годов: «Волки, облеченные в овечью кожу, являются и познаются от дел и плодов своих. Тяжело видеть, кому вверены или кому попались в руки овцы Христовы» (Письмо 353); «Судя по духу времени и по брожению умов, должно полагать, что здание Церкви, которое колеблется уже давно, поколеблется страшно и быстро. Некому остановить и противостать. Предпринимаемые меры поддержки заимствуются из стихии мира, враждебного Церкви, и скорее ускорят падение ея, нежели остановят. Опять скажу: буди воля Божия! Что посеют, то и пожнут!» (Письмо 561).