ЮР Почему тебя привлекли марионетки?
РГ Не привлекали они меня. Чтобы я горел к ним какими-то симпатиями, идеями, такого у меня нет. И когда спрашивают об этом, все ожидают от меня какой-то нежности и умиления… На самом деле это для меня просто инструмент. Просто некуда было идти. В кино возврата я вообще не видел. Я не кокетничаю.
У нас был архитектор. Главный архитектор, двадцать лет он был[44]. Вы представляете – быть главным архитектором в Тбилиси? Он высокий был, похож на циркуль, и размахивал руками. Вот такой был человек. Реставрировали Тбилиси. Он остановил мою машину и говорит: «Что ты хочешь?» Я хотел маленькую мастерскую, откровенно говоря. Но он спросил это очень невежливо. Тональность, тембр – все было хамовато сказано. Я сказал ему, что я ничего от него не хочу. И переключил первую скорость, именно что на скате было. Он: «Подожди, подожди. А что хочешь?» – опять спрашивает. Видимо, у него были проблемы раздачи этих зданий. А там побеждали рестораны. И он уже заинтересован был немножко окультурить город. Я говорю, что хочу маленькое что-то. Он сказал: «Для чего?» Я сказал (клянусь, я это слово вообще не знал): «Я открою марионеточный театр». Газанул и уехал. После этого мне позвонили и дали это здание.
До тех пор я очень мало чего знал о марионетках. И учился я этому делу у петербуржских старушек и старичков, которые осторожно мне открывали свои двери на цепочке. И я долго доказывал со своим акцентом, что я хороший человек, что меня интересуют куклы. Они меня впускали и говорили, что знали об этом. За что я им очень благодарен, и Петербургу. В этом смысле я петербуржец.
А потом – «Травиата». Это авантюра была. Как мог я застраховаться на первой постановке? К какому драматургу обратиться? Конечно, к Дюма. Это сработает: она любит, у нее чахотка, он хороший. И папа приезжает. И все есть. И успех. И это сработает, и все будут думать, чем кончится. Когда я услышал аплодисменты, я очень был удивлен. И когда мне сказали, что некоторые плакали… Так я попал в плен своей глупости.
На Западе я работал с живыми, в основном очень хорошими актерами Питера Брука[45]. Но здесь почему-то несерьезно относились ко мне, и потом еще очень трудно в театре с живыми актерами. Интриги… Они ведь как дети, понимаете? Их надо все время ласкать. Я-то умею ласкать, но там есть очень коварное место: не переласкать. И потом, если я вас буду ласкать, то другому это неприятно. И еще сложность – надо уметь пить. Я умею, конечно, но не с ними.
ЮР Каким образом ты пришел к спектаклю про Сталинградскую битву? Мне казалось, эта тема трудно поддается сценическому воплощению. Как ты осмелился?
РГ О «Сталинграде» – так было. Я каждый раз это говорю и каждый раз вру, потому что сам не знаю, как это возникло. Мы с женой ехали в Москву. Поезда «Париж – Москва» уже не было. Это ужасно. Почему нет самого естественного и красивого маршрута для русской железной дороги? И пришлось ехать из Брюсселя. Но там по северу надо проехать, через Нормандию. А это совпало с пятидесятилетием, когда мир отмечал начало второго фронта в городе, где они высадились. И там маленькая старая площадь, как полагается в провинции, с флагами победителей. Одного флага не хватало – той большой страны, которая взяла на себя самое тяжелое бремя …
И мне показалось, что настало время делать спектакль о Сталинграде. Поскольку это самая неслыханная, самая большая кровавая битва за ХХ век. А можно сказать, что и за всю историю человечества. Если вообразить пространство, на котором шла Сталинградская битва, то окажется, что исчезли понятия «километр», «сто метров», и даже «метр» исчез. Боролись за сантиметры…
Немножко было двойственное чувство. Я никогда не был патриотом Советского Союза. Я как-то прожил параллельно, и мы друг друга не беспокоили особенно. Не задевали. Я чувствовал, что страна сильная, мощная. Я как-то спрятался от нее. Ничего это во мне не вызвало, ни протеста, ничего такого. А потом опять сдуру: что ты будешь ставить? Наверное, это ты спросил, Юра, и спровоцировал. А чтобы тебя шокировать, наверное, мы были «в трехстах граммах», я сказал: «Сталинградскую битву». А потом пришлось отдуваться.
Дорогой Юра, ты спрашиваешь, почему я делаю это, этот спектакль? Открываю тайну: я был Героем Советского Союза пятикратно, как Леонид Ильич.
Дело в том, что я был очень золотушный мальчик, не хватало у меня кальция, не хватало марганца, всего не хватало. И вот доктор Минович, царство ему небесное, маме сказал, что нужно обязательно рыбий жир. И за каждую выпитую ложку наш сосед Эмзар вырезал из банок американских консервов – с внутренней стороны они были золотые – точь-в-точь копии этих звезд. И за каждую ложку я получал по Герою.
Я был пятижды Героем Советского Союза, и когда я видел на огромном стенде в Тбилиси Леонида Ильича в белом кителе с пятью звездами, думал: «Сколько он рыбьего жира съел? Бедный, бедный Леонид Ильич, уже внуки и правнуки есть, а его рыбий жир пить заставляют».
ЮР На пять звезд.
РГ На пять звезд. Но я вел себя скромнее, конечно. Я впервые это рассказываю, что я Герой Советского Союза пять раз. Правда, никто мой портрет не вешал.
ЮР Потом ты как-то пришел и говоришь: «Знаешь, кто у меня главный герой?»
РГ Главный герой – это муравей, наверное. Ты это имеешь в виду? Вообще лошадь. Но автор – это муравей. Так случилось. Я это недавно понял. Почему лошадь? Поле было усеяно танками и трупами лошадей. Танки, лошади… Корреспондент Би-би-си написал, что его потрясло, когда он увидел лошадь на трех ногах, и одна висела клочком…
Взять русского солдата в герои марионеточного спектакля? Нельзя куклу сделать главным героем. Как его сделать физически? Научите меня. А там все солдаты. А лошадь – это то, что надо. Мне так кажется. Хотя я очень дружил в детстве с коровами, я пас коров, корову бабушкину. Но лошадь в этом случае была лучше.
ЮР И это не война генералов?
РГ Нет, там почти их у меня нет. Нет вообще этого понятия. Там должна быть просто жизнь, любовь, смерть. В разных сочетаниях. Да. Смерть, опять любовь, опять жизнь, опять любовь. Всем в конце концов, как говорил Руставели, всем движет любовь.
Но это про «Сталинград». А про театр – это другое. Когда мы говорим об этом спектакле как о марионеточном – это ошибка. И вообще о моем театре. Потому что я ставлю задачи театральные. Я хочу уяснить, что такое спектакль. Для меня важнее всего спектакль и цельность. Как яблоко – целое же? Целая вещь. Она все, кончена, она сделана.
Но в большинстве случаев это не так. Она разлетается. Это ужасно, если зритель не посмотрел на рядом сидящего. Не будем лгать, вспомните свое состояние в театре – ведь часто вам стыдно там сидеть. У нас такое впечатление, что взрослый, вам ровесник, человек ходит по сцене и изображает что-то. Это состояние ужасно. А для меня было важно в театре его ритм, его темп, его идея, сценография, драматургия и так далее.
А насчет театра вообще – я имею в виду и грузинский, и русский, – тут у нас сложился советско-буржуазный театр, унаследованный еще оттуда. То есть я сижу, а он изображает, и я должен поверить. Были очень удачные, гениальные спектакли, но это ушло. Кино, телевидение – все укрупнило. Крупные планы. Вы заметьте: как пострадал футбол за последнее десятилетие, в чем дело? Настолько пошел быстрый монтаж, что человек не может считать 1–0. Девяносто минут и – 1–0. Или вообще 0–0. А баскетбол, чем он хорош? Там камеры входят в крупные планы, и более театрально это все.
И вот какой бы я хотел театр знать? Театр, в котором пахнет едой. В котором люди живые. Недаром почти семьдесят процентов театров ушли, именно буржуазных театров. Они ушли из жизни. А у нас они продолжают по инерции жить, и я не знаю, к чему они придут. То есть знаю, но стараюсь не думать об этом и не говорить тем более. Но будет очень печальный момент, расставание с этим будет очень печально. Хорошо, что искусственно тормозят этот процесс. Это очень важно.
ЮР Но тормозят уже пару веков. Уж один век точно говорят: «Завтра, завтра…»
РГ Да. Но это уже случилось. Часто говорят: «Почему уезжают?» И это же прекрасно, что уезжают. Если я был бы президентом России, в первый же день я запретил бы французский занавес с оборками, тюль и обязательно приказал бы указом в театральных институтах учить английский и особенно французский, в русском случае. Потому что прервалась огромная часть. Многое и многое мы из Пушкина не понимаем, потому что не знаем французский.
ЮР Почему тюль?
РГ Потому что так пошло – все постановки прячутся за тюль, когда не знают, что делать.
ЮР А помнишь, Резо, какие симпозиумы были в Грузии?
РГ Да. Это было замечательно. Что может быть слаще симпозиума – например, по вопросам марксизма-ленинизма в восточноевропейских странах? Ничего. В Кахетии! Это же так хорошо, так тепло. И потом – вино хорошее, попахивает шашлыком – ветер приносит его вместе с лаем собаки. А в Кутаиси симпозиум, например, о раннем феодализме и истоках социализма, и какие накрывались столы! Потом были очень хорошие симпозиумы, немножко победнее, языковедов. Это утерянная культура, это потеря для России.
Особенно один мне запомнился, очень мощно прошел почему-то у нас симпозиум психиатров мира. У нас был красный профессор Зурабашвили[46]. Это маленький человек с большой головой и большими усами, морж настоящий. Чудовищная энергия. Он считался психиатром-академиком. У каждой республики по такому есть. Этот Зурабашвили страдал всемирной славой, как и полагается, может, и Нобелевской премией, как все шестидесятники. Но он был старше нас. Свой юбилей он – кахетинец – справлял в Кахетии. Он разослал приглашения во все страны мира, в том числе в Австрию, где, как известно, был Фрейд, Юнг когда-то творил. Представляете, в Австрию приходит приглашение на симпозиум психиатров и юбилей Зурабашвили? Подумайте немножко об этом! Это очень интересно увидеть. У меня так ёкнуло, когда он мне сказал.