АЯ У меня нет никаких контактов, я не иду на них. Это чрезвычайно скучно. Да мне и неохота, знаете, петь старые песни.
ЮР А как произошел этот поворот от веры в коллективизм до отторжения большевизма? Мне интересно, потому что это свидетельство какого-то живого организма, который разворачивается, получает возможность осмыслить ситуацию.
АЯ Ну, в Конституционном суде я привел слова Бальзака, что не меняют своих мнений одни болваны. Потом они обиделись, вот эти болваны. Но ничего не поделаешь.
Если вы посмотрите мою статью, написанную еще до перестройки, когда я был послом в Канаде, статью о догматизме и традициях, там уже достаточно открыто изложена моя позиция о том, как догматизм мешает развитию. И я сравниваю наглый динамизм с замшелым традиционализмом. И все-таки склоняюсь скорее к динамизму. У меня нет ни одной статьи по марксизму-ленинизму.
ЮР Как же это вы – идеолог, секретарь ЦК КПСС, увернулись?
АЯ А вот так. Я никогда не считал себя верующим, но у меня нет ни одной строчки оголтелого атеистического характера против религии. Я не провел ни одного такого рода совещания, от всех таких совещаний, конференций ушел.
Вы вправе задать вопрос: что ж ты, милый мой, хитришь-то? Как же ты тут выжил-то? Чего ты выпендриваешься?
ЮР Лукавили?
АЯ Лукавил, да. А я отвечаю на это вот как. Почему меня так долго не выгоняли, хотя в конце концов выгнали? А вот как-то наградил Господь Бог умением слагать слова в политических текстах. В партийных аппаратах к пишущим было постоянное недоверие. Но вместе с тем помощников-то держали. Кто-то должен был писать. И я не помню ни одного, как говорят, небожителя, с кем я отработал в ЦК, которому бы я не писал доклады. Ну, какие? Апрельские да ноябрьские.
Дело иногда доходило до смешного. Я помню, Ильичёв мне сказал: «Сделай Подгорному[149] ноябрьский доклад, привлеки кого-нибудь». Я позвонил Саше Борину[150], говорю: «Ты давай международную политику пиши, а я внутреннюю». Ну, написали, склеил то, что сделали, и послали. И Подгорный прочел… Слышу, там в одном месте бессмыслица, в другом. Поменяли, как им удобно, ничего, что глупости.
ЮР Никто из них сам не мог писать?
АЯ Никто. Кроме Горбачёва. Ну, это уже отдельный случай. Это, конечно, редкое исключение. Брежнев вообще не писал, ручки не брал.
ЮР И чем умнее вы писали этот доклад, тем более вы продлевали политическую жизнь этого человека, потому что вы создавали ему популярность?
АЯ Ну, прогрессивного-то там особенно не было. Слова просто складывались по схеме, а набор был абсолютно известен. Это единство советского общества, промышленность, сельское хозяйство, культура. И конечно, международные дела и какие мы мирные, какие мы хорошие, и какие собаки там, того и гляди нас проглотят с потрохами.
ЮР Ну, эта тенденция, она существует и сегодня.
АЯ В известной мере. Но к нынешним речам можно придраться, если смотреть глазами того времени. Все-таки стилистика несколько изменилась.
ЮР Существовало определение, что, мол, спичрайтер владеет стилем Леонида Ильича.
АЯ Да-да. Один из секретарей даже однажды сказал мне откровенно: «Александр Николаевич, я тебя очень прошу, чтобы в докладе не было ни одной мысли, которой нет у Леонида Ильича».
ЮР Александр Николаевич, вы человек, умудренный опытом, академик… Мне бы хотелось, чтобы вы посоветовали – как выживать сейчас? Человек все равно находится в положении насилуемого.
АЯ Да, ощущения, что ты по-настоящему свободен, нет. Все равно словно в какой-то клетке. В чем дело?
Мы, если честно говорить, в течение последних одиннадцати-двенадцати лет перестройки кое-что начали, но ничего не закончили. Понимаете? Возьмем первый этап. Вот гласность, прекрасно! Она, конечно, убила тоталитарный строй в значительной степени. Появились все эти народные депутаты, люди стали выбирать, власть менять. Окончание холодной войны, ядерной холодной войны. Прекрасно. Это величайшее достижение. А дальше Горбачёв не сказал ничего нового. А мог бы: та же рыночная экономика, свобода торговли, приватизация, защита иностранных инвестиций и так далее. Хотя разговоры были.
Пришла новая власть. Началась приватизация, освобождение цен, свобода торговли, начались разговоры об армейской, судебной реформах. И опять ничего не завершено. Нельзя быть полубеременным. Не будет ребенка. Незаконченность реформ создает поле для коррупции, преступности, недоверия, разочарования, и в конце концов, если хотите, для нравственной деградации. Да отдайте человеку в частную собственность ничейную эту собственность, которую сейчас разделить не могут, растаскивают по кускам. Ну отдайте. Он сам защитит ее. Нет. Мы не хотим. Я понимаю, почему большевистская Дума не хочет этого, это мне понятно. У них свои взгляды, своя идеология, землю никогда не отдадут крестьянам – как обещал товарищ Ленин и обещание, естественно, не выполнил. Правда, и Временное правительство сбежало, тоже не выполнило. И до сих пор нет у крестьянина земли, нету. А как? Пока земля не окажется в частной собственности, никаких реформ не будет, поверь мне. Или они будут идти вяло, знаете, полусонно. То ли они есть, то ли нет.
Или приватизация. Все критикуют Чубайса за приватизацию. А я критикую за то, что все мы, как великий вождь Ленин, подняли руку и держим…
ЮР Сейчас мы с вами, Александр Николаевич, нарушим эту традицию. Мы начали беседу и заканчиваем ее. Спасибо вам, и желаю, чтобы вы сорок томов своего труда завершили, и мы еще смогли после этого с вами побеседовать.
АЯ И выпить.
ЮР И выпить.
P. S. Читателю: Третьим будешь?