Австрийская школа там была представлена и швейцарская школа. Очень серьезная – это юнговское направление. Были там представлены французы. С ними еще понятнее: то есть вино хотя бы есть. Ну, американцы, естественно. И москвичи. Этих я не считаю серьезными, потому что они знают, куда едут, и к кому едут, и зачем едут. И они все отправились в Кахетию. Человек пятьсот психиатров.
А дальше – великая сцена, по-моему. Величавее ничего Советский Союз не сделал. Ни «Броненосец “Потемкин”», ничего, по крайней мере, я не вижу. На передней арбе сидит Зурабашвили. Сзади идет арба, ну, конечно, как и полагается, великой России, психиатры российские. А потом идет австрийская школа – армия, Фрейды с Юнгами… И дальше так, так, так. Ну американцев немножко обидели – они не то шестые, не то седьмые. Но все так радостно: Кахетия, виноград, урожай, стрекозы, жарко – как Прованс. Люди добрые, улыбаются. Все снимают шапки перед великим стариком. Такое случилось, и это вершина нашего советского мышления, единения. И вообще, лучшего памятника нашему строю я не вижу. Психиатры – пятьсот человек – едут на арбах.
ЮР На самом деле это было очень полезно, потому что люди знакомились, дружили, оставались эти связи на всю жизнь. И, собственно, на этих связях строились отношения. А как ты оцениваешь сегодняшние отношения Грузии и России? Что произошло?
РГ Мой дорогой, а как это должно случиться? Как ты думаешь? Вот есть Турция – серьезнейшая страна. По валу, кажется, за ФРГ идет. Вот Достоевский – во всем гений, абсолютно. В 91‐м, когда мыло исчезло, помните, в дневниках у Достоевского есть, что турки пусть нам выделывают мыло. Не могу в Москве достать мыло. Вдруг завалили Москву мылом, турецкое мыло. Предугадал человек, что этим кончится. Ну, понимаешь, Юра, наверное, мы должны ваших специалистов спросить. Но живую жизнь не остановить.
ЮР Почему произошло это охлаждение? Почему?
РГ С нашей стороны никаких охлаждений нету. Ничего нету просто. Как мы можем охладиться или потеплеть, когда Россия, великий сосед, сам сейчас в драматургии находится в сложнейшей, мирового класса. Что можем мы делать? Какая у нас позиция? Мы можем только кивать головой и радоваться вместе с вами.
ЮР Как вы эту драматургию воспринимаете?
РГ Я не буду кривить душой. Я хочу каких-то человеческих… Раз я сказал слово «человеческих», я, естественно… Я вас не унижаю, и вы меня. Тогда мы оба – люди.
Я уверяю вас: в России тоже есть потери, хотя в жизни этого гиганта это не отобразится никак. Но, конечно, лучше было бы нам торговаться. Если вы придете на тбилисские базары, там с гордостью написано – «русские». Русская свеча для машины, русский топор хотя бы, распредвалы. Они больше на тридцать процентов стоят. Вот о чем надо думать. Надо присылать этот распредвал. Вот и наладятся отношения. А мы возьмем свое вином, сколько нам полагается, это будет наше.
Война, мне кажется, извините, что я тронул эту тему, как инструмент – устарела. Она устарела, ее нету уже. «Война» – это слово надо отложить в историю. А здесь пришло новое слово – «катастрофа». Война ушла. Есть катастрофа. Так что с этим мы должны не примириться, а знать. Новые инструменты нужны. Эти слова старые. Ни одно не годится. Дезинформируют нас, и нам плохо. Война расползалась по мелким кусочкам. Вот в Тбилиси была война, на улице, на каком-то отрезке улицы. Настоящая война была: и танки были, и БТР, и артиллерия, все работало. И разрушали.
ЮР На Руставели. Я помню. Был там[47].
РГ Да, на Руставели. И там же рядышком, уже у памятника Руставели, кто-то покупал туфли. Вот какая-то странная война пошла. По миру троллейбус ходит, а где-то происходит война. Мы привыкли к этому.
Сейчас насчет отношений в культурном плане. Никуда мы друг от друга не убежим, если и вы, и мы останемся культурными. Мы встретимся во Франции, в Китае, на Филиппинах и сразу друг друга поймем.
ЮР Резо, дорогой! Тебе не кажется, что мы очень серьезно стали жить? Натужно. И знаки этой жизни появляются на улицах городов в виде истуканов из прошлого. Такая имперская бронзовая угроза. И на этом фоне ты делаешь свои крохотные обаятельные памятники.
РГ Один лучше другого.
ЮР Да, один лучше другого, клянусь тебе. И Чижик-Пыжик в Питере, и второй памятник в Одессе неизвестному Рабиновичу.
РГ Во-первых, мне приятно, что они очень мало стоят. Это капельки бронзы, которые падают на бывшую Империю. Шутка, которая должна быть в каждом городе.
Я посвящаю это своим друзьям, чтобы вызвать их улыбку, а потом эти чижики стараются не испортить вид города, сложившейся архитектуры. Очень важно еще обеспечить городу возможность в любой момент его убрать.
Но вообще мелкая пластика – это очень интересно. Иногда городам не хватает чего-то, какой-то ерунды. А ты, наверное, заметил, как гость приезжает, водишь по своему городу, и вдруг оказывается, что нечего смотреть. А тут что-то ищешь смешное для контакта.
Это литературная игра. Как Козьма Прутков. Есть же такая воздушная линия – я не говорю, что сравниваю, – она необходима. Хоть маленькая альтернатива чему-то. Вот замечательно в России работают «Митьки» в этом смысле. Замечательные ребята, мне они очень нравятся.
ЮР А когда ты рисуешь – под Пушкина косишь?
РГ Нет. Это игра… Я счастлив, когда играю, – старый человек. Один раз я был в Испании, и у меня было там целых две недели, и я там сидел в гостинице без света. Чем я должен был заняться?
Такая старая, хорошая гостиница. И вот у меня было ткемали, бородинский хлеб из Москвы, и всё, вам понятна ситуация. И у меня была бумага очень хорошая, альбом был толстый, хороший альбом. Тушь была… Нет, туши не было, перо было. Тушь я купил.
Там я написал письмо Андрею Битову «Пушкин в Испании». И послал. А он потом схватил это и давай, давай, давай, и сам подключился. И в общем, вот так и началась эта игра, «Пушкин за границей»[48]. А насчет графики, самой сути графики, я думаю, что Пушкин – самый мощный русский график. И с этой точки зрения еще, наверное, надо о нем писать. И есть в России такие культурные люди, которые могут это подтвердить. Бог ему дал вот эту легкость пера и мощь, мощь руки. Есть несколько работ почти с такой же силой, как у Пикассо. Раз – он кляксу так поведет, удивляешься, как он это делает.
ЮР Ты с детства рисовал?
РГ В школе я учился, в советской школе. А рисовать? Был в Кутаиси Валериан Мизандари, Валико Мизандари, старый скульптор, ученик Якоба Николадзе, который был учеником Родена, и этот Валико меня учил, так что я получаюсь праправнук Родена.
Кутаиси сформировало детские впечатления очень сильно. Потому что город. А я, в общем-то, всегда Кутаиси делаю, ничего другого не умею.
ЮР Я помню замечательного священника.
РГ А-а-а, это замечательный человек. Он семнадцать лет сидел. Учился когда-то на медицинском факультете в Тбилиси, из тех, о которых говорят: красавец мужчина, и действительно очень.
А потом с третьего курса медицинского факультета он ушел и пошел в церковь. Это 33–34‐й год, наверное. Он и в Сибири сидел, и там сидел. В Казахстане его три ведущие религии объявили святым – евреи, мусульмане и наши, православные. Просто объявили святым.
А последний раз его сослали в 49‐м. Через маленькую речку переезжала машина с пионерами. Он остановил ее, дети спустились – и он всех вместе пионеров в этой речке крестил. Сослали.
ЮР Но он и в старости был красивый.
РГ Вот такие люди населяли этот город. Там половина населения пьяная, а вторая еще пьяней. Половина сидела, а вторая половина готовилась. Там были мастера, они потом и в России работали в этой области – посадки.
ЮР Дружная семья, народ.
РГ Конечно, опыт, обмен и все такое.
ЮР А как литературная часть твоего творчества? Сценарии и рассказы?
РГ Я пишу одну книгу уже тридцать-сорок лет. Но теряю главы. Все куда-то исчезают.
ЮР Это роман?
РГ Не знаю. Я знаю его толщину – это приблизительно половина батона. Без обложки.
ЮР Ты компьютер освоил?
РГ Освоил наполовину. И что-то убежало у меня. Не могу найти, разлетелось. Очень хорошо в этом смысле работал Андрей Битов, у него на полу разложены несколько романов. И когда он ходил, то случайно сдвигал их, и они сами монтировались. И всегда получалось у него прекрасно. И я тоже принимал как-то участие. Он говорил: «Как хорошо и у тебя получается!»
ЮР Трудно жить в Тбилиси?
РГ Система разрушилась. Воровство – проблема у нас.
ЮР Здесь вы не оригинальны.
РГ Нет, конечно. Все они из одного яйца вылупились.
ЮР Так живем. А как жили?
РГ Вот дедушка и бабушка жили иначе. Корова у них была, потом коровы не было. Индюк был у них один, я его помню, сложное существо. Отец мой в молодости пел в знаменитом хоре Кавсадзе, профессиональный хор. Затем он ушел в артиллерию, поскольку был грамотный человек, а артиллерии тогда нужна была грамотность, тригонометрия и так далее. А мой отец в артиллерии майор был. Это вы знаете, что значит? Это большой человек. Потом его поставили секретарем райкома. В 50‐м году он был снят за мягкотелость и народничество. Он не мог собрать налоги. А с тех пор он работал в шампанских винах лет тридцать директором объединения. То есть то шампанское, которое вы пили, это папа делал. Человек он был не строгий, но очень дисциплинированный, аккуратный и проверяющий. Любил вино. Вот и все, я очень горжусь моим папой, люблю.
ЮР Круг друзей прежних остался или сменился?
РГ Многие ушли. Как и твои друзья. Многие стали новыми, не выдержали того, что невозможно выдержать. Многие уехали. Многие состарились просто, и активность их понизилась. Но круг остался.
Иван Духин[49]: мы целый год переходили дорогу как хотели
Иван Андреевич Духин – энциклопедист, знаток истории Москвы, специалист в области изучения колоколов (в том числе поддужных). Он пишет книги. В Ленинской библиотеке в научном зале у него свой стол. Его знают и любят все в этой округе. Актеры «Современника» – его друзья. Георгий Николаевич Данелия, который меня с ним познакомил, тоже его друг. Отар Иоселиани, Марина Неёлова… Его невозможно не любить, потому что кроме того, что он обладает этими знаниями, кроме того, что он чистой и светлой души человек, он еще и бессребреник. Увы ему в наше время.