ЮР Александр Гаврилович – один из немногих людей, за которого поднимали тост на высоте около пяти тысяч метров. Это произошло в Непале, когда я встретился с его коллегой, детским хирургом Светом Петровичем Орловским, который был врачом нашей первой и успешной экспедиции на Эверест. И там, сидя у ручья, выпивая спирт, разбавленный ручьевой водой, мы вспомнили нашего общего друга Сашу Талалаева. И тогда Орловский мне сказал: «Давай выпьем за настоящего врача». Орловский предложил этот тост, и я понимаю, что он был совершено прав.
Виталий Танасийчук[140]: верхом на мамонте я стал выездным
Точно так я и представлял себе наше свидание. В окне Петропавловский шпиль, стрелка Васильевского острова, грязноватый снег, Зоологический музей и мы. Я и знаменитый энтомолог, исследователь петроглифов, путешественник, владелец отпечатков с негативов Волошина, да и вообще замечательный человек, доктор биологических наук Виталий Николаевич Танасийчук.
Он и слона возил в Японию, он исходил пещеры Крыма, где мы, собственно, и познакомились, по Памиру бродил. Он написал много книг, в том числе книги для детей о животных, о насекомых. Но основная книга вот – «Двукрылые. Мухи-серебрянки». Знаете, какие глаза у серебрянки? «Глаза серебрянок крупные, неправильно-овальные». Красиво.
ЮР На самом деле рассказать о Танасийчуке я мог и где-то лет тридцать тому назад. Тогда мы впервые с ним и с нашим другом Геннадием Пантюхиным[141] отправились в пещеру снимать кино. Мы взяли с собой авиационную посадочную фару от самолета и аккумулятор весом тридцать килограммов.
ВТ Тридцать два, и было это в середине зимы.
ЮР Мы таскали по пещере этот аккумулятор и свет, лазили грязные, снимали сталактиты, сталагмиты… Как Гена Пантюхин спускается в сифон в дырявом водолазном костюме. В общем, должно было быть замечательное зрелище.
Я привез на Ленинградское телевидение эту пленку, ее проявили. А тогда на телевидении был закон, что семьдесят пять процентов кадра должно быть экспонировано. А там, естественно, света было мало – пятно. Эту всю пленку смыли. Они меня простили, и мы продолжили дружить.
Порой мы с Виталием не виделись довольно долго. И за это время он написал много книг, в том числе «Пятеро на Рио Парагвай». История этой книги такова: отец Виталия Николаевича был участником первой русской экспедиции в Южную Америку.
ВТ Второй.
ЮР Второй. Вот с ученым всегда трудно. Надо быть точным. Тогда сам и рассказывай.
ВТ Первая русская экспедиция в Южную Америку была организована академиком Лангсдорфом в начале девятнадцатого века на очень большие средства, выделенные Российской академией наук. И сам Лангсдорф был нашим консулом в Бразилии. Путешествовал он много лет, и кончилось это очень печально. Он заболел малярией или какой-то такой болезнью, потерял память, и поэтому не смог описать эту экспедицию.
Память об этой экспедиции была потеряна. Буквально. А в начале 1914 года, в феврале, группа студентов-приятелей собралась попить чайку и потрепаться, и начали обсуждать, а куда можно поехать зоологам. И они решили ехать в Южную Америку. Собралось пять человек, небольшие деньги дали музей Академии наук и Зоологический музей. И они поехали на полгода, в апреле 1914‐го. И тут случились известные события. Первая мировая война. И так как сразу вернуться они не смогли, то их путешествие продлилось полтора года.
ЮР Они собрали огромную коллекцию, написали дневники и вернулись в Россию, привезя все собранные материалы. Скажи, Виталий, что движет человеком, почему он без конца трогается в путь, не сидит на месте?
ВТ Альпинисты отвечают на этот вопрос так: «Потому что горы существуют». Потому что существует что-то, чего не видел, что хочется увидеть, что, может быть, не видел никто и о чем хочется рассказать, показать, открыть.
В Бостоне есть памятник, который меня поразил. На обломке скалы сидит человек в современной одежде, свесив ноги: Самуэль Элиот Морисон[142], моряк и историк. И сбоку написана его фраза: «Мечтай свои мечты. Опиши их. Но перед этим переживи их».
Меня тоже влечет дорога, но для того чтобы я путешествовал, должно быть внутреннее оправдание. Снимать или писать. Просто путешествие туристское для меня лишено всякого смысла.
ЮР Ты энтомолог, занимаешься мухой-серебрянкой, которую я никогда в жизни не видел, потому что она очень маленькая. Ты путешествуешь в основном по профессии?
ВТ Я участвовал в двадцати пяти или более экспедициях. И во время этих экспедиций я смотрел не только на серебрянок, но и немножко вокруг. Я фотографировал то, чего люди обычно не замечают. Фотографировал насекомых. Потом, когда оказались по дороге пещеры, я залез в пещеры. И так как я видел много, то об этом всегда хотелось и рассказать, и показать. О своих мухах я написал, наверно, уже семьдесят статей.
Наш Зоологический институт – это в какой-то степени осколок прежних времен, сохранившийся и совершенно необходимый для теперешней науки. Мы систематики насекомых. Мы первыми изучаем, описываем насекомых, которых никто никогда не знал. Мы составляем определители, по которым работают люди самых разных специальностей. Невозможно, например, заниматься защитой растений, не зная, от кого защищать.
И между прочим, моих мух завозили специально из Европы в Америку. Одну мою муху с моей помощью использовали в борьбе против русской пшеничной тли, так они ее называли.
ЮР То есть они нам – колорадского жука, а мы им пшеничную тлю?
ВТ Чем богаты, тем и рады.
ЮР Виталий, мы прервали рассказ об экспедиции. Чем она закончилась для отца?
ВТ Вернувшись в Россию, он написал серию очерков в журнале «Природа и люди». Бумаги не было, это был год 18–19‐й, и он писал на добытых где-то корешках акций, лежавших где-то брошенными, в каком-нибудь банковском помещении в Питере.
Но продолжить эту работу ему не удалось. И в 18‐м году, кончив университет, поскольку знал тропических животных, он стал заведующим Петроградским зоопарком, в коей должности и пробыл лет пять. Время было тугое. Я помню, дома лежали (уже потом, естественно) книги, типа амбарных, с записями: такого-то числа сдох бегемот, такого-то кто-то еще. И из его отчета в какие-то высшие инстанции я знаю, что, например, три оставшихся в живых крокодила жили в помещении дирекции. И посетители, проходившие дирекцию, обходили этих крокодилов.
Потом он немного работал в институте Лесгафта, а потом уехал на Мурман и стал работать на Мурманской биостанции, где встретил мою маму. В 33‐м году Мурманская биостанция была разгромлена. Половина сотрудников была арестована.
ЮР За что?! Что там-то могло быть?
ВТ Перед этой акцией туда на военном катере приходили Киров, Ворошилов и Сталин искать место для будущей гавани военного флота. Они видели целую кучу молодых, образованных, культурных людей, за никакие деньги работавших на Севере, – и это вождям показалось подозрительным.
В «Ленинградской правде» была статья «Осиное гнездо», где папу, который никогда ни в какой армии не служил, назвали бывшим белым офицером. Ну, их взяли, судила тройка. Но так как в те времена еще нужны были какие-то основания, то набрать они смогли очень немного. Некоторых выпустили, некоторым дали условно.
Папа заработал три года. И отправили его на восточный берег Каспия, в болота. Когда он освободился, то нашел работу в Астрахани, приехала мама, привезли меня и сестру, которая к тому времени родилась. И так они с мамой до смерти отца в 60‐м году жили в Астрахани. Работали в институте рыбного хозяйства. Папа был одним из крупнейших знатоков рыбных запасов Каспия, но это не помешало в 41‐м году нас «спецпереселить» в Казахстан, откуда с огромным трудом в конце концов удалось выбраться.
Ну, спецпереселение – это особая тема. Две баржи, одна из них нефтянка, на ней две тысячи человек, а снаружи мороз двадцать градусов. Нам повезло, мы были на сухогрузе, тоже около двух тысяч человек. Триста граммов хлеба в день, и один раз выдали селедку на троих.
Тоже путешествие, у меня тяга к таким была с детства.
ЮР А были в твоих энтомологических путешествиях какие-то необычные, неожиданные для тебя открытия?
ВТ Конечно. Например, наскальные надписи Памира и Средней Азии. Я сначала искал их сам. Потом связался с археологами. Был в археологической экспедиции по Памиру. Нашли великолепное место на высоте 4,5 тысячи. Одно – прямо напротив Афганистана, такие крутые бараньи лбы из белого гранита.
ЮР Ты не опасался недоброжелательности местных жителей?
ВТ Средняя Азия в те времена была райское место. То есть первый раз мы с моим другом, с которым работаем вместе здесь, в 64‐м году месяц ходили по Памиру. И когда мы проходили через кишлак, нас люди звали: «Что вы? Давайте хоть чаю попейте, вы устали». Когда мы пытались улечься где-то на окраине кишлака – у нас и палатки не было – нас почти силой отвели в дом, где мы жили три дня. Нас поили, кормили тем очень скудным кормом, который был у них, возили на своих лошадях… То есть у меня самые светлые воспоминания о людях Средней Азии, особенно о горцах. Гостеприимство у них в крови.
Ты знаешь, я находил на открытом воздухе древние рисунки, достойные Эрмитажа. Изображения скифских козликов, точные копии тех золотых, которые лежат у нас в золотой кладовой, но только в камне. Попадались более ранние вещи. Находили изображения буддистских пагод, которые были, видимо, выбиты какими-то паломниками. Памир – это был Великий шелковый путь.
ЮР Специалист по такой крохотной мухе, ты за границу выехал на слоне.
ВТ Более того: верхом на мамонте я стал выездным. Дело в том, что поскольку я человек пишущий, печатающийся, то в течение ряда лет я был организатором многих выставок нашего института.
ЮР А в чем возили мамонта?
ВТ Мамонта возили в разобранном виде в огромных ящиках. Мамонтенка Диму – в кофре, специально для него сделанном.