И он оказался не только прав, понимаете. Стол оставлял впечатление, что это режиссерская работа. Это нашел художник. И сколько говорили в свое время про этот стол, я не знаю, и у нас, и в России, всюду. Помню даже выступление Константина Рудницкого, который сказал буквально следующее: «Я очень много видел столов в спектаклях, включая Мейерхольда, но такого стола я не видел».
ЮР Скажи, Гоги, а враги были у Миши, кто-нибудь знает Мишиных врагов?
ГК Не знаю. Нет, нет. Сейчас, когда ходил по залу с Мишиными работами, я думал, что у каждого поколения, у каждого круга есть свой символ или типичный представитель. А вот с Мишей наоборот. Он не был похож на нас. Он отличался от нас.
ЮР Он существовал вне времени?
ГК Может быть, внутри какого-то другого времени, которое мы не знаем. Притом он абсолютно земной, без всяких фокусов. И когда он говорил что-то, его слово для нас имело большое значение.
Когда он приходил на мои спектакли, я, честно говоря, всегда боялся. Потому что я знал, он скажет правду, настоящую правду. И когда он говорил что-то хорошее, я был окрылен.
Он был младше меня человек, но мы почему-то к нему относились как к умудренному, мудрому. И вообще он был Чавчавадзе настоящий. Генетический. И был похож…
ЮР На князя?
ГК На князя.
ЮР Мы говорим о нем и улыбаемся.
ГК Да. Потому что он сам не позволил бы драматичность или сентиментальность. Он был очень спокойный, и когда он учил меня, я ощущал радость. Это ощущение до сих пор живет во мне.
ЮР А я спросил про врагов не просто так. Есть ли такая возможность вообще у человека – сеять доброту и не вызывать раздражения, неприятия и вражды?
ГК В молодости никто из нас об этом не думает. А вот когда прошли годы и Миши нет, я думаю, что, оказывается, это возможно. Мало того, теперь собрались на его выставке люди, многие из которых между собой не очень-то… И каждый из нас считает, что Миша был самым близким его другом. А между тем он просто жил своей жизнью.
Джансуг Чарквиани, поэт
ДЧ Я утверждаю, что Миша был поэтом, несмотря на то что ни одного стиха не написал.
Я не знаю, как у вас, но мы, грузины, очень любим мертвых. У нас же гениальные поэты, прекрасные, настоящие. Живых их не очень уважали. Как они уйдут, вот тут мы и начинаем, и начинаем. Но Мишу ценили и уважали при жизни…
Роберт Стуруа, режиссер, художественный руководитель театра Руставели
ЮР Тут один вопрос, Робик: Миша кто был? Что это за феномен?
РС Я думаю, что он был не только художником. Он был личностью, человеком, который очень многое сделал для жизни и для театра, как будто бы ничего для этого не совершая, никаких подвигов. Просто его присутствия было достаточно, чтобы мы чувствовали себя как-то немножечко иногда неловко даже. Мне кажется, личность его можно сравнить с каким-то, ну, святым. Это не очень громко звучит? Мне не хочется очень много говорить. Наверное, он сам был бы недоволен.
ЮР Ты с ним работал?
РС Я был с ним знаком давно, мы работали с ним, но дело не в этом, дело в другом, в какой-то ауре.
ЮР А чем объяснить, что его все-таки мало занимали как театрального художника? Так получалось, что он сделает один спектакль, два, а потом его уже не приглашали.
РС Наверное, он имел какую-то свою определенную концепцию театра. И потом режиссеры не очень хотели видеть рядом с собой человека, который имеет свои взгляды.
Или, может быть, как мы избавляемся от совести, потому что театр не очень святой храм, как говорят. И Миша, может быть, мучил своим присутствием грешных.
Николас Дроздов, кинорежиссер, писатель
ЮР Я расскажу тебе, Коля, одну историю. Однажды мы приехали в Багдади – деревню, где родился Маяковский. И там на островке, в речушке по щиколотку, стояло несколько пластиковых столиков, стулья и будка, в которой сидел грузин средних лет. Оказалось, что это такой ресторанчик. Седоусый дядя принимал заказ с одним вопросом: сколько вас? Потом он свистел в милицейский свисток, и на сигнал прибегали деревенские мальчишки, которым он говорил число гостей. Гонцы разбегались по хозяйкам, каждая из которых готовила одно или пару блюд лучше других, собирали еду и приносили на остров. Вино и посуда хранились в будке. Пока накроют стол, у нас было время, и я сказал Мишико, глядя на дом Маяковского, который стоял на крутом берегу в тридцати метрах от нас: «Миша, давай сходим в гости к Владимиру Владимировичу». А он, ожидая кутежа и глядя, как расставляют посуду, говорит: «Юрочка! Сейчас какое время идти в дом Маяковского? Давай лучше сделаем так: возьмем с тобой рюкзаки, консервы и пойдем через горы пешком прямо в дом Маяковского. Но сейчас зачем торопиться?»
НД Блестяще! Вообще-то, это в его характере. Вот я вспомнил, нам уже было лет по двадцать пять, великовозрастные такие были люди, прожигатели жизни. Вышел фильм Отара Иоселиани «Жил певчий дрозд». Этот фильм казался настолько узнаваемым, что он как будто снял его про нас. Это была наша жизнь. Времяпрепровождение, контакты с людьми, какие-то флирты, романы. В общем, жизнь как ощущение праздника. Но не как работа, творчество и так далее. Это было где-то на втором плане. И нам казалось: если портрет главного героя картины Отара Иоселиани был с кого-то списан, то это был Миша Чавчавадзе.
Миша был неординарным художником, но этому, опять нам казалось, он придавал второстепенное значение. Главное – это было, наверное, все-таки застолье. Застолье, где он мог собрать массу людей…
ЮР Да! Застолье было его стихией, там он был король, бог, он был абсолютно всем. Хозяин всех этих людей знакомых, малознакомых.
НД Он говорил всегда очень умно, тихо, размеренно, спокойно. Но вот какое-то у него было чувство, шестое или седьмое, я не знаю, каким оно было. Оно заставляло этих людей замолчать и слушать его, подчиняться его команде.
Застолье вообще иногда может быть возведено в рамки искусства. Сделать это довольно непросто, а он это умел безупречно. Ощущение жизни как праздника доминировало в нем вплоть до самого конца.
Его жизнь, если взять ее от рождения до кончины, – это человеческие контакты. Я лично по-другому его и не воспринимал. Но теперь мне придется разрушить аналогию с героем фильма «Жил певчий дрозд». Там герой оставил после себя вбитый гвоздь и незаконченную партитуру. И Миша, мне казалось, оставит десяток картин. Но парадокс заключается в том, что картин-то, часть которых теперь на выставке в этом огромном зале, оказалось очень много. И для меня это какая-то загадка.
ЮР Когда это он все мог делать?
НД Тайна совершенно необъяснимая. Картины-то великолепные. То есть прообраз иоселианиевского фильма сумел втихаря, не афишируя, таясь – я лично никогда не видел, чтобы он писал что-то, – сделать то, что должен был в этой жизни делать. То есть стать настоящим художником. Мне грустно оттого, что я понял это только после его смерти.
ЮР Еще есть одна тема. Эта тема дома. Потому что Миша строил дом. Всю жизнь он строил дом. Он когда-то жил в центре города, рядом с оперным театром. И там же жила его тетя Таля. Потом годы разрушили этот дом. Мише пообещали квартиру, или дом, или еще что-то. Он стал его придумывать. У него не было денег для того, чтобы построить дом. И вообще, по-моему, кроме идеи, ничего не было. И он стал рисовать эти тбилисские дома, которые и были его жилищем. Он туда поселял себя, своих друзей. И мы мечтали, как будем сидеть, разговаривать, работать. Мечты его были связаны с путешествиями, с поездками, с работой. Он мечтал работать, эта мечта оставалась для него мечтой. Так я думал и ошибся, как и ты, Коля.
Однажды я приехал к нему на Рижское взморье в Дом художника. За месяц пребывания в Юрмале он написал четыре огромные прекрасные картины маслом. Об этом я рассказал в начале текста. Теперь продолжу об их судьбе. «Как ты их повезешь в Грузию?» – Миша засмеялся, как будто только теперь об этом подумал: «Как я их повезу? Слушай, это же вообще невозможно, такие картины везти. Я их сниму с подрамника и скручу». – «Они же не просохли». – «Ну, потом приеду в Тбилиси, расстелю, просушу и допишу». И все. Эти картины существуют как произведение некоего мифического искусства, но материально их не существует. Он их не разлепил. Хотя, я надеюсь, может быть, они где-то есть. Или остались в моей душе?
НД Это прекрасно и типично для него.
Чабуа Амирэджиби, писатель
Он был замечательный художник, замечательный человек, он был князь в искусстве. А о князьях и хороших людях много говорить не стоит. Миша был аристократ. Аристократ в своем искусстве, аристократ в обиходе. Аристократом он был и при оценке общественных явлений, жизненных обстоятельств… Очень жаль, что он ушел так безвременно. Рано ушел.
Авто Варсимашвили, режиссер, художественный руководитель театра им. Грибоедова
ЮР Авто, практически все спектакли, которые вы делали, оформлял Миша, и фильмы он оформлял. Вы знаете его очень хорошо и знаете, как с ним работать. О нем говорили, что он был не очень удобен, что слишком даже хорош, и поэтому как бы нечасто приглашали для работы. А для вас он был слишком хорош или нормальный? Почему так случилось, что только после его ухода все сразу стали вспоминать, что он был замечательный художник?
АВ Вы знаете, сейчас все хором начали говорить, какой он был потрясающий человек и замечательный художник. Начали говорить, кстати, и те, которые всю жизнь боролись с ним, портили ему жизнь.
ЮР Как с Мишей можно было бороться?
АВ Они как-то пользовались его характером. Он был очень мягким, никогда не вступал в какие-то конфликты. И сейчас хвалят даже те люди, которые предавали его. Но, честно говоря, меня радует, что сейчас и они так заговорили. Потому что это возвышает его над ними. И потом они почувствовали, что вместе с ним ушла какая-то большая доброта и очень большая мудрость. Вот это меня радует, что они сейчас так говорят, а когда-то мешали.
Кем был Миша для меня? Вы знаете, после его смерти он мне часто снится. Я разговариваю с ним. Он такой же, как был. Со своей очаровательной улыбкой и грустными глазами.