— Про оранжерею повторить, или и так понял?
— Понял, — огрызнулся щуренок.
Поднял за шкирку, отряхнул. Букетик вручил.
— Топай к своей крале. Только часы верни… в-валет.
Или думал, он не заметит?
— Чё? — попытался сыграть дурку фартовый.
— Верни. А я тебе взамен твой лопатник отдам.
Юнец ощупал карманы. Нижняя губа удивленно оттопырилась, а в глазах промелькнуло подобие уважения.
— Ты кто такой? — осмелился спросить он, когда обратный обмен состоялся.
— А это ты у царей поинтересуйся, — усмехнулся Тьен.
Такой ответ лучше всяких чар красавчика от оранжереи отвадит. Но береженого и бог бережет, и четверо не оставят. Воздух и вода сплелись в тонкую ниточку-невидимку и браслетом обернулись вокруг запястья парня. Внезапное расстройство желудка — не самая большая кара за ослушание. Но показательная.
Сев за руль, шеар развернул к себе зеркало. Стер со скулы наметившийся кровоподтек. Бок болел еще — да и ну его, так пройдет.
«А хорошо погулял, — подумал он хмуро. — Вспомнил, как человеком был. Каким человеком был».
На сегодня, решил, хватит с него людей. Завел мотор и поехал в гостиницу. К нелюдям.
Нелюди скучали.
Всего за пару дней в человеческом мире захандрили без дел и развлечений.
А им ведь как-то нужно месяц переждать.
— И что мне с вами делать?
Не найдя ответа, собрал всех в своем номере. Отца не звал, с ним хотел поговорить позже, наедине. А пока — с этими разобраться.
— Зачем с нами что-то делать? — насторожился Кеони.
— Затем, чтобы Этьена совесть не мучила, — ответила за шеара Эсея. — За то, что совсем нас забыл.
Вроде бы обычные для нее поддевки, но Тьен нахмурился.
А тритон занервничал: зрачки вытянулись длинными рисовыми зернышками, радужка посветлела. Того и гляди встопорщит плавники и порвет ни в чем не повинную рубашку. А рубашка эта, голубая, в мелкую синюю полоску, ему, между прочим, шла, и к глазам, и к бледной гладкой коже, и с длинными черными волосами, сейчас собранными на затылке в хвост, контрастировала и гармонировала. Лили выбирала, а у нее вкус хороший.
— Эллилиатарренсаи, — обратился к альве шеар, — объясни, пожалуйста, что пытается скрыть от меня наш юный друг.
Не просьба, хоть звучит обманчиво мягко, — приказ. А приказы Лили выполняет быстро и четко.
— Наш юный друг считает, что ты впустую тратишь время в этом мирке, — копируя тон командира, ответила она.
— И почему он так считает?
Не выдержав, что за него приходится отвечать другому, Кеони вскочил с места:
— Потому что этот мир и люди, что его населяют, недостойны внимания шеара!
Все-таки испортил рубашку.
— Это — мой дом, Кеони, — веско произнес Тьен. — Я не заставляю его любить, но прошу уважать.
— Дом шеара — Итериан! Твое место там. Несправедливо лишать детей стихий спасителя!
Тьен увидел, как при этих словах дрогнули уголки губ Эсеи в попытке скрыть ухмылку, и мысленно порадовался. Бред о спасителе засел всего в одной голове. И его еще можно из нее выбить… Фигурально выражаясь, конечно.
— Сядь, Кеони. Лучше на кушетку, а не в кресло. Или плавники убери.
Острые, как бритва, в бою они заменяли оружие. Те, которые на руках и ногах. Спинной, по мнению Тьена, существовал единственно для красоты и демонстрации настроения. Но он не исключал, что чего-то еще не знает о тритонах.
— Послушай, Кеони, я прошу — могу приказать, но пока прошу — никогда, ни при мне, ни в мое отсутствие, не называть меня спасителем Итериана. Во-первых, это неправда. Во-вторых, подобные слова оскорбляют шеара Холгера и шеара Эйнара, сделавших для Итериана и всего великого древа намного больше, чем я.
— Без тебя они не справились бы!
— Кеони! — окрик командира заставил вновь вскочившего тритона вернуться на кушетку и спрятать ножи-плавники. — Еще одно такое высказывание, и я перестану считать тебя другом. Понял?
Кивнул. Но не понял.
Тьену было безразлично, что говорят о нем в Итериане, пусть хоть храм в его честь возводят, а после в этом же храме анафеме предают. Но не хотелось, чтобы мальчишка забивал себе голову ерундой, в которой правды ни на грош. На полгрошика только…
Мимолетная мысль, что та медная монетка, покатилась, покатилась…
— Я собираюсь в ресторан. Составите компанию?
Свита, восприняв приглашение как приказ, ответила единодушным согласием.
— Значит, через полчаса встречаемся в ресторане.
Спаситель… Ха!
…Разговоры начались во время его затяжной болезни, подробности которой так и остались известны лишь Холгеру и Йонеле. Тьен не сообщил им, что тоже кое-что знает. О чудесах, о странных свойствах человеческого тела, не давших ему сгинуть в пустоте, о том, что считают его носителем тьмы.
Сразу не планировал скрывать, напротив — счел удобным поводом поговорить и, наконец, разобраться со многими мучившими его вопросами, но к тому времени, как он пришел в себя, все уже было по-прежнему: ледяная стена отчуждения, презрение, молчание.
Но прием в его честь правитель закатил. Три дня песнопений и возлияний. Делегации со всего мира, от всех народов. Постные лица старейших. Восторженный молодняк. Арфы. Волынки. Кружащиеся в танце вечно юные девы. Они там все вечно юные, хоть далеко и не все девы…
Если Холгер хотел укрепить его неприязнь к себе, ему это удалось.
— Аллей гордилась бы тобой.
В попытках забиться в темный угол собственной души третий шеар пропустил момент, когда Фернан подошел и присел рядом на расшитые цветами подушки.
Подушки тоже раздражали. И отсутствие стола, из-за чего казалось, что вечно юные отплясывают прямо на тарелках с фруктами и жареным мясом. И мясо раздражало. Блюдо с кусочками сочной баранины стояло только перед ним, потому что одна половина присутствующих сходилась на том, что живое недопустимо употреблять в пищу, а вторая из уважения к первой готова была отказаться от гастрономических изысков: все равно дети стихий питаются в основном чистой энергией, а остальное — баловство, дурная привычка, подцепленная от людей. Но не для того, кто сам отчасти человек — животное и убийца. Для него поставили отдельную кормушку, чтобы все видели…
— И я горд. — Флейм протянул шеару кубок. Второй поднял над головой. — За спасителя Итериана.
— За кого? — переспросил Тьен, не торопясь пить. Если это очередной титул Холгера, выплеснутое из кубка вино кровавой лужицей растечется под ногами танцовщиц. Может, хоть одна навернется.
— За тебя, мальчик мой. И за меня. Приятно, знаешь ли, состоять в родстве с тем, кто в одиночку победил великое ничто. Ну и как первому в твоей свите мне тоже перепадает немного славы. К слову, у тебя должна быть полная малая свита. Четыре начала — четыре воина. Я есть, осталось найти еще трех. Ты же не думал, что Лили с тобой до конца? Это, скажу тебе, такая птица… вольная…
Если пить много и часто, алкоголь действует и на дивных. Фер это знал.
Пришлось придержать дядюшку за рукав, пока очередная порция вина не была проглочена, и уточнить:
— Когда я успел спасти мир?
— Не мир! Великое древо!
— Когда и как? — повторил Тьен.
Холгер смотрел в их сторону, молодой шеар чувствовал это, но не знал, как отреагировать. В итоге двумя руками взял с блюда кусок мяса, самый большой, и вгрызся зубами. Жир потек по запястьям в рукава новой, специально для этого праздника сшитой рубашки — если не соврали, сама шеари Арсэлис ручку к вышивке приложила…
— Ты закрыл последний разрыв, — пояснил Фер. — Огромный разрыв в одиночку.
— Ибо дурак, — изрек Тьен, давясь мясом, оказавшимся недожаренным. — И, как я знаю, не последний.
Имел в виду, что закрытый им разрыв не был последним, а вышло, что назвал себя не последним дураком, и Фернан, осушив кубок, рассмеялся.
— Так спаситель-то с какой стати? — отчаявшись прожевать баранину, герой дня выплюнул истерзанный кусок на блюдо. Человеку можно, животное же. И руки о штаны отер. — Или у вас кто последний — тот и герой?
Темная волна накрыла Итериан почти на двадцать лет. Холгер и Эйнар с первого дня вступили в бой с пустотой. Верден погиб. А он, Тьен, появился лишь два года назад.
— Вроде того, — усмехнулся Фер, стремительно трезвея. — В народах говорят, что Холгер и Эйнар не справились бы вдвоем. А показательное закрытие огромной дыры, спасение дриад, попытка отдать жизнь за мир во всем мире и за его пределами…
— Я понял, — нахмурился третий шеар. — Памятник мне, надеюсь, установить не грозятся?
— Об этом не слышал. Но из пяти мальчиков, родившихся в столице за время твоей болезни, троих назвали Этьенами. Одну девочку, кстати, тоже. Что за пределами города — не знаю. Может, где и памятники уже стоят.
— Холгера это злит?
Если да, то можно податься в народные герои. Хоть и муторно это.
— Не очень, — избавил от лишних проблем Фер. — Итериан в руинах. Его больше раздражает сегодняшнее празднество — пир на пепелище.
В этом Тьен был солидарен с правителем.
— О спасителе тебе напомнят еще не раз, — предупредил флейм. — Особенно молодежь. Им нужен герой, пример для подражания. Ленточки, вон, уже вошли в моду.
— Я заметил, — проворчал шеар. — Ничего сами придумать не могут.
— А ты молодец, не поддаешься соблазнам, — отметил дядя. — Аллей, и правда, гордилась бы таким сыном.
А он до сих пор не нашел ее убийцу.
И не искал. Несколько вопросов невпопад: отцу, Холгеру, Феру вот. Все мимо. И не до того как будто. Мать убили, а ему не до того! Словно в самом деле, перестал здесь быть человеком. Стал шеаром. На первом месте мир, личных интересов не существует…
Хрена с два! Найдет эту тварь… Итериан отстроят, найдет и…
Он пока не решил, что сделает. Вкус мести еще не забылся, и снова пробовать это блюдо, пусть даже хорошо остывшим, желания не было. Но и спускать убийце нельзя…
— Чуть не забыл, — Фер положил перед ним небольшой сверток. — Это тебе. От дриад.