– Ты знаешь про Луку?
– Да, я затем сюда и пришел.
И я объяснил ему задание, данное адвокатом. Настоящий детектив, наверное, соврал бы что-нибудь, но мне это казалось пустой тратой времени. И потом, мне была нужна поддержка.
Услышав, что я получил роль частного детектива, он с недоверием хмыкнул, но отключил непрерывно звонивший мобильник, и наш разговор продолжился.
– Не знаю, что тебе сказать такого, чего ты не знал бы.
– Ты все еще был его агентом?
– В какой-то степени да. За год я не заключил ни одного контракта. Думаю, бессмысленно объяснять тебе почему.
– Все было так плохо?
– Хуже, чем ты думаешь. – Марчелло вертел в руках ручку. Перед ним лежала стопка рукописей и контрактов. – Знаешь, трудно ковать славу ненадежному человеку… – Он смущенно замолчал. – Лука не мог находиться на сцене дольше десяти минут. RAI разорвал с ним контракт, после того как он трижды не явился на репетицию. – И он начал рассказывать о спектаклях, все более и более редких, о приступах ярости, пугавших администрацию. – Для последних работ он даже не прибегал к помощи агентства. Перебивался на разовых.
– Ты знаешь где и как?
– Подожди-ка…
Марчелло подозвал рыженькую девушку в круглых очках, которая занималась прямым эфиром, и представил меня. Она составила короткий список мест, где Лука выступал в последнее время. Я не мог поверить.
У комиков существуют три уровня. Первый уровень (А) – это высший класс: национальное телевидение, театры, кино, солидные контракты. Потом идет уровень В: редкие появления на видео и в престижных кабаре. Уровень С составляют кабачки от силы на пятьдесят человек, раскиданные по глубокой провинции. Перед смертью Лука съехал на уровень D. Ему оставалась только улица. Меня поразило, насколько похожими оказались наши с Лукой судьбы, с той только разницей, что я не сумел подняться так высоко, зато пал гораздо быстрее.
– Но ведь работал же он с кем-то в последнее время? – спросил я у Марчелло и рыженькой.
Марчелло покачал головой:
– Учти, что я его даже не видел. Если бы у него не было авторских прав на старые видеозаписи, мы бы и не перезванивались.
Рыженькая подняла палец:
– Мне говорили, что у него были какие-то дела с Гринго.
– С Гринго? Он еще жив?
– Более или менее, – ответила девушка. – Я узнала об этом случайно, что-то около месяца назад. Но если ты хочешь поговорить с Гринго, я не знаю, где его искать.
– Ладно, и на том спасибо.
Девушка вернулась к своим бумагам.
– Как-нибудь на днях поужинаем вместе? – спросил Марчелло, прощаясь.
– Приглашаешь, заранее зная, что не смогу отказаться?
– Как знать, за столом во время еды приходят интересные идеи.
– Почему бы и нет?
Он обещал позвонить, как мне показалось, почти искренне.
9
Было семь часов вечера. Я заскочил в «Крокодил», где меня уже считали пропавшим без вести. Мауро обнаружил векселя, оставленные мной для оплаты, и теперь приводил их в порядок. Я подумал, что хозяин нужен в баре только для внешних сношений. Я велел принести себе бутерброд с колбасой, выслушал доклад кассирши и жалобы новой официантки (смены очень трудные, и она отказывается мыть туалеты), попрощался со всей компанией и ушел.
Дождь кончился. Движение в Милане вполне приемлемо, когда знаешь, как проехать. Я внимательно изучил список мест, где Лука выступал в последнее время, и решил начать с самого близкого. Я поговорил с владельцем, выпил кока-колы и уехал. Желудок урчал мне, что я много пил и мало ел, и было жаль потерянного времени. Мне ничего не удалось получить, кроме пустой болтовни и описаний провальных спектаклей. Лука действительно брался за любую работу, не гнушаясь ничем, даже играл Верного Друга в спектакле о животных в театре «Ува ди Лоди». Администратор дал мне программку, которая гласила: «Виляние хвоста с пением, танцами и размышлениями В ЗАЩИТУ ЖИВОТНЫХ. При участии хора Голубых Ангелов».
По словам администратора, Луку вынуждены были будить между выходами на сцену и он вел себя с публикой грубо. Мне всучили также благотворительную кассету Ангелов.
В два часа ночи я заехал за Лизой. Она как раз заканчивала уборку стойки бара. Бруто стоял уже на пороге и собирался уходить:
– Слушай, а почему ты не устраиваешь засаду на своих официанток?
– А я не нанимаю таких хорошеньких.
Он на миг сделался серьезен:
– Все в порядке? Ты сегодня не сходишь со страниц газет, в основном твои старые фото.
– Сделать новые я им не даю. Я бегаю быстрее папарацци. Все в порядке. Спасибо, что интересуешься.
Он кивнул в сторону Лизы, которая уже надевала пальто:
– Веди себя хорошо, бери пример с меня, Ганимед.
Но я его не слушал. Я взял под руку Лизу, и мы превратились в чудную пару в ночных огнях Милана.
Мы пешком дошли до ее дома, благо жила она близко. Вошли на цыпочках, потому что ее сын уже спал. И дальше все делали тихо, чтобы его не разбудить. Обычно в первый раз я справляюсь не бог весть как. Я вырос в слишком благовоспитанной семье, чтобы изображать из себя плейбоя и менять женщин каждый вечер. Я разгоняюсь долго, как дизель, и поначалу всегда спрашиваю себя, не слишком ли я груб, или, наоборот, слишком деликатен, или слишком отвлеченно-техничен, не эгоист ли я и не пошлет ли она меня в следующий раз подальше. Но, видно, разум мой слишком утомился за день, и с Лизой я просто плыл по течению. Надо сказать, результат был неплохой, судя по тому, как она приникла к моей вспотевшей волосатой груди и затихла, пока я гладил ее по голове. Наверное, она была довольна, потому что какое-то время молчала и не рассказывала о своем гениальном сыне, а когда опять начала, часы показывали уже шесть утра, и мне пора было идти. Я уходил, и со мной оставался ее запах, и, пока я снова не погрузился в исследования кабачков с их нищетой и мерзостью, я буквально летал над землей.
10
Из кабачков я не вылезал дня два, тоже без особых результатов, если не считать обычного перечня бед. Единственным плюсом было то, что мы с Лизой каждый день спали вместе, правда, мне приходилось рано уходить, чтобы не разбудить мальчика. В «Крокодиле» все шло своим чередом и без меня. В четверг Мауро удалось напасть на след Гринго. Мобильник зазвонил под конец дня, когда я проверял очередное заведение по списку. На этот раз я находился в городке Сесто Сан-Джованни, награжденном золотой медалью Сопротивления. Лука выступал в клубе «Анпи» с ужасающе безвкусными репризами по поводу концлагерей. Он рисковал нарваться на самосуд, но мне показалось, что никто из стариков, посещавших клуб, не собирался ему мстить. Я сделал несколько записей: кто знает, что сможет заинтересовать Бастони. С адвокатом я связался в перерыве между переездами. Из тюрьмы новостей не было, за исключением того, что Катерина перестала есть. Если так пойдет и дальше, ее придется кормить через зонд, как гуся к Рождеству.
Гринго изображал шута на открытии нового торгового центра «Рододендрон» на радиальной линии метро: бесформенного каменного сгустка с розовыми стеклами и огромным стометровым цветком над входом. Обитатели района протестовали, потому что здание центра деформировало пейзаж, но, судя по всему, бой проиграли. Когда я приехал, шоу, слава богу, почти закончилось. Не знаю, что могло подвигнуть шестидесятилетнего мужика переодеться Майклом Джексоном, но, подозреваю, кое-что похуже обычного голода. На помосте, полускрытом от толпы покупателей, Гринго, в видавших виды штанах с люрексом и когда-то белой рубашке, пел «Thriller» на ломаном английском. Лицо его, в лучших традициях расистской иконографии прошлого века, казалось покрытым слоем блеска для обуви, и кожа смотрелась гораздо темнее, чем на самом деле. Гринго домучил песню с одышкой и отпустил несколько бородатых острот. Никто не засмеялся, и какой-то человек, наверное администратор, отобрал у него микрофон раньше, чем разошлись зрители.
Я настиг Гринго у подножия помоста, он платком стирал с лица темный грим. От него за версту несло вином, и поначалу он меня не узнал. Я раз десять повторил ему свое имя и имя Луки. Тогда он залился слезами.
Я постарался его утешить, и он повис на мне, пачкая рубашку. Я разрывался между жалостью и желанием убить его и положить конец всем его страданиям. В конце концов я выбрал третье решение: затащил его в бар торгового комплекса, украшенный желтыми цветами, как покрывало на кровати моей тетушки. Нам удалось найти свободный столик, я усадил его и заказал двойной коньяк. Он выпил коньяк, как воду, слегка пустив слюну. Я заказал еще, и на этот раз Гринго заправился достаточно, чтобы говорить. Теперь остановить его было трудно. Он начал восхвалять Луку, какой он был добрый, какой он был молодец, настоящий талант.
– Он обещал взять меня в свой новый спектакль. И посмотри, какое несчастье. У меня был настоящий шанс. А теперь его убили. Эта шлюха.
Он снова захлюпал носом, но я его остановил:
– Что за спектакль?
– Новый. Он уже написал текст, оставалось только найти другого импресарио. Этого козла Марчелло он не выносил. И Лука бы его нашел. Он вернулся бы на телевидение, и я вместе с ним. Надо было его поддержать. И тут – на тебе. Из-за этой шлюхи…
– Я не уверен, что это Катерина, Гринго.
– Она, кто же еще. Я видел Луку неделю назад. Он был взбешен как черт и говорил, что эта шлюха грозилась его урыть. И урыла. Мы должны были быть вместе сегодня. – С носа у него скатилась огромная слеза.
Неделю назад. Как раз перед тем, как его убили.
– Как это – урыть?
Он не отвечал, и я встряхнул его:
– В каком смысле «урыть»?
Гринго отпихнул мою руку:
– Какая тебе разница? Она его пришибла. Как собаку. Бедный Лука.
На этот раз он заплакал по-настоящему. Я не выдержал и бросил его за столиком, как живую рекламу о вреде алкоголя. Потом устыдился, вернулся и сунул ему в карман полтинник:
– Постарайся не пропить сразу.