И просыпаясь, я точно знаю, что этот день у меня будет хороший. Потому что он и в жизни, и после был добрым ангелом. Я говорю жене, родным: не надо оплакивать его уход. Потому что, знаете, такие люди не уходят. Он с нами. Вот сейчас стоит здесь.
Он оставил большую живопись! Он из неоцененных сегодня, мне кажется. И в этой живописи есть то, что нас всех очищает. Надо просто сказать спасибо за то, что он был и есть.
Сергей Юрский[146]: у меня не хватает сил стать ни королем, ни подданным
Понимая, что моему другу Сергею Юрскому для комфортного общения нужна среда, я решил в Конюшне – скромной мастерской на Чистых прудах – устроить театр. Из двух холщовых полотнищ образовался занавес, за которым на небольшом возвышении я расстелил зеленый волосатый синтетический половик. На него поставил два пня – колоды из валявшихся во дворе чурбаков тополя – и целый лес березок, которые выбросили из «Современника» после снятия из репертуара спектакля Питера Штайна – что-то по Чехову. Таким образом возникли декорации для Юрского, который решил мне и присутствовавшему при разговоре художнику Борису Жутовскому показать диалог Счастливцева и Несчастливцева из «Леса» Островского.
Он читал свои стихи, которые считаю уместным привести в этом тексте, и играл. Для двоих.
Сергей Юрьевич Юрский – актер несравненный. Несравниваемый. Существуют разные градации: хороший, средний, замечательный, народный, всемирный. А есть актеры несравненные. То есть они не поддаются сравнению. Они уникальны. Это актеры, которые несут в себе целый театр, целый мир.
И может быть, Юрский в себе этот театр узнал давно, еще в Ленинграде. И может быть, Товстоногов увидел театр в самом Юрском, особенный, не свой театр, и между ними возникли довольно сложные отношения.
Я впервые увидел Сергея Юрьевича в ленинградском Большом драматическом театре в роли Чацкого. Это было совершеннейшее потрясение. Это был классический актер и невероятно современный. Даже тогда написал рецензию, единственную в своей жизни. Рукопись, конечно, не сохранилась.
А потом был поразительный Тузенбах в «Трех сестрах», «Карьера Артура Уи». Много… Он сделал чрезвычайно интересный телевизионный спектакль по Хемингуэю. Там снимался он сам, Тенякова, блистательная актриса и супруга Юрского, Михаил Барышников, Михаил Волков. Это было что-то совершенно самостоятельное. Бедное, потому что денег не было и монтажей сложных не было. И прекрасное.
А потом Юрский приехал в Москву. Он приехал в Москву не просто сложившимся актером, а актером с именем, и режиссером, и фантастическим чтецом. Он приехал в Москву и сразу стал и ставить, и играть. Я даже не могу сосчитать все его спектакли. Помню такие московские шумные премьеры: «Игроки» с Калягиным, Невинным, Филатовым, Теняковой. Спектакль «Стулья» по Ионеско, где Серёжа выступал не только как режиссер, актер, но и как переводчик блистательный. Он и кинорежиссер. Он снял прекрасный фильм «Чернов. Чернов» по своему сценарию.
В театре имени Моссовета он поставил «Правда – хорошо, а счастье лучше» Островского, как мне кажется, специально для Фаины Георгиевны Раневской. Это была ее последняя большая роль. И она очень трепетно готовилась к премьере. Я бывал на репетициях, с Серёжей мы бывали у нее в доме, где она рассказывала свои истории.
Один сюжет я вам перескажу. У нее была домработница Лида, и Раневская как-то ее попросила пойти в Елисеевский гастроном и купить продукты: сыр, масло, ветчину, рыбу… для гостей. И эта женщина, выходя из двери, сказала: «Значит, Фаина Георгиевна, я пошла в гастроном, куплю масло, ветчину, рыбу. Правильно?» – «Правильно». И выходя, Лида остановилась в дверях и буднично так говорит: «Да, и чтоб не забыть: в четверг – конец света». А Раневская посмотрела на нее и сказала: «Конец света уже миновал. Просто мы его не заметили».
На этом спектакле Юрский еще и пел. Я никогда не знал, что он поет. Он взял замечательную, трудную русскую песню, с которой ему помог Дмитрий Покровский. «Кого-то нет, кого-то жаль, куда-то сердце рвется вдаль…»
Однажды у меня была выставка в Доме художника, и Серёжа, с которым мы давно знакомы и дружим, читал там Гоголя, «Сорочинскую ярмарку». И в момент чтения погас свет. И в этой темноте он продолжал читать. Это было совершенное чтение и совершенная игра. Потому что у него не было никаких других средств: ни жестов, ни выражения лица. Один голос. И он нарисовал своим голосом поразительного объема картину.
Я очень люблю на него смотреть. Потому что, как человек неординарный, он никогда не бывает совершенно выверен, точен, как механизм. Он все время на твоих глазах рождает некое действие. Ты становишься соучастником. Он улыбается, ты улыбаешься вместе с ним, он грустит, и ты грустишь вместе с ним. Все время Юрский требует сопричастности, соучастия. Ты перестаешь быть просто зрителем, ты становишься участником спектакля, просто по другую сторону рампы.
СЮ Я тебе рискну показать свое стихотворение, очень давнее, одно из очень немногих, связанных все-таки с театром. «К актерской музе» оно называлось. Почти юношеское.
Дождем своих последних дней
Стекал декабрь в бездну Леты.
Я ночью повстречался с ней.
Она была легко одета.
В немодном вытертом пальтишке,
Она не та, что входят в сны.
И рот, наверно, крупный слишком.
И вся фигура. Но ясны,
Прекрасны, чутки и бездонны
Ее глаза. Я их люблю.
Другим глазам, красивым, сонным,
Свою любовь не уступлю.
Мы обнялись. Уже с полгода
Ты не бывала так нежна.
«Какая скверная погода».
«Неважно. Я к тебе пришла».
«Конечно, важно только это,
Что ты пришла, что мы вдвоем.
Но что у нас еще не спето?
Давай-ка вспомним и споем…»
Качалась черная Фонтанка,
С души легко слетали путы.
И как матросы на стоянке,
Мы жгли без жалости минуты.
«Когда придешь? Опять нескоро?»
«Прощай! Будь сильным, я слежу».
«Хоть позвони!» – «Не надо споров,
Я не звоню, я прихожу».
Еще я чувствую в ладонях
Тепло твоих девичьих плеч,
А уж один. Фонтанка стонет,
До новых встреч! До новых встреч!
Я вновь хочу с тобой обняться,
Моя любовь, моя обуза,
Моя смешная, как паяц,
И грустная, как осень, муза.
А теперь «Турецкое впечатление» для Бори Жутовского, с которым мы повидались в прошлом году. В Анталии. Это уже недавний опыт, хотя очень редко пишу стихи теперь, да и вообще, это для меня боковое.
Когда я проснулся, верблюдов уже увели.
Турецкие пляски утихли, лишь мерно и глухо
Все бухал вдали барабан. Нашу бухту
Покинули все корабли,
На горы натянут туман, и не ловит шумов
Осторожное ухо.
Тогда я поплыл. В абсолютно спокойной воде,
Дрожа, отражались далекого берега светы.
Я, плеском своим нарушая морской беспредел,
Шестого десятка закончил роскошное скучное лето.
Когда я прошел мимо кактусов, пальм и агав,
Когда я расслышал, как громко трещали цикады,
Я тихо завыл, как собака,
И мокро-соленую голову к небу задрав,
Сто раз прошептал: «Ну не надо, не надо, не надо».
И очень юношеское стихотворение, тоже связанное с морским впечатлением. «Пейзаж».
Полусвист, полурассвет,
Шорох ног по мокрой гальке.
Нежный женский силуэт.
Шепот моря, клекот чайки.
Раздвоение души
На покой и раздраженье,
На задумчивую ширь
и упрямое движенье.
Дрогнет стройная нога,
Уплотняя очертанье,
И воздушности Дега
Перейдут в другие тайны.
Тайну тела, тайну слов,
Тайну грусти расставанья.
Пены, пены умиранья
В камнях низких берегов.
ЮР Серёжа, спасибо! Я тебе задам обычный вопрос. Как ты живешь? И как ты выживаешь? Устраивает ли тебя твоя жизнь? Этот вопрос, в общем, я задаю и себе.
СЮ Так просто ответить на него. Жизнь есть благо. Значит, она устраивает меня. А живу я вот тем, что показываю. Мое счастье, что я могу делать то, что мне нравится. Островский мне нравится. Еще несколько авторов. А чем я мучаюсь и чему радуюсь – это театр. Кино существует в моей жизни, но как параллельная линия и не очень ясно обозначенная.
ЮР Ты хотел бы создать свой театр?
СЮ Нет. Есть такие случайности или, может быть, тайные закономерности, как то, что вот ты для меня сегодня создал в Конюшне театр. Когда я увидел, что есть сцена и есть декорации, сам предложил: «Ну, давай сыграю». В общем, я так живу. Когда какая-то идея выходит за пределы просто обдумывания, а становится сердечной, и когда находишь людей, которые с тобой пойдут на осуществление этой идеи, почему-то находятся и сцена, и условия, и то, о чем сейчас все время говорят, – средства. Они не лежат в кармане, но они откуда-то приходят. Последнее время так случается. Так было с «Игроками», когда мы это делали во МХАТе. Так было со спектаклем «Король умирает» на французском языке, который мы с группой актеров делали с французским режиссером. Так было со «Стульями», которые мы сделали в театре «Школа современной пьесы». Сейчас мы сделали «Строителя Сольнеса» для радио, ибсеновскую пьесу. Еще работа не закончена. И очень мне хотелось бы набраться сил и в будущем сезоне снова приступить к театральным начинаниям.