— Да. Или нет… Старый друг, она так сказала…
Он залпом опустошает бокал и, подозвав официанта, заказывает еще бренди, сам не понимая, что ему не выпивки не хватает, а слов, чтобы объяснить свои чувства. Мог бы промолчать, молчал бы. Но чары не отпустят, пока сердце не сбросит груз переживаний.
— При чем тут варьете? Как будто я не знал. Мир тесен, всегда найдется кто-то… А это — лишь работа. Нужно знать Софи — она не из тех девушек… Но она не рассказывала, и я решил, что для нее это неприятные воспоминания. И все остальное, о чем они говорили сегодня, такая же чушь, я уверен… Но они говорили так… Для них меня просто не было. Были только они, и они понимали друг друга без слов, а мне…
— Так бывает, — приходит она на помощь, поняв, что человеку никогда не объяснить случившегося ни ей, ни себе. — Когда двое связаны настолько крепко, это видят даже люди… Видят люди со стороны, я хотела сказать.
— Да, видят, — соглашается он угрюмо. — И это неприятно. Поэтому я ушел.
Принесенный официантом бокал уже не задерживает, как предыдущий: подхватывает прямо с подноса, тут же выпивает и возвращает на поднос вместе с выхваченной из кармана бумажкой. Требует еще.
— Сегодня ушел, — заключает, зло стиснув кулаки. — Но еще вернусь.
Все люди одинаковы. Цепляются за мечту, бегут за иллюзией счастья, верят в то, во что хотят верить, впустую растрачивая и без того недолгие жизни.
— Зачем вам это? — она пододвигается поближе. Проводит ладонью по его руке, от сжатых в кулак пальцев вверх, к плечу. — Вы молоды, недурны собой. Встретите еще свою женщину.
— Мне никто не нужен, кроме Софи.
— Вам это кажется.
Она обнимает его за шею и, медленно подавшись вперед, целует в губы. И на террасе, и среди прогуливающихся рядом по набережной нет мужчины, который не завидовал бы ему… А она пьет его, как за минуту до этого кофе. Его мысли, его чувства. Пробует их на вкус, переживает вместе с ним потерю по имени Софи, тянет все, что можно вытянуть о маленькой цветочнице, к которой сейчас, когда ее охраняют, точно величайшее сокровище всех миров, не может подобраться сама…
Она видит ее в отражении его желаний, простых человеческих желаний, общих для большинства. Уютный дом, теплые семейные вечера, жаркие ночи, встречи с друзьями, прогулки и задушевные разговоры, в обозримом будущем, как закономерный итог, — ребенок… Счастье, расписанное день за днем, вплоть до спокойной старости. Он дал бы ей его. Но девочка, глупенькая и наивная настолько, что даже не догадалась, сколь глубокий след оставила в сердце мужчины, устоявшего перед чарами не одной опытной красавицы, сама отказалась от этого счастья, мечтая о чем-то другом… о ком-то другом… Она никогда не принадлежала ему. Но он не знает об этом, и теперь это единственное его утешение…
— Вы… — человек с недоумением глядит в лицо прекрасной незнакомки, только что оборвавшей внезапный поцелуй. Тянется к бокалу, забыв, что тот уже пуст.
— Простите, — улыбается она, словно всего лишь задела его плечом.
— Ничего, — бормочет он и улыбается в ответ, еще не подозревая, какой подарок получил от нее.
Людям сложно понять, что подарком может быть не только то, что тебе дают, но и то, что у тебя забирают. А она забрала его несбывшуюся мечту, открыв дорогу к другим, к тем, что еще могут исполниться.
Он мнется в растерянности, не найдя, что сказать, а она допивает кофе и оставляет под чашкой сложенную банкноту: официант порадуется — она не собирается дожидаться сдачи.
— Вы уже уходите? — приходит в себя мужчина. Вскакивает со стула, едва его не опрокинув. — Позволите вас проводить?
— Не стоит, — качает она головой.
Смотрит в последний раз в темные, как надвигающаяся ночь, глаза и думает, что избавив его от ненужных иллюзий, сделала подарок куда больший, чем надежда на новое счастье. Возможно, подарила жизнь. Кто знает, была бы судьба благосклонна к нему, решись он встать на пути у того, чьей силы хватит уничтожить целый мир?
Нет, пустое. Ничего бы с ним не случилось — его просто нет для тех двоих.
Он — ничто. Даже нужной информации от него получить не удалось.
Значит, придется найти способ подобраться к девушке.
Что-то изменилось.
Хрустнул лед обид, покрылся мелкими трещинками, похожими на лучики рожденных теплой улыбкой морщинок на родном лице. Ярче стал свет надежды, четче абрис смутного до поры будущего. И не на крыше бы сидеть в обществе облезлого кота и надоеды-братца, а вернуться к Софи, найти предлог или просто, без повода, позвонить в дверь…
Но чего бы ни требовало беспокойное сердце, умом Тьен понимал: нельзя. Не сейчас, пока все так зыбко, пока не стаявший еще лед может вновь затвердеть от одного неосторожного слова или взгляда.
К тому же она сама сказала: до завтра.
Значит, до завтра.
Значит, крыша, кот и Эйнар.
К коту претензий не было. Тот, расправившись с угощением, свернулся клубком и лишь изредка напоминал о себе сытым урчанием.
Эйнар же осмелел от безнаказанности. Сначала слово, потом — два, а теперь уже говорил без умолку. Впрочем, треп его был вполне безобидным, щекотливых тем младшенький не касался, обходясь рассказами о своих «нерабочих» визитах в другие миры. Попробовав торт, вспомнил какие-то экзотические десерты, коих довелось однажды вкусить. Глядя на фабричные трубы, заметил, что там, где люди лишены возможности использовать магию стихий, быстрее развиваются технологии. Зацепившись за это, плавно перешел к автомобилям, и тут выяснилось, что обсуждать достоинства и недостатки самоходного транспорта, придуманного в различных мирах, Эйнар мог долго и обстоятельно. Тьен долго и обстоятельно не хотел, но волей-неволей слушал, вспоминая, как сам когда-то провожал влюбленным взглядом рычащих моторами, окутанных ароматами бензина и горячего металла красавиц. Что ж, нечто общее у них с братом было… давно…
А внизу Люк с недоверчивой улыбкой ощупывал воздух вокруг себя, пытаясь угадать, что скрывают замелькавшие перед глазами пятна.
— …вот здесь, темное… Окно? И здесь… А это — шкаф?
Софи, закусив губу, размазывала по щекам слезы и тушь с ресниц. Клер хлопала в ладоши.
Хотелось быть рядом с ними. И Тьен был там, невидимый, неслышимый, неосязаемый. По-прежнему оставаясь на крыше, слыша при этом увлеченную болтовню брата, он касался легко дорогих ему людей, успокаивал взволнованно бившиеся сердца, нашептывал ласково, что теперь — вы же верите? — теперь все будет хорошо.
И улыбался, отворачиваясь от почувствовавшего что-то и умолкшего вдруг Эйнара.
— Так о чем я, собственно… — молчание оказалось недолгим. — Твой автомобиль, уж прости за откровенность, посредственный образчик местной техники. Вид презентабельный, но в остальном — не лучший выбор. Двигатель недостаточно мощный, большой расход топлива…
— Тебя дома не заждались? — перебил дотошного автолюбителя Тьен.
И правда, пора бы честь знать. Посидели вот, почти по-родственному. При случае, через годик-другой, можно и повторить.
— Нет вообще-то. Но если ты хочешь, чтобы я ушел…
Эйнару было немногим за пятьдесят. Смутный возраст для итерианца. Уже не ребенок, но еще и не взрослый. Вернее, в чем-то совсем еще мальчишка, подросток немногим старше Люка, а в чем-то вполне уже взрослый мужчина. Дети стихий развиваются иначе, чем люди, — за время, проведенное в Дивном мире, Этьен это понял. Сам он, будучи отчасти человеком и пройдя в родном мире жесткую школу жизни, повзрослел куда раньше и безо всяких оговорок считал себя старше обиженно насупившегося мальчишки. Тот дулся так по-детски, что возникали сомнения: уж не притворяется ли. Ведь даже с учетом особенностей взросления стихийников, Эйнар был шеаром. Тридцать лет его жизни забрала последняя волна. Чужие миры. Опыт. Знания. А с другой стороны, и среди человеческих детей рождаются уникумы, к десяти годам осваивающие сложные математические вычисления, законы механики или сочиняющие виртуозные поэмы и сонаты. Но при этом они остаются детьми. Играют с игрушками, ковыряются в носу, дергают за косички соседских девчонок… Ну а то, что Эйнар — шеар, — всего лишь свойство доставшейся ему от их общего отца крови. Это не талант или выпестованное годами умение — это сила. Иногда ты управляешь ею, но чаще — она тобой…
— Оставайся, если хочешь, — махнул рукой Этьен.
Даже занятно, если подумать. Раньше не было ни желания, ни времени думать о том, что у него есть брат. Он просто знал, что у Холгера есть еще один сын, а как брата наследника итерианского престола никогда не воспринимал. Да и сейчас, если честно, родственными чувствами не проникся. Но настроение было хорошее, а младшенький почти не мешал.
— Знаешь, я тебя понимаю, — обращался Эйнар к нему, а глядел отчего-то на кота. — Пока ты не объявился в Итериане, я о тебе вообще не знал. Потом… Ну, интересно стало. Обидно немного, но ты ведь ни при чем, а отец… давно же было, еще до мамы… Поговорить пытался, познакомиться… Помнишь? А ты мне… Вот я и решил, что не нужны мне никакие братья. Но это неправильно…
— Расскажи про лабиринт, — перебил Тьен. Если суждено и дальше терпеть этого говоруна, так лучше уж, пользуясь случаем, узнать что-то, возможно, небесполезное. А о лабиринте силы, пройдя который избранники первозданных стихий обретали силу четырех, прежде расспросить было некого: не случалось так коротко пообщаться с другим шеаром. Не с Холгером же было чаевничать?
Мальчишка, секунду назад лепетавший невнятные оправдания своему любопытству, в один миг превратился во взрослого, многое повидавшего мужчину. Брови сошлись у переносицы, появились в уголках плотно сомкнутых губ жесткие складки.
— О таком не говорят, — произнес он. — Лабиринт у каждого свой. Никому другому не дано его увидеть. И объяснить не получится. Я думал, ты это понимаешь.
Тьен понимал. Но напоказ пожал плечами и кивнул с высоты на погрузившийся во мрак ночи город:
— Вот мой лабиринт. Разве ты его не видишь?
Эйнар покачал головой: