ЮР Но испытание – это тоже обстоятельства?
ВР Конечно, еще бы. А испытаний было очень много, невероятно много. Именно в детстве. Старшим больше повезло, чем младшим. Я был средний, поэтому я и там и там.
ЮР Старшим повезло потому, что они просто сформировались до…
ВР Конечно. Еще до революции были более сформированы, чем, скажем, младенцы. Была у нас замечательная няня. Ну, знаете, старая русская няня, немножко вроде пушкинской няни. Когда началась революция, у нас еще в то время не было большевиков, но всякие банды приходили. Это было в Екатеринославской губернии тогда Новомосковского уезда, теперь это Днепропетровская область, в имении, которое называлось Отрада, поэтому мы всегда говорим, что мы родились в очень отрадном настроении. И месте.
И там ходили банды всякие: махновцы, зеленые, не знаю, петлюровцы, кого там только не было. И вот какая-то такая банда пришла, и няня ее встречает. И спрашивают они: «У вас есть оружие? Пулеметы есть?» – «Есть». – «Где?» – «А вот пять лежат», – показывает на нас. Они засмеялись и ушли. Находчивость няни, может быть, нас спасла всех, кто знает.
ЮР Это ощущение семьи сохранилось у вас на всю жизнь?
ВР Да, несомненно. Потому что без этого нет, как я понимаю, нормальной, хорошей, человеческой жизни. И эта семья распространяется потом на все вокруг.
ЮР Но в основе этого все равно лежит любовь. Любовь мужчины к женщине, любовь к детям, любовь к тому месту, к той Отраде. Вот в вашей жизни любовь какое место занимала?
ВР Любовь, с одной стороны, широкая, конечно, а с другой – очень личная и иногда очень временная. Не в том смысле временная, что она обязательно должна кончиться, а в том смысле, что она просто подвержена условиям времени.
Вообще мы живем в пространстве и времени здесь, в этих условиях, на этой земле. Когда любящий, любимый уходит из этого мира, то тогда, естественно, ваше собственное отношение и понимание любви перестраивается. Потому что вы должны приноровиться к иному миру. Для нас, верующих, это, с одной стороны, великое счастье, а с другой стороны – огромная ответственность. И помощь.
ЮР Ну, человек устроен очень хорошо, он не помнит боли. Вы помните, что боль была, но самого физического ощущения боли нет, если она проходит. И память устроена таким же образом. Она убирает остроту самых тяжелых, самых сложных переживаний жизни. Но какие-то утраты человек уносит с собой.
ВР Конечно. Но знаете, нам не так уж нужна память, вот о которой вы говорите, если мы верим в то, что жизнь не прекращается со смертью на этой земле. Это совершенно особый опыт, которого неверующие, нецерковные люди просто не знают в такой степени, как знают верующие и убежденные в том, что есть более широкая жизнь, которую вместить не могут берега нашей земной жизни.
И тогда эта память у вас раскрывается и становится источником вашей внутренней и внешней борьбы, каких-то решений, выбора и так далее. Тогда вы сами собой становитесь, приходится жить иначе во всех отношениях. Да, много трудностей в связи с этим. Конечно, большой подвиг должен быть в этом. Но это стоит того, и ваша собственная личность тогда формируется. Вот это то, чего часто лишены люди, не чувствующие религию или отрицающие, бедные просто, с моей точки зрения, несчастные люди, – огромного достояния участия в вечности.
ЮР Но это ведь тоже судьба? Может быть, в человеке заложена программа неверия? Или это все-таки вопрос выбора? Я к чему хочу свести вопрос: в человеке существуют некие таланты – один обладает музыкальным слухом, другой создает литературу, третий не может ни того ни другого, но умеет строгать и пилить. Возможно, способность воспринять вот этот высокий духовный мир, о котором вы говорите, – это достояние каких-то избранных людей?
ВР Конечно, в этом есть доля истины, но только доля. Потому что человек гораздо более многосторонен, чем мы сейчас его описываем.
И вы знаете, иногда оказывается – мы знаем это из истории и из жизни тоже, – что люди, которые были одними в детстве, в молодости, в силу обстоятельств потом по собственному решению меняют всю свою жизнь и становятся совершенно другими.
Ну, исторические примеры из церковной нашей жизни – апостол Павел, его такая решительная перемена, которая отразилась на судьбе всего христианства, можно сказать. Так что его выбор оказался выбором целой огромной церкви, если хотите. И это не так просто. Но с другой стороны, конечно, он был обусловлен многими обстоятельствами.
ЮР Ну, хотя бы встречей.
ВР Да. Встречей, конечно, да. Но встреча эта была настолько вне опыта нашего обычного бытия на этой земле, что ее нельзя приравнивать ни к чему в нашей жизни.
ЮР Что такое встреча вообще? Что такое момент? Может ли человек во время самого действия жизни оценить? Сказать: «Вот значимый момент! Ощущай!» Может ли человек ощутить и оценить то, что происходит сейчас?
ВР Может. Но для этого, во‐первых, должна быть настроенность на то, чтобы не быть слишком в себе, не быть слишком отделенным от окружающей обстановки, от окружающих людей, от окружающей жизни, от ее течения.
Вообще, если мы живем самозамкнуто, то тогда, конечно, мы сами исключаем эту возможность. Мы превращаемся в стружку, понимаете? Стружка, которая заворачивается вокруг самой себя. А внутри что? Пустота. И вот это состояние у многих из нас бывает и проходит, но не обязательно. Это искушение, если можно так сказать, такого особого скручивания собственной личности и собственного эгоизма, понимаете? И тогда вы оказываетесь отрезанными от возможности почувствовать что-то очень существенное, очень замечательное.
ЮР Может быть, ощущение этого момента, даже трагического, это и есть радость жизни? Но иногда обстоятельства складываются таким образом, я имею в виду и социальные какие-то потрясения, когда человек вынужден замыкаться для того, чтобы спасти собственную душу.
ВР Да, это бывает. Есть люди, которые уходят в затвор, как Феофан-затворник[133], например. Вот такой тип, который заперся, чтобы быть в полной концентрации всех своих внутренних сил и в то же самое время открыться Богу. Но результат-то был какой? – Огромная переписка. И в этих письмах такие давал и мысли, и указания, и отвечал на вопросы, и руководил людьми, это никак нельзя назвать одиночеством.
ЮР Может быть, это нельзя назвать как раз и затворничеством, потому что у него был канал общения?
ВР Если хотите, это парадокс. И вообще, все они… Возьмите Серафима Саровского, например. Ведь он только последние семь лет открыл свою келью для других. До тех пор он был в абсолютном уединении. И вообще, надо различать одиночество и уединение, это совсем не одно и то же.
ЮР Вы можете сформулировать, что такое одиночество и что такое уединение?
ВР Одиночество – это ощущение себя вне общества с другими людьми. Иногда это внутреннее только, иногда это и физическое.
ЮР Одиночество носит какой-то трагический оттенок. Это почти всегда человек, терпящий что-то или переживающий.
ВР Да, конечно. Это, знаете, он не в целом, он отломлен. А уединение – это отход от суеты.
ЮР «Давно, усталый раб, замыслил я побег».
ВР Вот-вот-вот.
ЮР Я понимаю, что для этого, по всей вероятности, нужна какая-то специальная жизнь. Это ведь не могут себе позволить все. Ведь надо зарабатывать на хлеб, надо кормить детей.
ВР Конечно. Это особый случай в жизни человеческой. Иногда очень положительный, как святые праведники, которые действительно хотят совершенствоваться и для этого отделяются от суеты жизненной. И, конечно, их очень мало в процентном отношении, статистически, но их влияние на все человечество огромно. Возьмите ученого, который замыкается в своей комнате или в своей лаборатории, и какие потом иногда получаются результаты для всего человечества. Понимаете?
ЮР Уединение не может породить тоску, а одиночество может. И, простите, человек большую часть жизни находится наедине с собой, со своими мыслями, со своими драмами, со своими нерешаемыми очень часто вопросами. И никто, кроме самого человека, помочь ему не может. Что может дать ему силы выжить, да еще в наше время?
ВР Если посмотреть на людей вообще – мы все заключаем в себе собственный мир, иначе мы бы не были людьми. И в этом, конечно, основа человеческой культуры, человеческих достижений, всей цивилизации и так далее. Но если мы ограничиваем себя этой только жизнью, то мы делаем как раз такое сальто-мортале, которое нас же и уничтожает в конце концов.
Выжить, вы говорите. Конечно, можно не выжить, если на вас уже свалится что-то извне, и мы знаем много таких ужасных, трагичных случаев, особенно в нашей теперешней жизни. Но когда вы выживаете, то это не потому, что вам посчастливилось, а потому, что вы знаете очень хорошо, что есть что-то, к чему надо себя привязать.
ЮР Вы имеете в виду жизнь на этой земле?
ВР Да, конечно.
ЮР В этой стране?
ВР Да, конечно.
ЮР И в этом кругу?
ВР Ну, туда, куда вас поставила судьба, выражаясь таким языком. Вот мой личный опыт, он был очень своеобразным, конечно, потому что условия жизни были своеобразными.
ЮР Я беседовал с выдающейся художницей Натальей Нестеровой, замечательная художница, у нее довольно много картин на библейские темы. И есть распятие: Христос на кресте и внизу, у подножия, толпа – человеческая икра, она сказала. Из нее, из этой икры, вылупилось много и хорошего, и плохого, и когда мы говорили о моменте, я как раз хотел сказать, что возможно, что очень многие тогда из окружения Христа не почувствовали момента. Они его почувствовали только потом, когда Он был описан, когда Он стал словом.
ВР Да, конечно, это может быть прозорливость, это может быть интуиция, это может быть ощущение.
ЮР Вернемся к вашей жизни, мы остановились на Югославии.
ВР Когда война уже подходила к своему концу, я в то время был на сербском приходе. В 42‐м году представилась возможность уйти из города в сербскую деревню, и я сознательно тогда это сделал. Мне стало совершенно ясно, что если эта война будет развиваться, как она развивалась, то это ведет к гибели, а не спасению России, как думали некоторые эмигранты. Так что это было непросто.