ЮР Человек, который проживает, пусть и на сцене, столько разных жизней, не может быть абсолютно нормальным. Влияют ли твои роли на тебя? Происходит ли проникновение, как это в химии называется – проникновение одного в другое.
МН Диффузия.
ЮР Ты умна для актрисы. Должен ли актер быть умным человеком?
МН Ты знаешь сам, что и не обладающие этим качеством люди могут быть замечательными артистами. Это очень индивидуальная штука. Я знаю нескольких таких, я бы даже сказала, очень больших актеров, для которых быть умным совершенно не нужно. Может быть, так их специально Бог устроил? Понимаешь, что их соединение с образом персонажа происходит не на аналитическом уровне, а на совершенно другом – биологическом или химическом, что дает иногда и лучший результат.
ЮР Тогда спрошу: не мешает ли ум актеру?
МН Умный человек думает. Он видит возможную фальшь, неудачную фразу в пьесе. Но отвечая на твой вопрос, приходится ставить себя в позицию человека, который признает, что он умный. Понимаешь, это очень странно и неловко.
ЮР Тем не менее порассуждай.
МН Я думаю, что часто какие-то умозаключения, умозрительные настроения, литературная или теоретическая образованность мешают некоему истинному ощущению. Иногда, как это ни парадоксально, чем больше ты умеешь, тем хуже ты становишься.
ЮР Кто-то не дурак убеждал меня, что хороший актер от плохого отличается количеством приемов. То есть…
МН Ну да, штампов, как говорят. У хорошего артиста, в отличие от плохого, больше штампов. Выбор богаче.
ЮР И тем не менее у актера существует возможность реагировать на ситуацию. И если он реагирует талантливо, то может обойтись без приемов. То есть он может творить. Но когда ты играешь изо дня в день одну и ту же роль, и мизансцены и ситуации всем известны, в какой степени творчество возможно в том спектакле, который уже существует?
МН В мелочах, которые ты из зрительного зала можешь и не увидеть. Другой взгляд партнера, другой поворот головы, и для тебя – это уже большое изменение.
ЮР Ты хотела вспомнить о Симонове[130].
МН Это немножко не на ту тему, о которой мы говорим. Это про переход из-за кулис на сцену, и наблюдала я эту историю, когда еще училась в институте. Был творческий вечер Пушкинского театра, в котором работал Василий Васильевич Меркурьев, наш учитель. Василий Васильевич решил показать первому отделению своих студентов свое искусство. А для меня самым интересным в этом вечере был Николай Симонов. Я в детстве видела фильм «Овод», и как только он скажет: «Артур!», у меня просто падало сердце. И я помнила, что это высокий человек с гривой белых волос, с яркими синими, огромными глазами. Ну, вспомните его хоть в «Петре І»! И я мечтала: когда же, когда же я его увижу?!
Мы гримировались в одной огромной комнате. И я все: «Симонов приехал? Скажите мне, когда Симонов приедет». Мне говорят: «Да он приехал давно». – «А где он? Где он?» – «Да вот он, стоит рядом». И я вижу: стоит человек с красным каким-то лицом, с потухшими, блеклыми, почти белыми глазами, невысокий, коренасто-приземистый, такой широкий какой-то, плотный.
И я в совершенно потерянном состоянии вижу этого пожилого человека, я бы сказала, почти старого, и не представляю, что он может выйти на сцену и играть. Он сгорбленный, седой, с сутулой спиной и руками в карманах. Ходит шаркая. Я от этого потрясения начинаю со стороны за ним наблюдать. Вижу, как он, оглядываясь, куда-то поплелся, вот именно поплелся. Дальше он выходит из комнаты и передвигается ближе к сцене. Я за ним. Дальше он идет в кулисы. И медленно ходит в полной темноте. Потом начинает ходить быстрее, ритм меняется. И мы с ним так вот вдвоем ходим. Только чтобы он меня не увидел. Но он вообще никого не видит, ему неинтересно ничего вокруг. Потом подходит к кулисе. Я понимаю, что идет его сцена, ему скоро выходить на какую-то реплику, и он прислушивается. Потом вдруг вот так вот встает: «Ах!» – и делает туда шаг. После этого я вижу – вылетает на сцену огромного роста, с гривой белых волос, с ярко-синими глазами, с бледным лицом, и что-то вдохновенное про какую-то втулку говорит. Там в пьесе какая-то заводская тема, партсобрание… И я опять потрясена этим зрелищем. Откуда он взял этот огромный рост, синие глаза, такие горящие, и эту гриву? Первый раз я увидела, что человек делает один шаг, и это меняет все. Это меняет даже рост, понимаешь?
Вот поэтому я уверена: зрителей вообще нельзя допускать за кулисы. Нельзя среди зрителей выходить со спектаклей, нельзя вместе с ними входить в театр, когда ты играешь спектакль, потому что нельзя разрушать в них иллюзию. Всегда должно быть расстояние между нами. Актер недаром приподнят над зрительным залом.
Сцена действительно творит какие-то чудеса. Помню, я играла «Двенадцатую ночь» и что-то захромала, а я там играю Виолу – сапоги, шпага. Как тут вообще играть, когда я припадаю на ногу. Вышла на сцену и вдруг уже нисколько не хромаю, и боли нет. На сцене проходит кашель, насморк, проходит буквально все. Она вообще что-то такое делает, понимаешь, в человеке.
ЮР А снятся ли тебе сны про театр?
МН Мне снятся сны. Я даже иногда не знаю, что более реально, моя жизнь или мои сны. То есть они бывают чрезвычайно яркие и по цвету, и по ощущению. К вопросу: снится мне однажды сон, что я в некоем городе иду по брусчатке, заворачиваю за угол и понимаю, что иду в театр, очень напоминающий потрясающий театр в Юсуповском дворце. Маленький, как маленькая Мариинка. Золотые ярусы, красный бархат, лепнина, это все у меня связано с детством, потому что я в Мариинку всегда ходила на балеты. Настраивались инструменты, потом открывался занавес, и у меня падало сердце. Каждый раз я испытывала такое чувство. И вот во сне вхожу я в подобие такого театра. Там огромный холл, и среди каких-то людей стоит Всеволод Эмильевич Мейерхольд.
ЮР Лично.
МН Лично. Седые волосы, летящий вперед профиль… Я еще училась у Ирины Всеволодовны Мейерхольд, его дочери, которая была похожа на него, как копия. У меня, видимо, все так соединилось во сне, что я увидела его абсолютно реально. И темные круги под глазами, и такое худощавое, такое талантливое лицо. Он стоит, на нем френч, какие-то высокие сапоги, и он что-то такое рассказывает. Страстно! А все слушают. И я слушаю и смотрю на него, потому что я очень увлекалась им и читала все, что было написано про него.
И вдруг он через всех – а я стою сзади – вот так протягивает руку и пальцем на меня: «Вот вы мне интересны». Вдруг. Толпа расступается, и он, очень такой резкий, идет ко мне, берет за руку и говорит: «Идем, я тебе покажу свой театр». Вводит меня в зал в этот, как в Юсуповском дворце, а там много ярусов. И мы начинаем с ним перелезать через ярусы, так вот ногами, с одного на другой, на третий, на четвертый.
Он меня по всему залу и по всем этим ярусам театра провел, пока мы не дошли до самого потолка. Я все чувствовала, понимаешь, я чувствовала его руку и этот бархат, и, перелезая, думала: «Как-то это ловко у нас получается, ведь это же, наверно, неудобно так снаружи перелезать через ярусы, огромными шагами».
Потом вдруг оказываемся около огромной лестницы с очень широкими деревянными перилами. И он садится вдруг на перила и говорит: «А теперь все». И уезжает по перилам вниз, в полную темноту. И еще так «вжик», с тем звуком перильным съехал. И я стою с ощущением, что он меня бросил посреди пути и не сказал чего-то важного. И вдруг в этом театре начинает все рушиться за ним. Я вижу, что стены перестают существовать, потолок, лестницы этой нету. И я уже стою на какой-то площади, потеряв вообще театр, который я, может быть, только-только нашла.
Помню, пришла в театр в таком волнении, что сразу зашла к Галине Борисовне Волчек. Говорю: «Мне такой сон снился, просто не могу его не рассказать вам». И она, конечно, как всякий режиссер, сразу перевела это на свою профессию и говорит: «А хорошо бы снять такой фильм про артистку, которая играет где-нибудь в ТЮЗе собаку, всегда только из будки лает, а по ночам видит сны то с Мейерхольдом, то со Станиславским, то она играет Аркадину или что-то такое великое. А в реальной жизни днем или вечером каждый день она “гав-гав” оттуда из будки». Я подумала, что действительно хороший мог бы быть сценарий. Но, к сожалению, его никто не написал.
ЮР Хороший сценарий.
МН И сон хороший. Думала, ведь он же не зря все-таки меня взял и по этому театру водил за руку.
ЮР Смысл-то есть. У хорошего зрителя, когда хороший актер уходит со сцены, всегда возникает ощущение, что он был не полностью реализован. У меня такое ощущение было со Смоктуновским. Хотя потом, когда стал считать, – вроде наиграл.
МН Великие роли он сыграл. В общем, даже за одну можно было бы сказать спасибо судьбе, правда? Ну, Гамлета сыграть, Мышкина… Он и не сетовал. А вот Раневская всегда говорила: «Я прожила свою жизнь, так и не сыграв своей роли». А она сыграла-то немало, запасы у таких артистов, я не боюсь слова «великих», неисчерпаемы. Их творческий потенциал много выше той реализации, которая была. На две жизни хватило бы.
ЮР А у тебя есть ощущение нереализованности?
МН У меня иногда ощущение, что вся жизнь впереди. Потому что мне кажется, что какой-то этап завершен, пройден, скажем так. И теперь нужно опять себя представить белым листом бумаги и думать: «А вы, режиссер, пишите на мне свои, так сказать, иероглифы какие-то». Но мне всегда хочется как будто начать сначала.
Вот почему я сказала, что чем больше ты умеешь, тем хуже ты становишься. Теряешь какую-то первозданность, первичность восприятия, первый план теряешь. Мне кажется, что в неумении, в отсутствии опыта (не профессионализма, а опыта именно!) есть какие-то свои плюсы. Взгляд свежий, он самый первый. Если ты нашла и не хочешь его тиражировать, то нужно искать какие-то новые ходы.
ЮР То есть сейчас ты представляешь мне себя как начинающую актрису?
МН Начинающую. Я хочу воспринимать себя как начинающую.