• практически беспрепятственная пропаганда разврата и супружеской неверности, массовый спрос на порнографию;
• эпидемия сквернословия среди людей всех возрастов, кроме, может быть, пожилых (то есть воспитанных еще при «безбожной власти»), говорящая в том числе о критическом оскудении эмоционального словаря;
• слабая и непоследовательная разработка программ репатриации соотечественников или их поддержки за рубежом;
• отсутствие законодательных инициатив, связанных с запретом выдачи христиан в страны, где им грозит преследование за их веру;
• отсутствие действенной поддержки православной миссии в нехристианских странах-союзницах России, нередко враждебных православию.
Эти пункты имеют непосредственное отношение ко всему тому, против чего могла бы возвысить или безуспешно возвышала свой голос церковная иерархия. Если же посмотреть на судьбу Третьего Рима не только с церковной, но и с имперской точки зрения, то надлежало бы говорить о состоянии науки, техники, образования, здравоохранения, о гаджетизации детства, миграции, градостроительной политике, водоохранных зонах, лесном кодексе, мусоре и прочем, что непосредственно в нашу тему не входит. Во всяком случае, вспоминая страшную сказку о непослушном мышонке, разумно поостеречься от песен о возрождении. Похоже на то, что Третий Рим по итогам распада Советского Союза – а фактически второго распада Российской империи – пребывает в глубоком кризисе, духовном и материальном, и выход из этого кризиса зависит от того, какие причины будут опознаны в его основе, и какие движения, обратные этим причинам, народ будет в состоянии предпринять. По крайней мере, осознание кризиса и опознание причин является необходимой предпосылкой для выхода из него. С духовной точки зрения таким выходом является покаяние, общенародный характер которого в нашем случае подсказывается общенародным масштабом кризиса. Можно сформулировать, в полном согласии с древнерусской практикой преодоления бедствий, такую пропорцию: какая часть народа будет охвачена покаянием, такая будет охвачена и возрождением.
Испытание новой русской церковности произвели также события, связанные со всемирной медицинской эпопеей, оценки которой среди специалистов разнятся в последнее время все более гласно. Не входя в область вирусологии, обратим внимание только на одну закономерность: в тех странах, где в 2020 году не были закрыты для прихожан пасхальные богослужения (Грузия, Болгария, Белоруссия), массовых вымираний, в том числе вымираний верующих не произошло. В свою очередь, в России, которая по статусу Третьего Рима должна была бы подавать пример стойкости в благочестии, закрытие храмов сместило акцент на домашнюю молитву или просмотр трансляции. Тем самым был нанесен удар по массовости посещения праздников: толпы «захожан», которыми гордилась праздничная статистика, сдуло поветрием. Но главный удар пришелся в другое место: фактически была поставлена под сомнение традиционная практика причастия от одной чаши, так что над принятой по умолчанию среди православных верой в абсолютный приоритет Евхаристии (в том числе над соображениями здоровья) нависло неловкое молчание. Тем более пострадала практика почитания чудотворных икон и мощей, на которые всегда раньше смотрели не только как на безопасные, но и как на «многоцелебные». От благочестия Третьего Рима в ходе этой эпопеи вообще мало что осталось бы, если бы не упрямство самых мотивированных верующих в их традиционных взглядах. Неудивительно, что социологи зафиксировали снижение потребности людей в посещении церковных служб, коль скоро сама их необходимость оказалась поставлена под сомнение. Коронавирусные ограничения дали социологам религии повод еще раз поговорить о ее «приватизации», с ходом которой необходимость в церковной иерархии может отпасть.
Припомним: старец Филофей в послании к Мунехину о моровом поветрии проповедовал совсем иные меры. Не пытаясь угодить властям предержащим, он приводил им в пример царя Давида, который тоже пережил мор, но «не противился прещению Божию, якоже вы ныне». Средствами против подобных бедствий для старца и его древнерусских учеников были как раз всенародное «припадание» к Богу в церквах и пост. Собственно, как и в Библии: «Назначьте пост, объявите торжественное собрание, созовите старцев и всех жителей страны сей в дом Господа Бога вашего, и взывайте к Господу» (Иоиль 1:14). Особенность русского православного восприятия исторического времени – жизнь как в Библии, не взгляд на священную историю со стороны, но пребывание внутри нее.
На нашей памяти трехдневный пост перед Воздвиженьем был объявлен патриаршим экзархом в Минске митрополитом Вениамином Тупеко во время уличного противостояния после президентских выборов 2020 года. «Не будем возлагать вину на других, а прежде всего посмотрим на сердце свое, что мы, каждый, неправильно сделали, от мала до велика… Со всей ответственностью говорю, сознавая важность своих слов, что никто как Бог поможет. Призываю в поручители за мои слова Матерь Божию и наших белорусских святых. Они нас учат, что зло можно преодолеть добром и обращением к Богу… Если же слова мои окажутся обманчивыми, то пусть даже завершится жизнь моя! Но прошу вас откликнуться на мой призыв». Проповедь митрополита прозвучала непривычно для духа времени, который как у нас, так и в других странах полон скорее риторикой поиска внешних причин бедствий, так что коварство врагов легко становится даже предлогом для ревизии собственной традиции. Между тем только по недоразумению в разговорах о «втором крещении» было забыто, что по учению Церкви «вторым крещением» называется именно покаяние: вера «во едино крещение» никакого «второго», кроме покаяния, и не предполагает.
Тема общенародного покаяния неоднократно поднималась в России со времени последних лет советской власти. Ей придавались различные трактовки: одни говорили, что покаяние должно быть именно в грехе цареубийства, другие – что заставить народ каяться хотят лишь его враги, недобитые белогвардейцы, иностранцы и т. д. (здесь явно вместо покаяния перед Богом представляли себе что-то политическое), третьи – что покаяние должно быть индивидуальным, сын за отца не отвечает и потому всенародное покаяние не имеет смысла. В этих дискуссиях упускался из вида простой и прямой смысл покаяния как «перемены ума» (таково значение греческого слова μετάνοια, славянским переводом которого в древности стало «покаяние»), имеющей характер межпоколенческий не потому, что вина предков механически переносится на потомков, а потому, что таков генезис «ума» – образа мыслей, чувств, привычек, воззрений, воспитания, образования, культуры. К тому же не может человек, получивший наследство, не платить по счетам наследодателя. Связность человеческой истории, ее живая ткань является причиной духовного закона, по которому «сыны ваши… будут нести наказание за блудодейство ваше» (Числа 14:33).
Покаяние блокируется самопрославлением и восторгом относительно всего того, что еще не предстало на суд истории, что в зените славы не дает сове Минервы хорошенько разглядеть себя. Здесь мысль впадает в мельтешение скоропалительной оценки, сама не зная, когда она исходит из собственных мечтательных построений, а когда и вовсе занимается угодничеством. Для надлежащей дистанции, дающей мысли войти в свою меру и делающей более весомыми суждения, полезным было бы усвоение святоотеческой максимы: «При жизни никого не ублажай, прежде смерти ни в ком не отчаивайся».
Послесловие
Людие Мои, блажащии вас льстят вы
В зависимости от цели – упростить, развлечь или убедить в чем-то публику, можно представить историю как лубок пафосный или лубок карикатурный, залитый черной краской или золотым лаком. Настоящая история трагична, и это связано с двусмысленностью самой человеческой природы. Трагедия заключается не в том, что лучшие стремления человека и его самые возвышенные теории оказываются ему не по плечу. Этим лишь оправдываются слова Писания: «да будет же Бог истинен, всяк же человек ложь» (Римлянам 3:4). Трагедия в том, что человек в этих условиях пытается сохранить лицо и запутывается более и более, иногда поколениями кряду, в бряцании религиозной и прочей благонамеренной фразеологии пытаясь от себя самого скрыть свои маловерие, корысть и тщеславие, свой страх перед подавляющим все духовные устремления цинизмом действительности. Старец Филофей еще знал в своем шестнадцатом веке выход из этого морока: «теплыми [то есть горячими!] слезами приплачемся пред Ним». Констатация своего призвания и своей негодности не отрывалась от детски-непосредственного покаяния перед Богом. Таков древнерусский рецепт величия.
Покаяние – это признание нашей неправоты, несовершенства перед Богом и обращение к Нему за помощью. Оно неразрывно соединено с Евхаристией. Часто неверно понимают покаяние как раскаяние в определенной исторической ошибке, например, свержении царя, в связи с чем не прекращаются дискуссии о том, когда же полетел первый камушек обвала, в который попала Россия. У Филофея, вообще в древнерусском сознании, покаяние всеобъемлюще, оно есть покаянный настрой всей жизни, погруженной в литургический годовой ритм; социальные и политические процессы глубоко вторичны. В общем смысле покаяние исходит из того, что «не оправдится от дел закона всяка плоть» (Галатам 2:16), в частном случае – отправляется от нарушенных заповедей и прекращает их нарушение. Именно то, что человек призван к святости, делает покаяние в православии конкретным – выявляющим грех, называющим и исцеляющим его. Борьба эта бесконечна, по народному присловью: нос вытащил, хвост увяз, и наоборот; но это борьба.
То, как Филофей упирает на покаяние, отличает его проповедь от всякого рода утопических и хилиастических проектов. Покаяние категорически противостоит утопии: оно заполняет собою весь, каким бы протяженным он ни был, промежуток между должным и сущим, идеалом и действительностью, который в ином случае заполняется ложью, рисовкой, фразой.