Красная империя
При переходе к советскому времени цареградская тема не отпускает нас, не только потому что иностранцы упорно и не совсем безосновательно сравнивали нашу «народную демократию» с Византией, но и в силу других, более веских для нас причин. Бывают удивительные исторические параллели. В записке «О Цареграде», которую В. Н. Малинин включил в состав текстов Филофеева круга3,[121]при описании Константинополя уже как столицы новой, Османской, империи приведены цифры: «А церкве христианские 72 в Цареграде с пением, а побусурманено их 380, а пустых 162». В четырехмиллионной Москве к 1941 году насчитывалось 45 действующих церквей.
Можно ли было все еще думать вместе с Филофеем, что третий Рим «стоит»? Люди думали, конечно, по-разному. Именитый художник сталинской эпохи Павел Дмитриевич Корин (1892–1967), в молодости успевший поучаствовать в росписи Марфо-Мариинской обители в Москве, а затем в оформлении московского метро и других монументальных проектах, на протяжении многих лет писал картину «Реквием», с легкой руки А. М. Горького прозванную «Русь уходящая», на многочисленных эскизах которой любовно выведены живые образы церковных русских людей. По первоначальному замыслу это всенародное множество должно было совершать «Исход» пустыней в библейскую долину Иосафатову, чтобы там предстать на последний Суд (Иоиль 3:2). В итоговой версии общего эскиза картины 1959 года ее сюжетом оказалась небывалая служба в Успенском соборе, где духовенство и миряне, включая трех первых русских патриархов ХХ века (и одного будущего – Пимена), встречают невидимого для зрителя архиерея, входящего в храм вместе с лучами солнца. Кто же этот первосвятитель? Очевидно, «великий архиерей» – Христос (Евреям 4:14).
Павел Корин. Эскиз «Руси уходящей». Фрагмент
Русская эмиграция считала Россию порабощенной и в лице некоторых своих представителей даже призывала ко крестовому походу. Среди ушедших «в катакомбы» христиан в России тоже были непримиримые [122]. Но вопрос об отношении к советской власти на самом деле выходил за рамки дилеммы последовательной борьбы или компромисса, выражением которого стала декларация митрополита Сергия от 1927 года и тип которого – «ложь во спасение» о якобы отсутствии притеснений Церкви в СССР – критиками был назван тогда же «сергианством». Помимо позиции, которую каждый для себя избирал, существовал еще общий для всех факт: советская власть была, в конечном счете, результатом активной или пассивной воли большинства (скорее всего, воли активного меньшинства и пассивного большинства). Победа красных была одержана не в ходе завоевания, но в гражданской войне.
Для церкви это означало, что в стране не нашлось такой силы, которая встала бы на ее защиту и возмогла. Все те, которые включали защиту православия в свою программу, как потерпевшие поражение оказались только подавшими лишний повод к антирелигиозной компании, а тем более когда они продолжали действовать из-за границы. Поэтому не та или иная политическая позиция выражала настоящий церковный взгляд на власть атеистов, а духовная оценка происходящего, запечатленная, например, в протоколах допроса преподобного Севастиана Карагандинского: «На все мероприятия советской власти я смотрю, как на гнев Божий, и эта власть есть наказание для людей. Нужно молиться, молиться Богу, а также жить в любви, тогда только мы от этого избавимся». При таком взгляде Россия сохраняла облик Святой Руси, хотя и поруганной, так же как Византия сохраняла положение второго Рима, например, тогда, когда она была охвачена ересью иконоборчества. Иными словами, – возвращаясь к образам из посланий Филофея, – пустыня не перестала быть пустыней оттого, что и на нее пришло небывалое искушение. Все равно нигде за границей тоже не было православного царства. Вера ушла теперь как бы во внутреннюю пустыню, проповедуемая исподволь, с опасностью для свободы и самой жизни.
Наставший исторический период для Третьего Рима с церковной точки зрения мог быть наиболее обоснованно воспринят как епитимия. Но если принять во внимание то, что внешнее могущество России никогда не достигало таких масштабов, как во времена зрелого СССР, – руководитель которого практически мог бы именоваться «всеславянский царь», и не только, – получается, что со светской точки зрения для Третьего Рима это было расцветом. В таком случае ожидание пришествия антихриста из России, которое засвидетельствовано святителем Игнатием Брянчаниновым, а также приписывается и преподобному Серафиму Саровскому, должно было усилиться; и в самом деле, находились те, кто сравнивал «советскую церковь» с блудницей на красном звере из Откровения. Сам советский герб, принятый в 1923 году и закреплявший всемирные притязания III Интернационала, располагал к такому видению.
Эмблема Коминтерна
Однако было и объективное препятствие для отождествления Советского Союза с Вавилонской блудницей. Согласно Апокалипсису, «воды… где сидит блудница, суть люди и народы, и племена и языки», а она «есть великий город, царствующий над земными царями… яростным вином блудодеяния своего она напоила все народы, и цари земные любодействовали с нею, и купцы земные разбогатели от великой роскоши ее… и купцы земные восплачут и возрыдают о ней, потому что товаров их никто уже не покупает, товаров золотых и серебряных, и камней драгоценных и жемчуга, и виссона и порфиры, и шелка и багряницы, и всякого благовонного дерева, и всяких изделий из слоновой кости, и всяких изделий из дорогих дерев, из меди и железа и мрамора, корицы и фимиама, и мира и ладана, и вина и елея, и муки и пшеницы, и скота и овец, и коней и колесниц, и тел и душ человеческих… и все кормчие, и все плывущие на кораблях, и все корабельщики, и все торгующие на море стали вдали и, видя дым от пожара ее, возопили, говоря: какой город подобен городу великому!» (Откровение, гл. 17–18).
Что бы ни говорили о роскоши жизни руководителей партии, как бы ни придавал западный, а иногда и наш новейший кинематограф женщинам из советской номенклатуры образ роковых красавиц, современная Москва, даже так и не осуществившая свою мечту стать «международным финансовым центром», намного больше напоминает апокалипсическую блудницу, чем суровая Москва советская. Оказавшись на христианском Западе, русская эмиграция не могла игнорировать и его собственное сходство с блудницей, о гибели которой в Апокалипсисе также сказано: «И десять рогов, которые ты видел на звере, сии возненавидят блудницу, и разорят ее, и обнажат, и плоть ее съедят, и сожгут ее в огне; потому что Бог положил им на сердце – исполнить волю Его, исполнить одну волю, и отдать царство их зверю, доколе не исполнятся слова Божии» (Откровение 17:16–17). Кто же кого должен был сжечь в огне из сторон холодной войны? Проблема в том, что блудницу надлежало уничтожить рогам того самого зверя, на котором она сидит. Значит, или Советский Союз обогатил всех земных купцов, или «зверем» будет кто-то другой. Сойдя с исторической арены, советская держава доказала, что стать престолом антихриста ей не придется.
Очевидно, вся апокалипсическая полемика ХХ века была не более чем риторикой момента. Понимая это, такой непримиримый к советской власти епископ-эмигрант и настоящий богослов, как Аверкий (Таушев), на основе творений отцов Церкви дал по сути внеполитический комментарий упомянутого места Писания: «Некоторые толкователи видят в этой блуднице неверную Христу церковь, поклонившуюся антихристу, или богоотступническое общество – ту часть человечества христианского, которая вступит в тесное общение с миром греховным, будет ему служить и опираться всецело на его грубую силу… Более общее толкование склонно видеть в этой блуднице, носящей имя Вавилона, всю вообще низменно-чувственную и антихристианскую культуру человечества последних времен, которую ожидает страшная всемирная катастрофа при кончине мира и втором пришествии Христовом».
Чем же была красная империя, если она не была ни христианским Третьим Римом, ни Вавилонской блудницей, ни «зверем» – царством антихриста? Она была тем, чем и собиралась быть – экспериментом по построению социализма, сначала всемирным, затем ограничившимся «отдельно взятой страной», которая считала себя осажденной крепостью и укреплялась на дальних рубежах. Движением к мечте, чья мощь оказалась пропорциональной скорости его исчерпания.
Цареубийство 1918 года формально закрепило фактический упадок идеи служения Богу через царя, которая к тому времени осталась уделом немногих по-настоящему верноподданных. Белое движение в массе своей не руководствовалось этой идеей. Оно было ведóмо патриотизмом, – если не классовым интересом, – который представляет собой чувство, а не идею, и никакой идеи, в сущности, не имело. В то же время коммунизм был воспринят массами как простая и ясная идея справедливости. Когда у крестьян в одной деревне красные изымали все зерно вплоть до посевного, в другой об этом не знали, так что идея в масштабах страны оставалась незамутненной (но так бывает при любых злоупотреблениях, пока идея жива). По ясности своей идея справедливости не уступала идее Третьего Рима, больше того – в народном сознании была все тем же идеалом благочестивого царства, спустившимся с неба на землю. Народный коммунизм, без ученой осведомленности в марксизме и инвертированной им гегелевской диалектике, был доморощенной эсхатологической ересью с винтовкой в руках.
Надпись на обелиске в честь Революции, г. Касимов. Фото автора
Революция, помимо всего прочего, показала опасность недооценки фактора справедливости, актуальную по сей день. Хотя в «Основах социальной концепции» Русской церкви, принятых архиерейским собором в 2000 году, слово «справедливость» и однокоренные с ним употребляются неоднократно, в широкой риторике наших дней, видимо, как следствие страха перед соответствующими требованиями со стороны масс и желания отсечь их на подступах, встречается отрицание ценности этой добродетели, которая в таких случаях противопоставляется милосердию. Но апостольские слова «милость превозносится над судом» (Иаков 2:13) означают, что «выше справедливости лишь милосердие» (патриарх Алексий II), то есть все остальное ниже справедливости.