Как она и думала — боялась, хотела, и неизвестно, что сильней — все у них случилось. Случиться-то случилось, да прошло совсем не просто. В одной из деревень сердобольные селяне пустили их переночевать, но уложили на лавке в общей комнате вместе с собой и детьми. Какие уж тут нежности? Правда, наутро дали хлеба, лука, яиц и рассказали, как добраться до следующего села. Вот там-то их хозяева отправили спать на сеновал. Конец марта, тепло. Постелили один полушубок, укрылись другим, упали на душно пахнущее сено, и Яков сразу полез с поцелуями. Мужчины они такие. Фаня с удовольствием просто заснула бы, обнявшись, но сильный пол такая простота не устраивает. Вот и решилась — а куда было деваться? И… ничего не получилось. Она не представляла, что будет так больно, поэтому, тихо повизгивая и отталкивая тяжелого Яшку, отползала от него, скатывалась с полушубка на колючие травяные стебли, и сколько юноша ни пытался преодолеть заложенное природой препятствие, ничего у него не вышло. Ни на этот раз не вышло, ни на следующий. Яков обижался, надувал и без того толстые губы, она как могла утешала его, обещала, что сегодня все будет иначе, но когда приходила ночь, визги и отползания продолжались, все повторялось заново. Три ночи в трех селах — все безрезультатно, и только в четвертом селе, где их определили на ночлег в вонючей конюшне, Яков сумел прорвать эту треклятую преграду и ворваться в нее. Тоже не сильно опытный был, равнодушно подумала Фаня, прислушиваясь к новым ощущениям. Собственно, никаких ощущений не было. Яшка гордо объявил, что теперь она женщина, и не просто женщина, а — его женщина. Девушка покивала, но никакого изменения статуса не почувствовала. Разве что ужасно жгло внизу живота. Новоявленный «муж» обещал, что она не забеременеет, потому что в нее не попадет ни капли его семени, но иди знай, что там попало, чего не попало, где это семя, кто его видел? Так что она все равно волновалась. Сколько всего нового! Но ощущений, таких, чтобы прямо прочувствовать — не было. Может, я вообще какая-то неправильная женщина, думала Фаня, слушая, как сопит рядом Яшка, и невольно улыбнулась: женщина! И бессовестно представила, что вот это все папа проделывал с мамой, ужас какой. Нет, у них все было иначе, не может быть так же! И заснула.
Понятно, что теперь Яко в каждую ночь повторял и повторял свой опыт, иногда не по разу, пока не добрались до Тулы, где удалось влезть в поезд, идущий на Москву, Фаня все ждала, когда же, наконец, начнет испытывать восхитительное чувство наслаждения, о котором тайком читала в запрещенных романах, но не чувствовала ничего. Ну, да ладно, ему же приятно, так что пусть, теперь-то куда деваться? Поздно.
В Москве их ждали две поразительные новости: во-первых, оказалось, что Москва стала столицей, сюда из Петрограда перебрались все учреждения новой власти. А вторая — Фаня обнаружила, что из ее жизни пропали две недели. В том числе, и ее день рождения — старый календарь решительно отменили. Вот так. Думали, что прибыли в Москву 4 мая, а на самом деле — 17-го. И куда делось 14-ое число? Получается, что ей уже исполнилось восемнадцать, и хотя евреи не отмечают день рождения как праздник, но все же дата-то символическая! 18 лет в 18 году. А вот и нет. Никакого символизма. Ну хоть по еврейскому календарю дата останется прежней — 20 ияра[14]. Ее она, кстати, тоже пропустила в их странствиях, так что как ни крути, а ей уже целый месяц как восемнадцать лет! Удивительная штука календарь.
«Видный деятель коммуны» бросился к своим знакомым, она осталась ждать его в парке, рядом с огромным памятником. Красивый, с фигурами. Но пойти рассматривать эти фигуры побоялась — вдруг пропустит Яшку? Так что вместо этого принялась разглядывать москвичей, в основном, москвичек, конечно. Поняла, что одета она нелепо, то, что в Одессе считалось приличным нарядом, здесь выглядело как провинциальный балахон. Неловко очень. Ну, а откуда брать средства на модную одежду? Нету у них с Яшкой денег, можно сказать, подаянием питались. Еще поразило, что многие девушки, да и женщины постарше, носят короткие юбки — даже выше щиколоток! И никого это не смущает.
Тепло. Фаня сняла жакет, меховую безрукавку и сразу почувствовала, как на нее пахнуло «потом странствий». Именно так выспренне она об этом противном запахе подумала, сама над собой посмеялась.
Яков вернулся. Не глядя в глаза, переминаясь с ноги на ногу, сообщил что получил очень, очень ответственную должность в Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем («В Чрезвычайке»! — ахнула про себя Фаня. — Ай да Яшка!), ему выделили комнату в общежитии, но отдельные комнаты дают только семейным, так что он отведет ее пожить первое время к знакомым знакомых…
— Ну, так а в чем дело? — спросила Фаня. — Если дают семейным, так разве мы не муж и жена? Если надо официально, чтобы документ — давай распишемся, это ведь сейчас так называется.
— Ты еще про хупу[15] скажи! — пробормотал Яков.
— Да и хупа было бы правильно. Ты же сам всем говорил, что мы женаты, так оформим все официально и получим комнату на двоих.
Яков помолчал.
— Пойми, Фанечка! Не могу я начинать свою работу, да еще в центральном аппарате ВЧК, с требований и условий. Надо подождать, хорошо? Дай мне устроиться как следует, зарекомендовать себя — ты же знаешь, я быстро произвожу хорошее впечатление — тогда и распишемся, и съедемся, а пока потерпим. Вся история — на пару месяцев, сегодня стиснем зубы, а завтра — друг друга в объятиях.
Он деланно засмеялся.
— Давай вещи, пойдем к нашим, там тебя и устроим. Хорошо? А я буду приходить часто, как только возможно.
И тихо добавил: если получится.
Фанни молчала. Не такая уж она глупышка, как он думает. Приходить он будет. Бросает он ее! Пока добирались до этой треклятой Москвы, нужна была, люблю, говорил, не могу. А тут — понятно, столица, хоть и новая, соблазнов много, не нужна ему одесская провинциалочка. И что теперь делать? Нет, все же она непроходимая тупица. Зачем нужно было срываться из любимой теплой Одессы в чужой огромный город? Пока они шли, она поняла, насколько он огромный. И как тут жить? И, главное, на что жить?
— А на что я тут жить буду?
— Найдем тебе службу, с пайком, хорошую. Дай пару дней.
— А эти пару дней я что есть буду?
— Я вечером приду, принесу еды, не волнуйся.
Так она попала к двум «старым» каторжанкам, Доре и Дине. «Старые»! Ну не столько по возрасту, сколько по тому опыту, который у них был в жизни. А опыт был ого-го какой! И познакомились они друг с дружкой на Нерчинских рудниках. Вот эти две молодые женщины, тогда вообще девчонки — и на рудниках. С ума сойти! Так что «поставь самовар» и «вынеси помои» вполне достойная плата за общение с умными, хоть и суровыми женщинами, для которых все эти «девичьи грезы» про любовь и разлуку — ерунда на постном масле. Для них на первом месте — Дело. И дело великое: освобождение рабочего класса и трудового крестьянства всего мира! Есть ли цель достойней, чем эта?! И цель эта вполне достижима, вот, что поразительно. И никаких национальных различий! Люди делятся не на евреев и русских, не на «хороших» и «плохих», а на классово близких и классовых врагов. Вот Дора — такая же еврейка, как Фанни, а Дина — вообще караимка. Но этот факт интересовал их меньше всего. Важно было другое — трудовой ты элемент, или эксплуататор.
Правда, путь, которым предполагалось двигаться к счастью всего человечества, Дина с Дорой представляли по-разному, часто спорили, Дора кричала, Дина ей строго возражала. В чем было отличие одного пути от другого, Фаня не понимала, но зато когда спорщицы выдыхались, с удовольствием поила их чаем, потому что как начинались эти крики, она сразу бежала ставить самовар. Знала, что они потом обязательно чаю потребуют. Ну и славно.
Яков, ставший начальником контрразведывательного отдела, не обманул, и в самом деле через пару-тройку дней устроил Фаню секретарем в машинописное бюро Боевого отряда ВЧК. Хорошая работа, с пайком, как и обещал. Хоть какие-то обещания выполняет, паразит. И хотя Фаня еще не до конца освободилась от его магии и каждый раз вздрагивала, когда он входил в штаб отряда, однако обида на Яшку, который вот так ненавязчиво ее бросил — а он ее бросил! — была сильной. Волновало, что сейчас закрутит роман с какой-нибудь раскованной и гордой москвичкой, щемило сердце от мысли, что он с ней будет делать это… Ну, то же самое. Как так можно! И еще волновало: кому она сейчас нужна будет, порченая? Даже поплакала немного.
Вечером женщины собирались вокруг стола, покрытого скатертью с бахромой, пили чай и обсуждали насущные вопросы революции. Без особого интереса каторжанки выспросили у Фанни, кем ей приходится этот некрасивый молодой человек, а когда она начала жаловаться, подняли на смех. К то сегодня горюет о потерянной о девственности, когда раздувается пожар, в котором неминуемо сгорит старый мир?! Что за глупости! Какое к черту замужество и прочие способы порабощения женщин, придуманные буржуазией?! Было? И слава богу, выкинуть из головы, не стоит оно того. Рождается новый мир, а хорошая еврейская девочка страдает от мнимого позора?
— Ты лучше делу учись, это важнее, чем все эти ваши кисейные рассуждения о пошлых материях. Вот, смотри…
Дора вытащила из сумочки и положила на стол короткий, будто обрубленный пистолет с облупившимся воронением.
— Это браунинг M1906. Ты не смотри, что он будто игрушечный, браунинг — это оружие настоящего революционера. Калибр хоть и небольшой, но достаточный — две с половиной линии[16]. Винтовку знаешь?
— Ага.
— Так у нее три линии, а у этой крохи — целых две с половиной! Две с половиной!
Фаня кивнула: поняла, мол. Хотя ничего не поняла.
— Ты бы ребенку голову не дурила! — недовольно сказала Дина. — Зачем это ей?