сразу предупредила: денег заплатить за эту аферу у меня нет. Или по доброте душевной, или на нет и суда нет. Не обижусь, ибо не обязан. Так понятно?
— Это понятно. Не понятно, что ты ершишься? Я тебе что-то плохое сделал? Обидел чем-то? Почему ты все время себя ведешь, словно я твой враг — не понимаю.
В общем, он прав, конечно. Не знаю, почему я грублю ему все время. Может от смущения?
— Извини, Леш. Я не хотела. Просто отвыкла с мужчинами общаться, а после Игаля, дай бог ему здоровья, мне все мужчины кажутся сволочами. Прости, ничего личного.
— И как ты собралась при живом муже снова выходить замуж?
И правда, как это я собралась?
— Я думала, раз мы российский брак в Израиле не оформили…
— Нет, Таня, это получается нарушение закона.
— И как мне быть? — расстроилась я.
— Не знаю, — честно признался он. — Я бы искал твоего Игаля. И регистрировал твой брак в Израиле. Так и легализовалась бы.
Разумно, конечно. Но мало реально. Муженек мой сейчас бог знает где — и как его искать? Да и черт с ним, как-то сложится. Хотя на данный момент выхода я не вижу. Ладно, что это я все о себе?
— Теперь ты давай рассказывай. Для начала — откуда ты приехал и когда?
Тут выясняется, что приехал он в Израиль пять лет назад из Ленинграда. Так и сказал — Ленинграда, он еще Питером не был тогда, привык к старому названию, хотя ленинградцы всегда свой город гордо именовали Питером. Тогда, в 90-м, «все побежали, и я побежал». По образованию звукооператор, работал на студии документальных фильмов, увлекался ленинградским роком… Тут я встрепенулась — наш? Рокер? Играл на чем-то? Нет, помогал нескольким группам записываться и, как он выразился, «ручки крутил» на концертах, то есть, за пультом сидел.
— А здесь устроился на учебном телевидении, выезжаю на съемки, записываю звук. Soundman.
— Интересно!
— Конечно, интересно. Когда занимаешься любимым делом — всегда интересно.
Тут я задумалась: а какое у меня любимое дело? Нет такого, как ни странно. Учить детей музыке я терпеть не могу, но приходилось, да и приходится. Играла бы в какой-нибудь группе, да кому нужна старая тетка? Ни в один оркестр меня уже не возьмут, да и разваливаются они быстро, никому столько оркестров не нужно. Печально.
— А что у тебя с женой произошло?
— Стандартная история. Мне тебе не надо рассказывать, какой это стресс, когда приезжаешь в другую страну с непонятными правилами, с непонятным на первых порах языком, с потерей статуса: там я «в кино работал»! А тут — никто. Но жить-то хочется. И хочется жить хорошо, затем ведь и ехали. Жена молодая, она же ехала за границу, чтобы жить лучше, чем в Питере. Но оказалось, что для этого надо еще пахать и пахать. Сначала пилила за постоянное безденежье — отсутствие денег еще ни одну семью не укрепило.
Ну да, мне ли не знать, кивнула я понимающе.
— Ну и все. Нашелся добрый человек, марокканец… в смысле, выходец из Марокко, приютил ее, пригрел. И стала она жить лучше прежнего. А меня отправили восвояси. Собственно, ее-то винить не в чем. Получила то, что хотела.
— Ты какой-то святой, Леха! Ни слова плохого про нее. Хотя у меня, например, много плохих слов… И где ты живешь теперь?
— Снял квартиру подешевле на двоих с товарищем. Причем, повезло: тут, неподалеку, хотя район дорогой, но по случаю удалось сэкономить. И до работы близко. Машиной пока не обзавелся, так что близость службы — решающий фактор. Но машина в плане.
— И что, никакая вдовушка-разведенка тебя не пригрела?
Сказала и поняла, что глупость сморозила. А я-то кто вообще? Я и есть разведенка по сути, хоть и замужняя. Ну так и он такой же. Но почему я его все время обижаю? Так бывает: сама себе не рада, но остановиться уже не могу. А он пожал плечами, мол, сама видишь.
Да, жених из него незавидный, хоть и работа есть, но, как говорится, ни квартиры, ни машины. Понятное дело, тут только фиктивный брак, ага. Главное, нужна я ему со своими проблемами…
В молчании допили кофе, я поднялась.
— Спасибо, но мне пора.
— Не впечатлил я тебя?
— А должен был?
— Не должен, но хотел.
— Почему?
— Нравишься ты мне.
Спокойно так сказал, у меня в животе как иголками закололо. И врать не стал, так и сказал: нравишься. Ты тоже, Леха, парень неплохой. Видно.
— Спасибо на добром слове, но мне и правда надо идти. А то моя бабуля там заскучает без меня.
— Познакомишь меня с ней?
Еще чего не хватало!
— Не знаю, наверное, нет.
— Почему?
— Во-первых, зачем это ей? Во-вторых, зачем это тебе? И в третьих, зачем это мне?
Он усмехнулся.
— Во-первых, ей будет со мной веселее, я много историй знаю. Во-вторых, ты мне нравишься, и я хочу больше времени проводить с тобой, а ты без нее не можешь. И в третьих, может, когда ты меня получше узнаешь, я тебя не разочарую. А там, глядишь, и сладится что-то…
— Какой ты шустрый, Леха! Нет, дорогой. Деньги мне платит ее дочка, женщина сурового нрава и твердых принципов. Не думаю, что она обрадуется, что у метапелет ее матери появился ухажер. Так что вряд ли у нас с тобой что-то сладится.
— Ну, как скажешь, — обиделся, конечно. А лучше было бы если бы я ему голову морочила и врала? Нет уж. Так проще. Для обоих.
Он что-то нацарапал на салфетке и протянул мне.
— Это мой телефон. Если передумаешь или вдруг — случись такое! — захочешь пообщаться, то вот мой телефон. Если не отвечу — оставь сообщение на автоответчике. Хорошо?
Что я ему скажу? Что салфетку выкину, как только мы расстанемся? Ладно, вновь пожала плечами, этот жест у нас, женщин, может означать все, что угодно, от согласия до несогласия.
Проводил он меня до дому, прощаясь, хотел мою руку в своей задержать, романтик эдакий. Но я ладошку-то спрятала, незачем, Леха, незачем нам тешить себя пустыми надеждами. Ни тебе, ни мне. А салфетку я, как потом оказалось, не выкинула. Забыла.
— Быстро ты! — удивилась Фанечка моя, а Михаль удовлетворенно кивнула. Ну да, не было меня чуть больше часа, для свидания всего-ничего.
Дочка с правнучкой ушли, а мы с Фаней пошли совершать ежевечерний ритуал. Вот и вся любовь.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ. ПОКУШЕНИЕ. МОСКВА, 30 АВГУСТА 1918
С утра накрапывал мелкий дождик. Потом распогодилось. Георгий собрал всю тройку на Божедомке, объяснил задачу:
— Сегодня для нашего дела будет довольно сложный день: утром в Петрограде убит Урицкий[31]!
Дора ахнула:
— Наши?
Георгий сделал загадочное лицо.
— Ничего пока сказать не могу, кроме того, что сведения верны, за их достоверность ручаются на самом верху.
— Это кто это ручается? — недоверчиво спросила бывшая каторжанка.
— Ручаются, — усмехнулся Георгий. — Дзержинский уже отправился в Питер, и запланированные ранее митинги могут отменить из-за опасности новых покушений. Но мне пообещали, что всеми силами постараются уговорить Старика выступить. У него на сегодня намечено две речи: в Басманном на Хлебной бирже, потом на гранатном заводе…
— Это где?
— Замоскворечье. Недалеко от Серпуховской.
Дора кивнула, а Дита Москву знала не очень хорошо. Примерно представляла, где это, но не точно. Впрочем, какая разница?
— Так что, — продолжил Георгий, — наши товарищи будут ждать Старика на Хлебной, а ваша тройка — на заводе Михельсона. Бывшего Михельсона. Расклад прежний, действуем как готовились, но все равно давайте повторим. Сигнальщик?
Дора подняла руку.
— Убедившись, что Ленин прибыл и вошел внутрь, подаешь знак номерам. Они будут у здания напротив, в Щиповском переулке. После выстрелов сразу уходишь. Номера?
Василий поднял руку. Дита подумала, что это ужасно глупо, но тоже подняла.
— Увидев сигнал, заходите в цех, но остаетесь у самого выхода. Номер первый — близко к дверям, чтобы сразу выйти, номер второй — чуть поодаль, сзади, шагах в трех-четырех, страхуешь первого. Первый, ты понимаешь, что могут схватить и прикончить на месте?
Василий судорожно сглотнул и молча кивнул.
— Ты готов? Готов вершить историю даже ценой собственной жизни?
«Что ж он так выспренно, — думала Дита. — Но, наверное, так надо, чтобы сподвигнуть на самопожертвование. А что мне делать, если схватят? Застрелюсь!» Она вовсе не была уверена, что сможет застрелиться. Но если здраво размышлять, то это был единственный выход избежать дальнейших мучений. Что ее, собственно, держало в этой жизни? Ни мужа, ни детей, где-то далеко под чужой властью почти забыты родители, для чего жить дальше? А вот войти в историю, чтобы и через века помнили имя Фанни-Иегудит-Диты — это здорово. Ради этого и умереть не жалко. Только сможет ли она выстрелить в живого человека — Дита не знала. Но опять же, если понимать, что такова историческая необходимость, что стреляет она не в человека, а в символ, что это не убийство, а казнь, месть, то, скорее всего, выстрелит. Хотя это пустое: стрелять будет номер первый, товарищ Василий, она всего лишь страхует, может, на нее и внимания-то никто не обратит.
— Номер второй! — оказывается, Георгий давно звал ее, а она, поглощенная мыслями о собственном историческом значении, не откликнулась. Ему пришлось прямо крикнуть! Дита покраснела и снова подняла руку.
— Номер второй готов вступить в дело, если непредвиденные обстоятельства не дадут первому завершить начатое. Браунинг вряд ли откажет, оружие надежное, но всякое может случиться.
— Мне бы наган, привычнее, — подал голос Василий.
— Ну, брат, тут не до жиру, быть бы живу. Первый получает браунинг, второй пользуется своим оружием.
Откуда он знает, что у нее есть пистолет? Ах, Дора, Дора! Зачем сдала? Из вредности, раз тебе отведена роль всего лишь сигнальщицы? Некрасиво!
— Когда дело сделано, стараемся скрыться поодиночке. Конечно, если удастся уйти. Вот каждому, — он выложил на стол кусочки картона. — Билеты до Томилино, встречаемся там же, на даче. Когда все утихнет, спокойно эвакуируемся оттуда.