Так он меня и в ГИТИС не пустил поступать. Когда папа узнал, что я хочу поступать в театральный, он спросил у мамы: «Что это, Нина, за ГИПТИС такой?» Мама сказала: «Знаешь, Толя, это Институт театрального искусства имени Луначарского». Он говорит: «Театрального? Не пойдет». И не разрешил мне.
Потом я поступила в Институт физкультуры, так я в нем и не училась толком. Я не помню, сколько я училась, но очень долго. Я думаю, что лет пятнадцать точно. Меня выгоняли, восстанавливали обратно. Я уже заслуженной была, а они все говорили: «Ну как же так, Анатолий Владимирович? У вас дочка не кончила Институт физкультуры». Он говорил: «Ну, это не дочке позор, а Институту физкультуры».
Вот он очень точное мне сделал замечание один раз. Он смотрел редко, но он посмотрел Моисееву с Миненковым, они тогда выиграли, и говорит: «Да, красиво. Но знаешь, Таня, он ее с поддержек не так спускает. Ноги не работают, одними руками тянет». И это абсолютно было точно. Он видел их один раз.
ЮР Ты воспитывала олимпийских чемпионов и чемпионов мира, сделала им судьбы, карьеру. Насколько они благодарны за свои биографии?
ТТ А это не имеет значения. Я знаю точно, что в жизни каждого из них я оставила след. Во-первых, я научила их профессии. Все мои работают в лучших балетных коллективах мира. Если взять составы всех ледовых шоу мира, то первые номера – это мои ученики. Я счастлива оттого, что я им дала мастерство. Я знаю, что они меня любят, что они обо мне вспоминают.
Я могу с ними не видеться, у нас на какое-то время могут по-разному складываться судьбы, мы можем расходиться, но в принципе для меня это не имеет значения. Я ни за что на них не сержусь. Потому что они взрослеют, они от меня уходят, у них начинается своя жизнь, и я не имею права в эту жизнь вторгаться так, как я их вела, когда у нас жизнь была совместной. Это всегда очень болезненный переход. Как в семье, как с ребенком, который вырастает. Просто нужно пережить, а потом все равно эта любовь, которая была, каким-то образом сохраняется.
ЮР Ты некоторое время назад ушла из спорта, да? И создала балетный театр, абсолютно новое дело. Вы даже, насколько ты мне рассказывала, с успехом играли на театральных сценах?
ТТ Это было мое детище, я им занималась четырнадцать лет. А потом я потеряла театр. Сначала я это делала параллельно с Бестемьяновой и Букиным. После их тренировок, которые заканчивались в десять пятнадцать на Стадионе пионеров, я ехала, мне давали ночной лед в Лужниках, на «Кристалле». Я собрала всех, закончивших кататься. Это была идея Владимира Крайнева – моего мужа. Он хотел, чтобы я развивалась дальше, чтобы мне так тяжело не было. И я сначала начала ставить спектакли на спортсменов. Потом потихонечку они становились артистами, создавали художественные образы. За эти четырнадцать лет я поставила около тридцати спектаклей. Разных абсолютно. Первый спектакль был посвящен сорокалетию Победы, назывался он «И помнит мир спасенный». Потом «Русская ярмарка», и «Болеро» Равеля, и «Кармен», и «Половецкие пляски»…
ЮР «Спящая красавица».
ТТ Это уже был другой период. Очень много делала таких мини-спектаклей. Там были и «Воспоминания о Нью-Йорке», спектакль, который состоял из небольших, пятнадцати-двадцатиминутных миниатюр, куда входили и «Кошки», и «Вестсайдская история», как бы антология американского мюзикла.
В общем, много. И я, как мне казалось, постигала какую-то новую профессию – режиссер. Я начала что-то другое смотреть, что-то другое читать, как-то приноравливаться. Мне казалось, что я этим всем владею. Я хорошо стала видеть не одного катающегося, не двух, а сразу целую труппу, мне интересно было заниматься всякими перестроениями, распределениями площадки. Если раньше я делала программы, которые в основном были на одну сторону, где сидят судьи, то здесь была вообще другая задача – на три стороны. Здесь был занавес, костюмы, декорации, свет.
А потом поступило предложение попробовать поработать на сценах. Я приехала в Англию, посмотрела. Такого никогда не было. Когда я вышла на сцену в старинном английском театре, оказалось, что она была двенадцать на десять метров.
ЮР Ну да, это четверть площадки.
ТТ Это не четверть площадки. Это меньше, чем шестая часть. Вот я помню точно свое ощущение. Я помню, как я на эту сцену вышла на цыпочках. Постояла, посмотрела. Это был театр 1862 года. И сказала, что я отсюда не уйду. Что я буду делать спектакль.
Все говорили – труппа меня ждала здесь – что я немножечко поехала головой: как можно соглашаться на спектакль? Мне предложили ставить спектакль, «Спящую красавицу», на музыку Петра Ильича Чайковского. Мне нужно было сделать купюры. Мне нужно было сохранить сюжет. Мне нужно было порезать музыку, не испортив, во всяком случае…
ЮР Ткань.
ТТ Я приехала к труппе и рассказала все ребятам. Они сначала скептически к этому отнеслись. В итоге мы работали в Англии семь месяцев, по семь спектаклей в неделю.
ЮР В театре и на катке разные зрители?
ТТ Когда получается какое-то хорошее дело, и оно по-настоящему волнует и трогает людей, то люди везде реагируют одинаково. У нас с первого дня были стоячие овации. Бывало людей больше, бывало меньше. Иногда вообще в зале было по сто человек. И вот для этих ста все равно мы играли так, что они стояли в конце.
ЮР А почему вы распались, скажи?
ТТ По разным причинам. Получилось так, что последний спектакль, на мой взгляд удачный, назывался «Красавица и чудовище». Это название принадлежит «Диснею». «Дисней» – это очень такая серьезная организация во всем мире. Она обладала правом на название. Это название было ошибкой импресарио. И с этого все, наверное, началось.
Вышла очень плохая пресса. Люди стояли в зале. Был аншлаг и была стоячая овация, которая продолжалась минут сорок. Это было в Лондоне, в Альберт-холле. А на следующий день и в течение недели в газетах выходили критические рецензии… Кошмарные просто! Я к пятой статье слегла.
И труппу мне предложили, так сказать, продать. И потихонечку стали перекупать всех артистов. И они стали уходить, бросая свой театр, в котором они прожили четырнадцать лет.
ЮР А ты вернулась в спорт.
ТТ Да. Я не могла это пережить. У меня на глазах посередине тура уходили люди. Уходили, не прощаясь. Уходили ночью, днем, предавая вообще все. Они не смотрели мне в глаза. Я видела заранее, кто уйдет следующий. Они переставали здороваться. Я ведь весь этот организм чувствовала. В общем, мы довели как-то до конца эти гастроли, и труппу всю перекупили. И я вернулась в спорт и стала тренировать Илюшу Кулика.
Я сразу окунулась в четырехразовые тренировки, и я не могу сказать, что я вообще забыла, но мне было не до театра уже.
ЮР На тебя посмотреть, когда ты сидишь на катке рядом и когда ты, якобы счастливая, смотришь на оценки.
ТТ Я не бываю счастливой никогда.
ЮР Танюш, скажи, а что такое Олимпийские игры сегодня? Они отличаются от тех Олимпийских игр, в которых ты раньше принимала участие?
ТТ Я всегда понимала ценность соревнования. Но это было просто интересно, красочно. Я помню, мы приехали в Японию: женский дом, мужской дом, разные территории тогда еще были в Олимпийской деревне. Мы жили вместе с лыжницами.
И наша «фигурка» вообще казалась мне чем-то очень легким, другим. Потому что лыжницы лежали на каких-то капельницах, на глюкозе, а у нас ничего не было, никаких витаминов. Они не могли есть после гонки. Помню, что я им носила какую-то воду, еще что-то. На меня это произвело сильнейшее впечатление. Вот от этого праздника в разноцветных костюмах до этих клетушек, в которых мы жили, где лежали абсолютнейшие трупы, которые на следующий день бежали и все выигрывали. На чем они бежали – непонятно. Их победа стоила 600 долларов за первое место. И шестое стоило 100.
Олимпийские игры – это всегда очень тяжелая задача. Если говорят вам, что не страшно, что тренеры не боятся, – не верьте. Очень страшно.
ЮР Тренер вообще страшная профессия.
ТТ Страшная.
Андрей Хржановский[144]: в случае с Пушкиным это задача более опасная и рискованная, потому что и тогда приходили письма от старых коммунистов
Я хочу признаться в любви к мультипликации. Потому что с детства это было наше лакомство. В клубе работников искусств в Киеве по воскресеньям крутили рисованные кинокартины. Мы не пропускали ни наших «Теремков» и «Серых шеек», ни взятых в качестве трофея в Германии диснеевских шедевров – «Белоснежки», «Бэмби»… Я полагал тогда, что мультипликация – преимущественно кино для детей. И только потом, повзрослев, я открыл, что она может быть чрезвычайно серьезной и высокой областью творчества. Даже если б рядом со мной не сидел Андрей Хржановский, одним из первых осознанных мной взрослых анимационных шедевров была его картина «Жил-был Козявин»…
АХ Да, Козявин – это был мой дебют, я не думал, что судьба. А ведь по случайности, мне просто представилась такая возможность. В других сферах кинематографа в то время был полный затык, надо было ждать много месяцев, если не лет. Мне сказали, что можно сделать дебют и защитить диплом: студия «Союзмультфильм» приглашала молодых режиссеров, выпускников ВГИК.
Мой вгиковский друг Геннадий Шпаликов предложил сделать фильм по сказке Лазаря Лагина. Для меня это была первая работа в анимации, Шпаликов ни сном ни духом об этом не думал раньше, и для художника Николая Попова это тоже был дебют.
И может быть, потому, что мы больше не знали, нежели знали, вышли на какие-то неожиданные вещи, которые впоследствии оправдались. Один из наших аниматоров (теперь он уже кинорежиссер), Анатолий Петров, когда я его спрашивал: «А вот можно делать так-то?» – говорил: «В анимации можно делать все».
Я за тридцать лет существования в этом виде кино действительно могу достоверно подтвердить, что можно сделать все, и даже то, о чем мы еще не догадываемся. Но вот этот герой Козявин, как ни странно, сопровождает меня всю мою жизнь. Да, он как сурок, который всегда со мной, только меняет свой облик.