Помнится, представитель — молодой и самоуверенный хлыщ из посольства — пришёл на встречу в разносном настроении и сходу начал его учить, как следовало работать с иностранной агентурой. Он почему-то стал защищаться и невольно описывать «Стеллу» в самых хвалебных тонах, но это ещё больше не понравилось легальному разведчику.
— Вы что, состоите с ней в интимных отношениях? — изумился он вполне искренно.
— Я не обязан перед вами отчитываться об этом, — вспылил он. — Центр обо всём информирован, и этого достаточно.
— Так вы понимаете, по краю какой пропасти вы ходите? — продолжал свои нравоучения представитель Центра.
— Что бы вы ни говорили, и что бы с нами ни случилось, «Стелла» никогда не предаст меня.
— А если она почувствует, что вы разлюбили её?
— Это исключено.
— То есть? Вы хотите сказать, что подобные мысли никогда не придут ей в голову?
— Нет, я имел в виду, что я не дам ей повода для подобных умозаключений.
— А как же ваша жена? Её-то вы любите?
— А вот это тоже не вашего ума дело. Приеду в Москву и разберусь во всём без вас.
— Ну, знаете, это не лезет ни в какие ворота, — возмутился правоверный моралист.
— В ваши ворота — возможно.
— Но разве вы не понимаете, что между вами и «Стеллой» нет никаких агентурных отношений, а есть только интимная связь, и что это чревато для вас большими неприятностями?
— Не знаю. По теории это так. Но теорию пишут тоже люди. Я знаю только, что на «Стеллу» и в будущем можно рассчитывать как на источника информации, а на какой основе она будет работать — это уже детали.
— Странная у вас логика и мораль, — заключил представитель, сокрушённо покачивая головой. — Я буду вынужден доложить обо всём в Центр. — Он говорил о нём с сочувствием, как о пропащем человеке.
— Это ваш долг, — сухо ответил он, давая понять, что больше не намерен продолжать дискуссию на эту тему.
Он догадывался, какой отчёт о проведенной явке получит Москва из местной легальной резидентуры, но полагал, что ему, несмотря ни на что, удастся отстоять свои позиции. Но Центр молчал или делал вид, что ничего не замечает, и несколько месяцев он работал более-менее спокойно. Конечно, ему было трудно разрываться между двумя странами, но главное, он регулярно встречался с Тиной и исправно получал от неё весьма важную информацию. На похвалы Центр не скупился.
Пожалуй, это был самый счастливый период в его командировке, да и вообще в жизни.
Беда пришла неожиданно.
Центр без указания каких бы то ни было причин предлагал законсервировать на время всю работу со связями, включая «Стеллу», и незамедлительно выехать в Москву для консультаций. Такие указания всегда приходят не во время, но обсуждать его у него не было ни оснований, ни времени. Он быстро «закруглил» свою деятельность и вылетел в Копенгаген, чтобы, попрощавшись с Тиной, оттуда выехать в Москву.
Тина восприняла отъезд без особой радости, но и без особого надрыва. Она сидела на кровати в его номере гостиницы и с интересом наблюдала за тем, как он переупаковывает вещи.
— Когда мы опять встретимся? — спросила она его.
— Думаю, через недели две-три.
— Ну что ж, — вздохнула она, — я буду тебя ждать. Я уже к этому начинаю привыкать как к неизбежному в наших отношениях.
Он тоже не испытывал особых волнений и даже не подозревал, как наивен он был в своих предположениях об истинных мотивах отзыва из командировки.
А утром он ушёл от неё, не попрощавшись.
— Мы не будем называть это моральным разложением, потому что слишком хорошо знаем и ценим вас, как преданного сотрудника и честного человека, — сказал ему один большой начальник на первой же беседе на конспиративной подмосковной даче, — но усматриваем в вашем настоящем поведении элементы утраты бдительности. Считаем для вас полезным немного успокоиться, отдохнуть и посмотреть на свою работу со стороны.
— Вы полагаете, что я не справлюсь с ситуацией? — выдавил он из себя. Он был настолько подавлен и ошарашен беспардонной надуманностью предлога, под которым его отозвали из командировки, что не смог сказать и слова в свою защиту или в защиту «Стеллы».
— Да, мы полагаем, что ваши отношения зашли слишком далеко, а в разведке, как в любой другой агентурной работе, всякий дуализм в отношениях с завербованным человеком, опасен. Особенно это надо иметь в виду с женской агентурой. Пока у вас всё складывалось нормально, но это до поры до времени — поверьте нам.
Глеба Дубровина не было на месте, он отлучился в какую-то командировку, поэтому поддержать его было некому. Он как во сне дал уговорить себя и первые дни в Москве пребывал в каком-то подвешенном состоянии. Ему всё стало безразлично. На неопределённый срок ему закрыли возможность выезжать на Запад, а потом ему на замену стали готовить «Марту».
…Решение пришло совершенно неожиданно. Он должен вернуться туда и попытаться разыскать Тину. Он не может оставить всё так, как получилось. Он объяснит ей, раскается, попросит прощения — всё, что угодно, но только не оставлять на совести груз вины и не выглядеть в её глазах подлецом и негодяем. Пусть Тина давно разлюбила его — это не важно. Покаяние — вот, что ему нужно. И как он раньше до этого не додумался! Выпустят ли его за границу? А почему бы и нет, сейчас всех выпускают, к тому же с момента его увольнения из службы прошло уже несколько лет. Надо позвонить Дубровину и поинтересоваться, могут ли с этой стороны быть препятствия.
Он позвонил Глебу и попросил его приехать. Дубровин без лишних вопросов ответил, что выезжает и скоро будет у него, и это показалось ему несколько странным. Создалось такое впечатление, что Глеб и сам собирался навестить его и только ждал приглашения. Он пошёл заглянуть в холодильник и обнаружил пустые полки. Надо будет быстренько выскочить в магазин и купить хоть что-нибудь для мужской трапезы на двоих.
Вернувшись из магазина, он бросил сумку в прихожей и побежал в кухню мыть посуду, которая неприглядной горой громоздилась в мойке. Он не справился и с половиной этой задачи, когда услышал звонок в дверь. Неужели это Глеб так быстро приехал?
— Сейчас, сейчас, иду! — крикнул он и поспешил в прихожую.
На лестничной клетке стояла «Марта».
— Эльвира Харитоновна? Вы?
— Здравствуйте, Иван Алексеевич. Вы меня впустите?
— Да, да, конечно. Милости прошу.
Она вошла и неуверенно огляделась:
— Вы одни?
— Совершенно. Проходите в гостиную. Вот сюда. Садитесь.
«Марта» уселась в кресло и полезла в сумочку:
— Вы позволите закурить?
— Нет проблем. Сейчас я достану пепельницу.
Она закурила, положила по-мужски нога на ногу и сделала глубокую затяжку.
— Я виновата перед вами. Обещала приехать и не приехала.
— Ничего. Бывает.
— Я сейчас всё объясню. Прежде чем ехать к вам тогда, я позвонила Глебу Борисовичу. А он не посоветовал мне делать то, на что я решилась. Но я ещё раз хорошенько подумала и приехала.
— А как Глеб Борисович? С ним вопрос согласован? — не скрывая ехидства, спросил он.
— Нет. Я не обязана руководствоваться… Одним словом, я здесь и…
— Не переживайте. Кофе? Чай?
— А рюмка коньяка у вас найдётся?
— Минуточку.
Он сбегал в прихожую, достал из сумки бутылку болгарской «плиски» и поставил её на журнальный столик.
— «Солнечный берег» вас устроит?
— Вполне.
Он достал из буфета рюмки и разлил коньяк.
— Прошу.
«Марта» опрокинула рюмку одним махом в рот и, не поморщившись, сказала:
— Вот теперь я готова. Вы удивлены? Никак не предполагали за мной такой слабости, как курение или слабость к спиртному? О, дорогой мой Иван Алексеевич, что только у нас на Руси не скрывается иногда за пристойным фасадом!
— Да нет, почему же… — попытался он слабо возразить.
— Молчите! — почти приказала «Марта» и сама налила себе ещё порцию коньяка. — Вы… вы даже не знаете, как мне всё это надоело!
Она опять выпила и достала из пачки новую сигарету. Он сел в кресло и приготовился слушать.
— Вы знаете, последнее время я просто устала от всего: от своей правильности, от необходимости притворяться, лгать, быть сильной за двоих — за себя и за того парня, который так и не появился рядом. Вы тогда спросили меня, одна ли я… Я солгала тогда, что мне никто не нужен. О-го-го ещё как нужен!
Она разрыдалась и достала из сумочки платок, чтобы вытереть слёзы.
— Успокойтесь, Эльвира Харитоновна, ради бога успокойтесь! — испугался он, — я сейчас принесу вам воды.
Он принёс из кухни стакан воды и дал ей выпить. «Марта» перестала плакать и снова взяла в себя в руки.
— После вашего визита я много думала. Вот почему так бывает в жизни: у одних есть всё и даже больше, а у других — ничего? Взять, к примеру, вас. И жена у вас есть…
— Жена у меня умерла, — поправил он.
— Это не важно — она была и есть, и этого из вашей биографии не вычеркнешь. И сын, и любимая работа, а потом и любовница. Я имею в виду «Стеллу». Почему у меня ничего и никого нет? Откуда такая несправедливость? Нет, вы не думайте, что я вас обвиняю в чём-то, по крайней мере, сейчас. Я просто вам завидую.
— Это сложный вопрос, — ответил он тихо. — Вероятно, всё дело в человеке и в том, чего он хочет от жизни.
— Слушаю вас и ловлю себя на мысли, что вероятно жизнь состоит из одних прописных истин. Только одни работают тебе на пользу, а другие — во вред. Весь вопрос заключается в том, какие из них надо в тот или иной момент брать на вооружение.
Он промолчал, предпочитая слушать и дождаться, зачем всё-таки приехала «Марта». Она докурила сигарету и раздавила её в пепельнице.
— А я вас обманула тогда, — нарушила она молчание. — Вас, Центр, «Стеллу» — всех.
— То есть? — насторожился он.
— Когда «Стелла» попросила организовать ей поездку в Москву, я знала, что она ехала к вам. Деловая встреча с руководством была всего лишь предлогом. И я решила, что для всех будет лучше, если она не поедет. Для руководства, для вас, для вашей жены…