ЮР А колокола?
ИД А колокола так. Я же собирал иконы – тогда действительно можно было их собирать. Собирал ростовскую финифть. И была у меня замечательная книга по Владимирскому краю. Я думаю: надо поехать во Владимир, посмотреть памятники архитектурные – Успенский собор, Дмитровский собор, Золотые ворота, Боголюбово, храм Покрова на Нерли. Я сел в электричку с Курского вокзала и поехал во Владимир. А там много музейчиков по закрытым церквам было. Вошел в один храм и смотрю: в экспозиции четыре поддужных колокольчика. А это-то зачем здесь? Поудивлялся. У меня уже дома штучки четыре было колокольчиков, я на них внимания не обращал. Потом я походил, опять в этот храм вернулся. Опять посмотрел на колокольчики. Почитал надписи. Потом приехал домой, посмотрел на свои колокольчики. Вот это послужило толчком. И с тех пор как привязался, и вот уже более тридцати лет ими занимаюсь.
А потом очень сложно было попасть в библиотеку. Нет высшего образования. Тогда была ситуация, что ни в Ленинку, ни в Историческую не попадешь. И в Исторической библиотеке я попросил одну женщину, она мне дала пропуск на два месяца, потом на полгода, потом видит, что взрослый человек, занимается, она мне выписала постоянный пропуск.
А уж потом, когда я капитально влез в историю, я нашел в бюро пропусков в Ленинской библиотеке еще одну знакомую. И она мне выписала в Ленинскую библиотеку постоянный билет в научный зал. Там и просиживал дни.
А когда я работал в Ленинграде, – я же тебе говорил, что я приезжал в Ленинград, – день я погуляю по городу, а три дня у меня остается на библиотеку Академии наук на Васильевском острове, куда был у меня временный пропуск. Особенно много я сидел в газетном зале в библиотеке. Это мне действительно облегчило поиск.
ЮР А что ты искал?
ИД Я искал информацию по кустарным промыслам Нижегородчины. Была в 1885 году первая губернская выставка кустарей. И я нигде не мог найти, ни в одной библиотеке, отчет по выставке и список наград. А было губернское издание о нижегородской ярмарке. И там я нашел то, что искал. И по поводу Касимова, Слободского я уже там выискивал.
ЮР Еще, Ваня, мне интересна твоя благотворительная деятельность, так будем ее называть – когда ты дарил все эти собранные сокровища.
ИД Я же не думал, что кому-то придется рассказывать об этом, у меня и в мыслях не было. Почему? Я не знаю почему. Вот первый большой колокол привез мне Миша Дмитриев, товарищ из Нижнего Новгорода. Он мне привозил колокольчики, а у меня монетки были, мы с ним менялись.
И он мне привозит большой колокол на машине. Марка «Иван Андреев». Я говорю: «Миш, он мне не в тему». А как раз тысячелетие Крещения Руси. Я говорю: «Давай подарим его в Данилов монастырь». Мы его в бумажный мешок, на трамвайчик и поволокли в Данилов монастырь.
Пришли. «Чего, ребята?» – «Колокол». – «Продаете?» – «Нет, мы хотим подарить». – «Подождите тогда, выйдет самый главный настоятель, он на службе». Мы подождали. Выходит. Ему говорят, что вот ребята привезли колокол. «И сколько?» Я говорю: «Ничего, Миша привез мне, а мы решили вдвоем подарить». Тогда отец-настоятель внес нас с товарищем в список, и мы целый год переходили дорогу как хотели, поскольку он о здравии нашем молился.
А потом я узнал, что на моей родине церковь открывается, а колоколов нет.
ЮР Где это?
ИД В Ровеньках. Хотя эти Ровеньки я до армии два раза видел, на какой-то пионерский слет нас босиком туда привезли. Но мои предки оттуда. Нет колоколов.
И я тогда к своим товарищам-коллекционерам обратился. Один в Кимрах, Коля Коркунов, мне дал. Я ездил в Кимры за этим колоколом, тащил его через мост, по Савёловскому вокзалу, без ничего, в рюкзаке я его привез.
Второй колокол – Мишка Тур, он театральный художник. Я у него купил за сто рублей, еще тогда было дорого. Он у него стоял в прихожей. Тоже его туда на родину возил, поездом. Встретят – не встретят, но я его таскал. И так я туда отвез четыре колокола.
А потом электрики мне откуда-то два колокола принесли, где-то нашли в подвале, я купил. И отвез в Кривоносово, где меня крестили. Это от Ровеньков тридцать километров. Храм, а у них висит вместо колокола лемех от плуга, даже била не было. И тут мне попадаются два колокола, которые я выкупаю у электриков. Потом сообщаю церковному старосте, что есть у меня два колокола для Кривоносовской церкви. Только единственная просьба, говорю, повесьте их на колокольне в сторону моего родного хутора, которого уже нет. И вот приходит ко мне мужик, который живет в Москве, а дом имеет в Кривоносове, и я доверяю отвезти туда колокола на его машине. Все, он отвез. Я на следующее лето приехал – висят там два моих колокола, где я сказал, в сторону моего хутора. А когда я работал в «Современнике», у нас работала Оля, портниха. Она говорит: «Иван Андреевич…»
ЮР А в «Современнике» ты кем работал?
ИД Рабочим, на крыше, кровельщиком. Она говорит: «Муж мой когда-то хоругвь привез, она не нужна?» – и дала мне красивую хоругвь. Там не было иконки, и я попросил художников своих хороших, они написали иконки. И я эту хоругвь отправил в свою слободу.
А уж с иконой в Переславль-Залесский…
ЮР Вань, а эта икона как к тебе попала?
ИД Она из Переславля попала. Был на даче Кардовского, где жили и работали художники. Зима. Я вспомнил, что в котельной у нас кто-то отапливал. Я взял стакан водки, взял закуски и пошел к истопнику. Человек на радостях, что ему внимание уделили, говорит: «Знаешь, у Пурыгина, художника, моя иконка есть на чердаке. Как печь прохудится, я глину замешивал на ней. Но только не на лицевой, а на обратной стороне». Этот истопник огромного Сергия Радонежского отдал моему другу Пурыгину. Мне было сорок лет, а ему семьдесят. Волгарь. И художник мощный, и человек крупный – Валентин Захарович. Он знал, что я увлекаюсь, и эту икону привез в подарок мне. Она у меня стояла долго-долго. До тех пор, пока по моему письму не приехал священник из-под Переславля.
ЮР А откуда ты узнал, что она принадлежит этому храму?
ИД Там написано было: «Писана для Георгиевской церкви деревни Веськово. И быть при ней вечно. 1 января 1847 года». И поэтому я и написал в эту деревню письмо, что если церковь открылась, то у меня ваша храмовая икона есть. На что я получил письмо, он был несказанно рад.
Я в прошлом году был в Переславле, но, к сожалению, погода была холодная, храм был закрыт, я не нашел этого священника. Тем более, он мне в письме написал, что сильно простудился во время Крещения. Но икона все равно находится там, в Переславле-Залесском.
ЮР Ваня, ты женился на Люде когда?
ИД Это было в 73‐м году. Потому что это тоже неприятная история: моя первая жена сбежала к закройщику.
ЮР Бросил ты, Ваня, портняжное дело. Вот жена и убежала.
ИД Это такое дело. Юр, много я тебе наговорил?
ЮР Кое-что сказал. А вот ты, Ваня, много стихов выучил. Просто так, из любви к искусству?
ИД Во-первых, я запоминал хорошо. А во‐вторых, как сказать? Поэзия – это какое-то концентрированное выражение мысли, что даже в прозе и не скажешь. Вот мне нравится, я когда Тютчева читаю, там же есть:
О, как на склоне наших лет
Нежней мы любим и суеверней…
Сияй, сияй, прощальный свет
Любви последней, зари вечерней!
Полнеба обхватила тень,
Лишь там, на западе, бродит сиянье,
Помедли, помедли, вечерний день,
Продлись, продлись, очарованье.
Пускай скудеет в жилах кровь,
Но в сердце не скудеет нежность…
О ты, последняя любовь!
Ты и блаженство, и безнадежность.
Куда лучше можно сказать? Это же он был в этом возрасте, когда у него самый жаркий роман с Денисьевой Еленой Александровной. У него же первая жена была Элеонора Ботмер. Вторая – Эрнестина Пфеффель. А попутно с этой женой у него и появилась любовь, которая длилась четырнадцать лет. Он вообще не мог, писал:
О вещая душа моя!
О, сердце, полное тревоги,
О, как ты бьешься на пороге
Как бы двойного бытия!..
Так, ты – жилица двух миров,
Твой день – болезненный и страстный,
Твой сон – пророчески-неясный,
Как откровение духов…
Пускай страдальческую грудь
Волнуют страсти роковые —
Душа готова, как Мария,
К ногам Христа навек прильнуть.
Он не мог понять. Он раздвоился. И там у него семья, и здесь любовь. И когда умерла Денисьева, он безутешно рыдал. А у них трагедия была. В один день мальчик умер и дочь. От этой Денисьевой трое детей у него. Он ей помогал. И остался только мальчик Федя. Он ему дал свою фамилию, образовал его хорошо, и Федя унаследовал талант отца. Он стал писателем и был полковник погранслужбы, участник Первой мировой войны. И он лечился в госпитале от ран и там скончался.
А когда он был в подъеме с Денисьевой, Тютчев, это такая болезненная у меня тема. Его просто так читать нельзя, потому что там есть такая лирика, не то что интимная, ее надо знать, чему посвящена. Если прочитать просто стихотворение и не рассказать, к чему оно относится, это не каждый поймет.
ЮР Ты много знаешь стихов?
ИД Более сотни я Тютчева знаю. А когда-то «Кому на Руси жить хорошо» рассказывал наизусть. А почему так? На пилораме работал. Работать не хотелось, со мной два старика работали. И говорят: «Вань, давай почитай нам про мужиков». И я начинал.
ЮР А современных ты не читаешь?
ИД Почему? Мне очень нравился Ярослав Смеляков. Я еще хорошо отношусь, не то что хорошо отношусь, а много и его знаю стихов, Рубцова. Потому что где-то он по своей лирике приближался к вершинам, но эта смерть его внезапная…
Я часто по радио слышу песню на слова Тютчева, которую я бы никогда не пел. Но ее поют. Я ее тебе прочту. Оно написано на годовщину смерти Денисьевой, если знать, чему оно посвящено.