Третьим будешь. Разговоры в Конюшне — страница 48 из 72

ЮР Ну, ты очень хорошо начинаешь! А поклоны ты любишь?

МН Так просто поклоны я не люблю. Я люблю с безумными аплодисментами. Чтобы весь зал встал, чтобы долго кланяться, двадцать минут. Я смотрю на часы и думаю: что-то мало мы сегодня кланялись.

ЮР Я никаких параллелей не хочу проводить между профессиями, скажем, журналиста и актера. Но вот ты не чувствуешь ли себя шпионом, оттого что вживаешься в чужую жизнь? Ты надела платье, или я надел мундир и вошел туда.

МН Да, вот, кстати, очень важный момент. Надела платье, надел мундир, надел парик и сделал лицо. Это очень важный момент.

ЮР Мы сейчас это запомним, да? Я тебе сейчас просто скажу: журналист, который пишет о человеке, не может это надеть и сделать лицо. Я должен войти к нему самим собой, полюбить его и честно вызвать доверие для того, чтобы это было откровенно. Во времена, когда я писал большие очерки и мне приходилось жить среди этих людей, я начинал разговаривать с их акцентом: на Алтае – с алтайским, в Грузии – с грузинским, не придуриваясь. И накапливал огромное количество материала, из которого отбирал то, что мне нужно, чтобы слепить образ, почти актерский, другого человека. Но тем не менее не вредящий этому человеку.

Я начинаю с ним разговаривать, и мне кажется, я могу своей газетой, пребывающей в столице, более комфортной жизнью, своей осанкой или одеждой нечаянно продемонстрировать ему неравенство. Для нашего друга Георгия Данелии прямая спина – это естественно потому, что он всегда так ходит. А для меня – это какая-то роль, в которой я долго не выдерживал. И начинал сутулиться, полагая, что в такой осанке меньше вызова для моего героя, живущего далеко от Москвы. В этом смысле можно провести параллель с актерским ремеслом. Только разница заключается в том, что обстоятельства, в которых действует журналист, реальные. И вред, который он может нанести, и вторжение в чужую жизнь – реальны.

МН Журналистика может повлиять на чужую жизнь, но и наша профессия может. Театр – это совсем не аптека, где врач выдает рецепты, лекарства от чего-то. Но тем не менее зрители часто переносят сценическое действие на свою жизнь, соединяют себя неким образом с ней. И иногда действуют в соответствии с тем, что они увидели на сцене.

ЮР Ну, это надо быть очень впечатлительным человеком.

МН Ну, впечатлительны, по крайней мере, раньше были. Я помню, снималась в многосерийном фильме «Ольга Сергеевна». Там моя героиня бросает институт и куда-то там уезжает в романтическом порыве. И какое количество девочек мне звонили, которые потом бросили так же институт, и их родители звонили: «Помогите, скажите им, что это кино, не надо бросать институт». Но это зависит от зрителя, от его эмоционального уровня, интеллектуального и так далее.

ЮР Зал меняется со временем?

МН Он молодеет. И даже по реакции зала, если особенно спектакль играешь много лет, видишь вдруг, какие изменения происходят. Я помню, какие-то были про коммунистов слова: «Вас, коммунистов, надо сажать, тогда вы поймете…» Зал замирал от этих слов и как будто внутренне оглядывался. Это было просто слышно, понимаешь, хоть уже эти двери открылись и уже имели возможность выпустить такой спектакль. Тем не менее вот этот генетический страх еще в людях долго будет, наверное, жить.

Время изменилось, и зритель в этом месте начал аплодировать, тем самым определяя свою позицию. Она изменилась, и они стали очень шумно и свободно реагировать вот на такие вещи.

А третья волна была уже совершенно другая – вдруг серьезно поняли, что все может вернуться. И опять зал, понимаешь, затих. И уже совершенно в другом состоянии затих, по другой причине. Это всегда было очень слышно.

Вообще слышно дыхание зала, его настрой. Иногда вначале пребываешь с залом в конфронтации, но ты все равно должен победить, хотя он вносит некие коррективы по ходу спектакля, реагируя на какие-то места. Ты что-то неправильно сделал, он тебя откорректировал, и ты немножко эту линию изменил.

А иногда бывает зал, который тебе помогает так, что просто кураж возникает, и все. Очень часто.

ЮР Допустим, ты долго играешь спектакль. За это время ты сама больше узнала, больше прожила, опытнее стала. А героиня-то остается в том же возрасте. Это у актрисы прибавляются годы. Меняется ли от этого отношение к роли?

МН Да. Она тоже видоизменяется вместе с тобой. Она не может застыть в какой-то мертвой точке. Потому что ты тоже проживаешь эту жизнь.

ЮР И это несмотря на то, что она повторяется…

МН И это несмотря на то, что она повторяется. Все участники действия и зритель взрослеют, все вместе. Если этого не происходит, то мне кажется, спектакль просто умирает.

ЮР У спектакля существует возраст?

МН Я думаю, что у какого-то спектакля да. А у какого-то, может быть, его не существует. У современной драматургии возраст очень короток, потому что она основана на сиюминутном. Нет, я это не люблю, потому что у тебя нет возможности развивать ее. Когда ты упираешься вначале головой в потолок, потом у тебя голова пролезает выше, а потолок уже лежит на плечах. Не потому, что ты такая замечательная, а потому, что пьеса мелкая. А пьеса классического репертуара – прошло два-три года, ты думаешь, уже все, исчерпал. Ты как будто уже во все закоулочки заглянул, знаешь везде глубину, знаешь ширину, высоту и так далее. И вдруг однажды ты обнаруживаешь по какой-то совершенно тоже непонятной тебе причине целый пласт, который ты еще даже не трогал. И тогда ты туда – раз, и ныряешь в эту сторону.

ЮР Наверное, зрителю это все не видно?

МН Понимаешь, такого зрителя, чтобы ходил три раза на один и тот же спектакль, как ты, – мало. Он приходит один раз – сегодня. И он в соответствии с этим сегодня и смотрит этот спектакль.

ЮР А чужой актерский опыт, чужое мастерство помогает тебе, влияет ли на тебя? У тебя есть любимые актеры, актрисы?

МН Ох, конечно, есть. Конечно, есть. Вообще, я как-то поняла, что действительно начала учиться, когда я пришла в театр. Потому что… Был в Ленинградском театральном институте у меня учитель Меркурьев, и он мне заложил какие-то основы. Первые ступени, но очень важные при этом. Я узнала какие-то вещи благодаря ему, стала понимать природу. Но это очень мало, поскольку для меня очень важно партнерство – глаза, изменение взгляда, касание, еще что-то. Я от всего этого завишу на сцене и учусь. А как? Ты видишь, что происходит с человеком, и с тобой что-то происходит, вот это и есть учение, понимаешь, учение не за столом.

ЮР Ты начала же в Театре имени Моссовета?

МН Там замечательные артисты – Дробышев, Ия Саввина там работала, Володя Марков в это время.

ЮР Раневская.

МН Я уж не говорю про Раневскую, с которой я не познакомилась, к сожалению, работая в этом театре, как ни странно. Я проработала там всего год, но я всегда со стороны смотрела на нее, сидящую за кулисами. Я никогда не могла подойти.

ЮР Я ведь снял Раневскую только благодаря тебе. Потому что она мне сказала, что если вы приведете Неёлову, я…

МН Ничего подобного, это было все не так. Она посмотрела отрывок из «Спешите делать добро»[131] и позвонила в театр, будучи со мной незнакома, чтобы сказать мне какие-то слова. Наш администратор не дал ей моего телефона.

ЮР Он не узнал ее, что ли?

МН Нет, он сказал: «Что я буду всем давать?» Я чуть не упала в обморок и стала искать ее телефон. Позвонила, стала извиняться страшно… А она мне сказала какие-то слова про то, что она увидела.

Меня тогда потрясла эта способность ее, знаменитой актрисы, позвонить вообще неизвестной артистке, какой-то девочке по сравнению с ней. Даже если бы она сказала, что вы делаете неправильно что-то такое, даже этому я была бы чрезвычайно рада. Она мне говорила какие-то замечательные слова. Я, конечно, была не просто тронута, я сползала со стула, как тесто, от счастья. И я ее пригласила в театр. Она сказала: «Девочка, не могу прийти в театр, потому что я не могу оставить одного своего мальчика». Я думала: «Боже мой, какого мальчика, у нее же нет…» Я не поняла, какой мальчик. Я знала, что она одинокий человек. Я говорю: «Ну тогда можно я к вам приеду?» Она говорит: «Пожалуйста, приезжайте».

Я позвонила тебе и говорю: «Юра, я еду к Фаине Георгиевне Раневской». Я хотела банального фото и расписку-подтверждение, что это было вообще в моей жизни, что это произошло. Ты сказал: «Я с удовольствием поеду, спроси у Фаины Георгиевны, возможно ли это». Я позвонила и сказала: «Фаина Георгиевна, можно я приеду с таким-то журналистом?» – «Да ни в коем случае, терпеть не могу». Почему, я говорю, Фаина Георгиевна, он такой замечательный журналист. Может быть, вы помните, он написал такую статью…

ЮР Про собаку.

МН Про собаку в аэропорту, которая два года бедствовала. «О боже мой, деточка, приезжайте скорее, я вас жду». И тогда мы с тобой помчались.








Она была в валеночках и просила тебя не фотографировать. Ты, конечно, все-таки сфотографировал. А она, у нее была прическа такая сделанная, уже такие седые волосы, она была одета. И внизу – совершенно не соответствующие верхней части валеночки, очень трогательные. Она не хотела, но ты сфотографировал так вот: собака Мальчик и я в ногах… Я сказала, что я буду, как ваша собака, у ваших ног. Так что это было так, а вовсе не так, как ты рассказываешь.

ЮР Да. В любом случае я тебе благодарен. Потом я напечатал в «Литературной газете» фотографии Фаины Георгиевны и твою и написал два текста. Там была одна такая тонкая вещь: в середине текста у вас были две совершенно одинаковые фразы.

МН Меня это очень тронуло.

ЮР Но в газете этого никто не заметил. Это была внутренняя такая игра…

И, пожалуйста, подробней о партнерстве. Что ты обнаруживаешь в партнере?

МН Некое умение или способность к лабильному переходу. Но это такие тонкости, такие нюансы, которые очень трудно перевести в слова. Ты каким-то образом все это трансформируешь и переводишь в какое-то свое качество. Но это не калька…