ЮР Этих твоих глубин я не знаю.
КЛ Ну, там глубины папины. Мой дед, Сергей Васильевич Лавров, родом из Рязани, из Егорьевска, точнее. А потом он пришел в Петербург, вроде Ломоносова, почти что в лаптях и с палкой. Кончил два факультета в университете, оказался способным парнем, и перед революцией он заканчивал свою карьеру директором гимназии Императорского человеколюбивого общества, это на Крюковом канале. Сразу после революции дед покинул Россию. Он был страшный монархист и прошел весь эмигрантский путь: Константинополь, Париж, – и закончил в Белграде. Отец не знал его судьбы. Еще в 20‐е годы бабушка с дедом переписывались, а потом переписка прекратилась, и отец не знал, где находится дед.
Когда я поехал в Югославию с картиной «Живые и мертвые», он мне сказал: «Я понимаю, как это трудно. Но если ты что-нибудь узнаешь о судьбе деда, я буду тебе бесконечно признателен». И он дал мне несколько адресов, которые знал. Мы были нашпигованы инструкциями, как себя вести… Это была моя первая поездка за границу.
ЮР Какие годы?
КЛ Это где-то 63–64‐й. Вся группа состояла из единственного субъекта. Я ездил по разным клубам, кинотеатрам и там выступал перед началом. А потом меня привозили в отель, я прощался, и когда они уезжали, снова выходил на улицу и ночью ходил искать деда. Ходил по этим адресам, ведь я не знал города, очень трудно было. Это было в ноябре, я помню, была такая мрачная погода, еще дождь моросящий.
ЮР Поднятый воротник, кепка.
КЛ Я до сих пор не ношу шляпы. В кепочке по сей день. Короче говоря, я нашел следы деда. Более того, я нашел его могилу на русском православном кладбище, сфотографировал ее со всех сторон, привез фотографии отцу. А в следующую поездку в Белград я пошел на кладбище, чтобы положить цветочки, и познакомился там с русской женщиной, которая ковырялась в соседней могилке. И она сказала: «Простите, вы случайно не внук Сергея Васильевича, из России?» Я говорю: «Да». – «Вы знаете, мы очень дружили семьями с вашим дедушкой». И она мне рассказала, что передала портрет моего деда Сергея Васильевича в русскую православную церковь, отцу Василию, священнику, через которого я нашел эту могилу. «Если вам интересно, вот у него есть портрет вашего дедушки».
Этот портрет я взял, а потом говорю отцу Василию: «А как же я повезу? Как я докажу, что это не какая-то художественная ценность?»
ЮР Живописный портрет?
КЛ Живописный. Примерно восемьдесят на пятьдесят сантиметров. Батюшка говорит: «А, это ерунда». Отрывает холст от подрамника, скручивает в трубочку, заворачивает в газетку, говорит: «Засуньте в чемодан, никто вас не тронет». Ну, я так и сделал. Сунул в чемодан, никто меня не смотрел на таможне. Я привез домой, говорю жене: «Посмотри, что я привез». Разворачиваю и чуть не падаю в обморок. Потому что надо обязательно скручивать красочным слоем наружу, а он свернул внутрь, и вся краска отслоилась, обсыпалась, потрескалась… Боже мой, думаю, столько трудов, столько страхов я перенес, и все зря. Но потом, слава богу, нашелся реставратор, который взял этот портрет и реставрировал месяца два. Потом он мне показал – на мольберте стоит как будто вчера написанный портрет деда начала 30‐х годов.
Я привез отцу. Он был страшно растроган и счастлив, повесил у себя на Крещатике в квартире этот портрет. После смерти отца он висит теперь у меня.
Ну, вот видишь, я отвлекся.
А если по материнской линии, то бабушка Ольга Леонидовна Гудим-Левкович, в девичестве Лыкашина, родом из Смоленской губернии. И вот однажды мы сели с семьей в старую «Волгу» и поехали посмотреть места, где было имение Лыкашиных. Это Григорьевское, в трех верстах от Хмелиты, имения Грибоедова. И оказывается, мой прапрадед был очень близок с Грибоедовым, чуть ли не он его в масонскую ложу принимал.
А у бабушки муж был Иван Павлович Гудим-Левкович, о котором у нас в семье почему-то всегда говорили шепотом. И я этого не понимал долгое время, а потом уже, когда подрос, понял, что про него шепотом говорили, потому что он был офицером Павловского полка.
И хотя бабушка развелась с ним, по-моему, как только мама родилась, фотографий его было много, и все эти фотографии в один прекрасный день были сожжены, и про него вообще в семье не говорилось, как будто его и не было. Но когда я достиг зрелого возраста, то стал интересоваться, а что это за дед?
Он был офицером Павловского полка, штабс-капитаном по званию. На Марсовом поле недалеко их казармы. Значит, тут и мама родилась, в этой служебной квартире на Марсовом поле, и я.
Однажды после телепередачи мне позвонили: «Я сотрудник центрального военного архива России, я услышал ваш рассказ. Судьба деда вас по-прежнему интересует? Я нашел в архивах дело вашего деда, штабс-капитана Гудима». И прислал он мне всякие необычайно интересные сведения о деде, включая даже его личное дело из кадетского корпуса, когда дед мой был еще совсем мальчишкой в Орловском кадетском корпусе.
Так что, я к чему это все тебе так долго рассказываю? Понимаешь, какие-то понятия совести и чести в моей семье существовали. Силой воспитания дедов, родителей, и они не могли не коснуться и меня. Но потом на это наложилась такая, воспитанная за восемь лет армии, ну я бы сказал, ортодоксальная прямолинейность, что ли.
ЮР Очень странная ситуация. Ты рассказал свою предысторию, и по актерскому ремеслу ты должен был выйти на другие роли. А в твоей судьбе все наоборот. Ты играл остро социальных типов, играл как раз людей совершенно от другой корневой системы.
КЛ Да. Да. Но это главным образом касается кино, конечно. Потому что в театре у меня очень большой диапазон ролей был при Георгии Александровиче Товстоногове. Я играл и того же Давыдова в «Поднятой целине», и был Солёным и Молчалиным.
Ну а в кино существует стереотип восприятия зрителей и режиссеров. Вот попал один раз, и если кому-то понравился, пошла такая линия… Это, кстати, во всем мире. И в Америке так, и во всем кинематографическом мире существует зрительский стереотип, переступить который режиссеры боятся. Если Бельмондо – то у него обязательно должны быть трюки, стрельба там.
ЮР А в театре он совершенно другой.
КЛ А в театре другое.
ЮР Вот это не мучительно было?
КЛ Ну, я не могу сказать, что мучительно, но, конечно, надоедало одно и то же. Причем иногда попадались какие-то пристойные в драматургическом смысле сценарии. А иногда была такая лабуда, что просто уже спасу никакого не было, но куда денешься? Артист всегда был нищ. Как он был в старину нищ, так и сейчас. А у меня уже было двое детей, и хотелось машину купить.
Ну, короче говоря, иногда дьяволу продавал душу и снимался просто для того, чтобы элементарно заработать. В этом нет ничего уродливого, потому что это моя профессия, я продаю свой труд и получаю за это деньги.
ЮР Ну да, актерская маска, как правило, прилипает к лицу. Хотя бывают занятные случаи. Я однажды попал на спектакль «Так победим» в Москве, во МХАТе. Зал полностью заполнил московский партактив. А там была такая мизансцена: революционный президиум, красный стол, и актеры, изображавшие сподвижников Ленина, поскольку у них там как бы собрание, поют «Интернационал». И во время этого потешного – театр все-таки – «Интернационала» весь зал, как один, встал. Перенес это актерское действие на себя, то есть все принял за чистую монету. Не было у тебя таких ситуаций в жизни, когда образ героя проецировали на тебя самого?
КЛ А знаешь, вообще этот феномен образа в кино, воспринимаемого как личные мои качества, существует. Я помню, мы ехали на дачу с женой. И остановились около какой-то деревенской лавочки, знаешь, где продают хомуты, конфеты, все вместе. И я захожу туда за сигаретами. И старуха, которая покупала буханки хлеба, посмотрела на меня и вдруг страшным голосом завопила: «Ленин, Ленин!» – и выскочила на улицу.
Или, скажем, была совсем из другой оперы картина «Верьте мне, люди». Так меня тогда осаждали письмами и встречами, и завелся целый, так сказать, полк каких-то знакомых воров, жуликов, да и на улице подходили и со мной разговаривали. Так что такая вот идентификация с персонажем, она существует.
ЮР Но сам персонаж не накладывает отпечаток?
КЛ Ну как это может быть? Нет, конечно. Хотя… Была такая картина «Укрощение огня», где прообразом героя был Королёв. И вначале автор сценария даже собирался назвать его просто Королёвым, взять его биографию в чистом виде. Но поскольку у Сергея Павловича было несколько нежелательных для государственной пропаганды страниц в биографии, которые прошли в Магадане и так далее, говорить об этом было нельзя.
Когда я стал сниматься в этой картине, то, знаешь, увлекся личностью этого человека. Потому что действительно это был потрясающий совершенно человек. В масштабе своей профессии это, безусловно, был поразительно одаренный человек, организатор, инженер, сумевший забрать практически всю страну в свои руки. Ведь на него же работал весь Советский Союз. Но в то же время он остался лириком, писал маме письма в стихах и был страшно суеверным человеком. У него была масса примет каких-то, дурных и хороших, в которые он очень верил, и никогда запуски не производились в те дни, которые он считал плохими днями.
И я так им увлекся, что весь период съемок был очень близок с этим образом. Мне жена говорит: «Ты начинаешь сниматься, и я тебя не узнаю. Ты в своей жизни становишься другим». Вероятно, оттого, что поиски характера, образа и внешних каких-то привычек этого человека создаются и ищутся круглосуточно, правда? Не только на репетиции и на съемочной площадке.
Поэтому, несмотря на то что многие эту картину предают анафеме, в свое время не проходил ни один День космонавтики, чтобы по телевидению ее не показали. А сейчас она считается, и не без основания, такой просоветской картиной, потому что там много было этого тона. Но у меня личное ощущение от этой работы и от узнавания таких людей, как Сергей Павлович, по сей день очень светлое и теплое.
ЮР Мы, Кирилл, прервались и оставили тебя на пороге…