Третьим будешь. Разговоры в Конюшне — страница 41 из 72

: здесь врачам очень доверяют – ты делаешь какую-то сложную операцию, а в этом они не видят ничего необычного

В Сердечном центре, в Берлине, долгое время работал выдающийся хирург, один из лучших специалистов мира по операциям на детских сердцах, Владимир Владимирович Алекси-Месхишвили, которого друзья зовут Ладо. До этого он жил в Москве, работал в Бакулевском институте. За годы жизни в Берл ине этот мастер, которому подвластны практически все практикуемые в мире операции, связанные с пороком сердца, прооперировал четыре тысячи детей. Из них некоторое количество детей из России. Врачи дома зачастую объясняют, что операция нереальна. Иногда и правда нереальна, но таких случаев гораздо меньше, чем тех, о которых можно сказать: реальна, если оперировать будет Алекси-Месхишвили.

Я стараюсь несколько отстраниться от образа близкого друга и человека, который являет собой недостижимый для меня уровень преданности делу и обязательности. С ним нелегко: он делает всё, что обещает. Всё. Он ни на секунду не выходит из состояния зависимости от человека, обратившегося к нему за помощью.

ЮР Есть что-то магическое в операции на сердце, особенно для непосвященного.

ВМ Да, потому что человек, когда у него какие-то сильные чувства и внезапные переживания, реагирует очень сильно. И есть такое представление, что сердце в какой-то степени связано…

ЮР С душой.

ВМ С душой. Конечно, это не так, но представление осталось. То же самое с мозгом, потому что мозг – настолько таинственная вещь, что, когда оперируют на мозге, у людей возникает ощущение проникновения во что-то такое таинственное, неведомое, сложное, непонятное, непознаваемое.

ЮР Скажи, человек, которому меняют сердце, остается все-таки тем же самым человеком?

ВМ Ну как личность он остается тем же самым, конечно. Но, правда, сюда прибавляются уже связанные с болезнью ощущения. Потому что он спасен от неминуемой смерти и, конечно, начинает по-другому относиться к себе. В какой-то степени да, человек меняется. Меняется не потому, что сердце содержит в себе, так сказать, часть души другого человека, а потому что он из одного состояния переходит совершенно в другое, не свойственное ему. И у него свои переживания. Он боится умереть. Он хочет это сердце сохранить, сберечь. Он соблюдает все, что ему врачи говорят.

ЮР Я вспоминаю слова нашего друга, великого кардиохирурга Вячеслава Францева, который по приглашению Кристиана Барнарда, первым пересадившего сердце, присутствовал на его операции. Когда больное сердце достали оттуда, где ему положено быть, и он увидел пустое пространство, у него возникла мысль: на этом месте должна быть душа. Но, может быть, у него такое поэтическое отношение к этому органу. А ты видел пустое место?

ВМ Ну да, когда сердце удаляют, там пустота. То есть там не пустота, а место, которое занимало сердце. Когда первый раз это видишь, конечно, ощущения очень сильные. Потом к этому привыкаешь. Но ты же не можешь больного с этой пустотой оставить. Должен туда вставить новое сердце.

ЮР А скажи, внешне можно отличить доброе сердце от злого?

ВМ Нет, конечно. У добрых людей может быть очень жирное сердце. А у злых наоборот. Это все гораздо прозаичнее, чем кажется.

ЮР Сколько песен связано с сердцем… Почему?

ВМ Гиппократ считал, что сердце содержит душу и воздух. Что не соответствует действительности. Человек ощущал этот орган в себе. Если он волновался, если у него кто-то умирал, он ощущал сердце. А, допустим, поджелудочную железу не ощущал. Сердце принято воспринимать как вместилище чувств, а чувства – это уже душа? Но я не знаю.

ЮР Я видел твои операции и был спокоен, хотя открытое сердце – зрелище не для нервных. У меня возникла мысль, что я бы доверил тебе свое сердце.

А существует ли у тебя страх, когда ты прикасаешься к сердцу? Есть масса жизненно важных органов, но сердце и мозг как бы определяют личность.

ВМ Не знаю, у меня никакого страха нет. Я знаю, что должен сделать и в какой срок. Все должно работать после того, как операция выполнена. Но чувство страха бывает иногда, когда возникают осложнения.

Допустим, какое-то очень сильное кровотечение, которое для больного чрезвычайно опасно. Но тогда возникает не чувство страха, а какая-то страшная мобилизация и концентрация. Если кто-то шепотом говорит где-то в углу, ты это слышишь, как будто кто-то кричит. Ты предельно сосредоточен и как будто отключаешься от всего. В таких ситуациях нельзя выходить из себя, волноваться. Потому что если начинаешь волноваться, растрачивать эмоции или выплескивать их, то ты, несомненно, совершишь ошибку.

Бывает, что операция длится по шесть-восемь часов. Случаются очень сложные вещи, которые приходится очень долго оперировать. Но чувства усталости как такового нет, оно возникает после того, как ты все закончишь. И тогда ты понимаешь, что ты действительно очень устал. Но во время операции этого нет.

ЮР Но такая приверженность профессии поглощает практически всего человека…

ВМ Как ты можешь себе представить, нельзя сравнивать несравнимые вещи. Допустим, музыканта и хирурга и тому подобное. Если ты занимаешься каким-то делом и хочешь заниматься этим делом профессионально, по-настоящему, до конца и быть на высоком уровне, ты должен этому посвящать большую часть своей жизни. Должен много читать, многое знать и должен эти знания постоянно обновлять. Это все требует большого времени. И еще ты должен много оперировать потому, что если не оперировать, то ты забываешь многие вещи. Когда нас спрашивают, чем вы занимаетесь в свободное время, я думаю: а где оно у нас, свободное время? Практически нет его, очень мало.

Ты все время думаешь о каких-то вещах, и умственно, и физически, и времени мало остается для каких-то развлечений. Есть люди, которые успевают и на лыжах кататься, и в походы ходить… не знаю, все успевают. Я не представляю, как это можно сделать. Я лично так не могу.

Я бы хотел вещи, которые делаю, делать еще лучше. Если есть какие-то проблемы, чтобы их не было, понимаешь? Чтобы не было никаких ошибок. Это очень трудно, но можно. Я думаю, что можно совершенствоваться до бесконечности, пока позволяет физическое состояние, и голова тоже.

Для меня норма – это отсутствие осложнений. Наличие осложнений – это неудача. Бывает, конечно, что больной сам по себе тяжелый, и осложнения неизбежны. Мы знаем, что они возникнут. Но если осложнения – это результат операции, бывает очень обидно.

Еще тяжелей, когда больной умирает. Есть случаи, когда ты знаешь, что шансов очень мало, что ты идешь на колоссальный риск. И когда такой больной выживает, ты, конечно, счастлив и доволен. Ты испытываешь колоссальный духовный подъем. Когда больной умирает, особенно когда у тебя контакт с этим больным до операции длительный, допустим, с родителями – это очень больно.






Но ты не можешь с каждым больным умереть, как говорится. Тогда ты не переживешь и вообще не выживешь. Ты приходишь домой, думаешь про это: почему так случилось и что можно было сделать. Люди, которые хладнокровно к этому относятся, не должны работать в сердечной хирургии.

И потом у нас здесь, в Herzzentrum, колоссальная ответственность, понимаешь. Здесь качество нашей работы контролируют. Люди сидят, смотрят, кто как работает. Есть хирурги, которых после определенного времени больше не подпускают к операционному столу, потому что у них было слишком много проблем с больными. И некоторым приходится уйти и заниматься чем-то другим.

ЮР Ну а может быть хирург звездой?

ВМ В смысле звездой, как? Для периодической печати?

ЮР Буквально.

ВМ Да, может быть. Есть такие хирурги, допустим Барнард, который пересадил сердце первый раз, он стал звездой. Он стал звездой, он стал предметом многочисленных интервью, публикаций.

Но обычно это нехарактерно, конечно. Хирург может быть замечательным, может быть выдающимся ученым, может предложить что-то очень новое, быть основателем целого направления, но это не значит, что он звезда. Он оригинальный и мыслящий человек. А звездой в том смысле, как киноактер? Нет, не может быть. Во-первых, звезда всегда знает, что она звезда для общества, так скажем. Часто появляется на экране, ее узнают. А кто узнает хирурга? Нет времени мелькать.

ЮР Ну у нас в стране некоторые врачи все-таки узнаваемы потому, что они становились публичными людьми.

ВМ Ну да, были герои, академики и тому подобное. Есть профессии, в которых люди достигают очень многого. Но о них знают только специалисты узкого круга.

И потом хирургия сердца потеряла свою сенсационность, потому что на Западе, во всяком случае, это стало массовой хирургией. Огромное количество хирургов оперируют, делаются очень многие вещи.

Есть, конечно, люди, у которых все учатся. А большинство делает то, что другие уже сделали, и тоже очень хорошо работают.

ЮР Тебя когда-нибудь занимало, чтобы твоим именем была названа, там, операция?

ВМ Я не думаю, что кто-то что-то придумал для того, чтобы его именем называлось. Просто ему в голову приходит что-то новое, и он это описывает. И потом кто-то называет его именем. Так что это, я думаю, не играет такой уж большой роли. Некоторые вообще избегают по именам называть операции. Потому что кто-то начал ее делать и сделал первый шаг или предложил какой-то оригинальный вариант, который следующий хирург усовершенствовал. Так это обычно происходит.

В наших условиях очень мало операций, которые называются именами хирургов. Очень мало. Вот есть, допустим, операция Фонтена[119], хотя эта идея была раньше, но он ее осуществил, есть операция японца Конно. А так практически все.

ЮР А каковы критерии высокого класса хирурга?

ВМ Ну, во‐первых, у него должны быть хорошие результаты. То есть у него должна быть при всей палитре операций, которые он делает, низкая смертность. Вот это – показатель его класса!

Второй показатель класса – когда хирург красиво оперирует, и аккуратно, и быстро, и чисто. Тоже класс. Потому что есть хирурги, которые оперируют долго, медленно. У них тоже могут быть неплохие результаты, конечно. Не в быстроте дело, а дело в рациональности работы, понимаешь. Человек не сделает ничего лишнего, он сделает точно то, что нужно. У него подготовительный период занимает очень короткое время. Сама операция у него занимает оптимальные сроки. У него мало осложнений. И у него хорошие функциональные результаты – как сразу после операции, так и в дальнейшем. Организация работы во время операции играет колоссальную роль, ты на этом все выигрываешь.