— Моих братьев вы убили полторы сотни.
Она опять его перебила! Вот же наглая! Попробуй с такими договориться. Дать сигнал охране, чтобы порубили ее саблями на куски? Вряд ли она так спокойно сидела бы, если бы у нее за дверью не было вооруженных кибуцников. Да и ни к чему это сейчас. Опасная женщина, ох, опасная! Такое унижение он не простит. Не простит никогда! Но не сейчас, рано.
— Мы не будем считаться горем, — стиснув зубы, протянул он. — Это были тяжелые дни, но нам надо смотреть в будущее. Ты не тронешь моих людей, они не тронут твоих. Я пришлю вам пять баранов в знак примирения.
— Не надо баранов. Мы не можем ответить таким же щедрым подарком. Но обещаю: воевать больше не будем.
Мухтар приготовился встать и уйти, но она задержала его.
— Не будем при одном условии…
Она еще условия ставит! Мухтар изумленно уставился на Фаню.
— Мы не начнем первыми. Но если кто-то из твоих решит, что это знак нашей слабости, то мы ответим. И ответим жестко. Договорились?
Отвечать ей мухтар не стал. Просто коротко качнул головой: понимай, как знаешь. И вышел.
Через пару недель в секретариате кибуца раздался телефонный звонок.
— Госпожа Винер?
— Слушаю…
— Вам нужно прибыть в Хайфу на заседание ученого совета.
Это была кодовая фраза для вызова в штаб северного округа Хаганы[61]. Прекрасно. Какой молодец Натан, что настоял на том, чтобы проложить сюда телефонную линию! Хоть какая-то связь. Вообще-то, случись беда, толку от нее — ноль. Пока дозвонишься, пока приедет скорая ли помощь, пожарная ли команда, или боевая группа Хаганы — тут уже все помрут, сгорят, будут убиты. Справляться с проблемами надо самим. Но все равно, телефон — это правильно, как ни посмотри.
— Винер, ты с ума сошла? — Йосеф носился взад и вперед и никак не мог успокоиться. — Зачем ты сожгла деревню?
— Зачем они убили Натана? И Нухима? — спросила в ответ Фаня, стараясь не взорваться и не наорать на руководителя северного округа.
— Не смей смешивать личное и общественное! — закричал Йосеф. — Ты не понимаешь, что своими действиями ты могла все погубить? А если бы арабы не сбежали, а пришли бы громить кибуц, ты бы смогла их удержать?
— Нет. Но они сбежали.
Йосеф прекратил бегать и внимательно посмотрел на Фаню.
— Ты правда не понимаешь или придуриваешься?
— Придуриваюсь, — честно ответила Фаня. — Но факт остается фактом: они сбежали.
— Это ни о чем не говорит! — закричал Йосеф. — Это случайность! Вам просто повезло! А могли погибнуть и вы, и наше дело.
— Но они сбежали, — упорно повторяла Фаня. — А потом пришли мириться. Это значит, что мы победили.
Йосеф смешно всплеснул руками, хотел что-то сказать, но передумал. Сказал другое:
— Есть решение Центрального штаба: мы прекращаем — на время! Пока только на время! — все активные действия. Отряды занимаются только сдерживанием погромщиков. Единственная задача — охрана и оборона поселений. Все! Никаких акций возмездия, никаких нападений, никаких провокаций! Это, надеюсь, понятно?
— Нет! — встал крупный незнакомый мужчина. — Не понятно. То есть, мы должны спокойно смотреть, как нас забивают насмерть, и не смеем сопротивляться? А кто отомстит за кровь полутора сотен убитых евреев?
— Меир, не передергивай. Сопротивляться — можем, да, но идти и убивать арабских женщин и детей — нет. Да поймите вы!..
Йосеф устало махнул рукой и плюхнулся в кресло.
— Нам сейчас не выгодно ссориться с британской администрацией Если мы хотим сохранить в целости и наше движение, и наши отряды, то обязаны действовать исключительно в рамках закона и не поддаваться на провокации. Неужели так трудно сообразить, что если действовать иначе, то нас прихлопнут? Не время сейчас… А с партизанщиной надо кончать! Особенно это касается тех, кто привык шашкой махать направо и налево.
Йосеф короткое время служил в Красной армии и про «шашкой махать» сказал по-русски, специально для Фани. Она поняла. И спросила, стараясь не раздражаться:
— Им, значит, можно убивать наших женщин и детей, а нам их нет?
— Нам — нет, нельзя — неожиданно спокойно сказал Йосеф. — Мы не можем опуститься на их уровень. Это во-первых. А во-вторых, мы строим еврейское государство, которое будет цивилизованным, основанным на общечеловеческих ценностях…
— А как же наши собственные ценности? — снова вступил в разговор мужчина. — Око за око, например? Или Тору мы тоже отметаем?
— Это мракобесие, Меир. Оставь эти замшелые идеи раввинам. В конце второго десятилетия двадцатого века нельзя оправдывать собственные зверства постулатами тысячелетней давности. Еще раз: нам нельзя становиться на одну доску с погромщиками.
— Ну, нельзя — так нельзя, — неожиданно легко согласился тот, кого назвали Меир. — Значит, мы будем их убивать без того, чтобы стоять с ними на одной доске.
— Не ерничай, а?
— А я не ерничаю. Я просто с тобой не согласен, Йосеф. Категорически. Если нас не будут бояться — тогда погибнем и мы, и наше дело. Поэтому за каждого нашего товарища мы должны уничтожить двух, трех, четырех арабов. Иначе ничего не выйдет.
— А вот тех, кто так думает, и, самое главное, так действует, мы будем безжалостно изгонять из наших рядов.
— Слышь, ты, краснопузый!? — Фаня, наконец, взорвалась и «краснопузый» тоже произнесла по-русски. — Хочешь изгонять? Изгоняй. Меня первую. Я еще с ними счет не закрыла, и сколько живу — буду закрывать. Мстить за убитую в Одессе семью, за Натана, без которого я никогда бы сюда не приехала, за всех, кого замучили погромщики. И буду убивать тех, кто собирается убивать евреев. Да-да, Йоселе, даже не убивает, а только собирается убивать. Они будут считать, что с нами можно безнаказанно делать все, что угодно? Не будет этого.
Йосеф ненавидяще посмотрел на Фаню.
— И не зыркай на меня, мне на тебя насрать. И на твое руководство которое собственной тени боится — тоже. Я все равно буду сражаться, и я это буду делать хорошо, потому что умею. Так что можешь вычеркнуть меня изо всех своих трусливых списков. А я пошла.
— Анархистам здесь делать нечего! Тут тебе не твоя банда! — крикнул Йосеф вдогонку.
Фаня направилась к выходу, когда сзади загремели стульями, встали и пошли за ней несколько человек. Меир нагнал ее, протянул руку:
— Будем знакомы. Я Меир.
— Будем. Я Фаня. Иегудит-Фанни Винер.
— Я знаю. Про тебя легенды ходят.
Какое-то время они молча шли рядом.
— Я думаю, что ты совершенно права. Пассивное сопротивление — тупиковый путь. Нас должны бояться.
— Я об этом и говорила. С другой стороны, нельзя построить новое общество только на страхе. Тут Йосеф прав.
— Давай сначала построим это новое общество, а там посмотрим. Пока что, я думаю собрать отчаянных ребят и создать другую организацию, боевую не зависящую от зажравшихся ленивых функционеров, которые собственной тени боятся. Как мыслишь? — обратился он к Фане.
Фаня присмотрелась к нему. Провоцирует или на самом деле готов к расколу?
— Организации — это не ко мне, — сказала она. — Я против сектанства, а любое организованное сообщество со временем превращается в секту и начинает действовать исключительно в целях собственного выживания. Это…
— Да знаю я про твое анархистское прошлое! — засмеялся Меир.
— Это не прошлое. Это — настоящее, — серьезно ответила Фаня. — Нельзя загонять народ в рамки. В любые. Это погубит народ. Так что — я против.
— Ну и зря. Нам такие как ты пригодились бы.
— Нам?
— Да. Думаешь, мы с тобой одни такие? Тут многие думают так же. Ну, мы с тобой еще вернемся к этому разговору, правда, Фанни?
— Посмотрим, Меир.
Пожали друг другу руки и разошлись.
А Фаня отправилась в Иерусалим. Знала, что глупое суеверие, что все это стариковские бредни, но надо было вложить записку в Стену плача. Говорят, что такие письма доходят до Бога, и тогда изъявленное в них желание исполнится. Все же уроки папы Хаима не прошли даром. А вдруг?
Обошла завалы по дороге к Стене, пробралась сквозь груды камней, положила руку на теплый гладкий камень и замерла. Стало спокойно, ушла горечь, прояснилось в голове. Камень что-то прошептал ладони, Фаня согласно кивнула. Рядом с ней стояла смутно знакомая женщина, чудно одетая, точно так же положив руку на камень Стены. Интересно, о чем она думает? Что написала в своей записке? Ей ведь уже лет сорок, наверное, может даже пятьдесят, что просят в таком почтенном возрасте? Да какая разница, женщины в любом возрасте просят у Бога одно и то же. Женщина повернула голову, изумленно взглянула на Фаню, даже рот приоткрыла. «Что ее так удивило?» — подумала Фаня и дружески прикрыла глаза: мол, все спокойно, все хорошо, не беспокойся. Развернулась и ушла. «Откуда я ее знаю?» — мелькнуло в голове, но Фаня тут же о ней забыла.
Меир и Йосеф появились в ее кибуце через несколько недель. Фаня удивилась, но поняла, что случилось что-то из ряда вон выходящее, если уж они приехали вместе. Неожиданно. Пригласила гостей в караван, но Йосеф отрицательно помотал головой:
— Пойдем где-нибудь на воздухе поговорим.
Погода и правда стояла замечательная. Несколько дней назад прошел первый дождь, необычайно рано в этом году. Стало прохладно, а по ночам даже холодно.
Они втроем вышли за ворота кибуца, зашли в пардес[62]. Некоторое время гуляли молча, потом Меир начал[63]:
— В соседнем кибуце пару недель назад, во время беспорядков, трое арабов изнасиловали нашу девушку. Ее мужа убили, сама она скончалась в больнице. Ее новорожденный ребенок остался сиротой. Руководство кибуца, как положено, обратилось в полицию, те, вроде, начали розыск, но так лениво, что двое насильников успели скрыться, один — в Дамаск, второй — в Амман. А вот третьего сумели схватить. На суде он все отрицал, так что преступление сочли недоказанным, и этого скота отпустили домой…