В первый же день Дубровин прочитал дело «Орфея» и узнал, в какую ситуацию попал нелегал. Чувства «Орфея» к красотке-агентессе пробивались наружу даже сквозь сухие фразы оперативных отчётов — для того, чтобы обнаружить это, не нужно было быть большим психологом. Его оперативный чёлн взмыл и победно нёсся по воле капризного ветра на зыбкой пене любовных чувств. Несомненно, любовь в разведке, как и в других сферах человеческой деятельности, может подвигнуть мужчину на великие дела, но может и привести к крупным неприятностям. Для разведчика последствия таких неприятностей могут быть куда намного серьёзнее, чем для представителей других профессий. Они будут носить не только и не столько личный характер, сколько напрямую коснутся интересов службы и самого государства.
Об Ольге, жене Ивана, он вспомнил во вторую очередь, когда ему пришлось посетить ее на дому, чтобы передать письмо мужа. Естественно, перед тем как выйти из служебного здания, он заглянул в послание «Орфея» и был неприятно поражён его сухостью и лаконичностью. От его внимания также не ускользнуло, как Ольга, разрумянившаяся от возбуждения, буквально вырвала конверт из его рук и, повернувшись к нему спиной, а лицом — к окну, к свету, стала читать письмо мужа и как она поникла и изменилась в лице, когда повернулась к нему обратно. Это была уже другая женщина. Впрочем, она быстро справилась с собой и, как ни в чём не бывало, поддерживала с Глебом Борисовичем разговор на другие темы. Они поговорили о том, какие у неё новости на работе, как учится в школе Алёшка и хватает ли им тех денег, которые служба переводит ей из накоплений «Орфея», и первая встреча на этом и закончилась.
— Заходите к нам почаще, — сказала Ольга, провожая его до лифта. Ему показалось, что хозяйка не просто отдавала дань вежливости, а была искренно заинтересована в том, чтобы он и вправду почаще заглядывал к ней на огонёк.
До самого дома Дубровина сопровождала усталая, вымученная улыбка на аскетичном, как у монашки, лице Ольги с точёным прямым носом, ясными серыми глазами, тонкими вразлёт бровями и прямыми складками в уголках рта — отголосками жизненной горечи. Он невольно вспомнил о гордой и умной княгине Ольге, первой крещённой женщине на Руси, взвалившей на свои плечи непосильную мужскую ношу — защиту своего и мужнина достоинства. Да, видно нелегко давалась жене нелегала разлука. При живом муже вести образ жизни матери-одиночки — одни объяснения с сердобольными соседками чего стоили!
Ольга никогда о себе не напоминала, а Дубровин видел её тогда, когда в этом возникала оперативная необходимость — чаще всего для того, чтобы передать ей очередное послание мужа, а с учётом нерегулярности личных встреч с «Орфеем», роль курьера Дубровину приходилось исполнять не так уж и часто. Он приходил, отдавал письмо, ждал, когда она его прочитает, задавал один-два дежурных вопроса, получал на них вполне удовлетворительные ответы и уходил. Так длилось несколько месяцев, пока однажды не произошло нечто, нарушившее планомерный ход их рандеву.
Это было в канун 8 марта, и Дубровин явился к ней с букетом гвоздик. Он выпросил цветы у начальника секретариата Управления, который добыл их для женщин-сотрудниц и для жён руководства у гордых представителей Кавказа. Начальник секретариата, старый фронтовик-украинец Павлий, сверкая масляными глазками и серебряным зубом в верхнем переднем ряду, никак не хотел расставаться с букетом и отбивался от Дубровина как мог.
— Да пойми ты, что не для себя прошу, а для жены нелегала! — наседал на него Дубровин.
— Нелегала? — переспрашивал Павлий, мотая головой, как бык, которому хотят надеть на шею ярмо. — Так иди тогда к Павлову, он специально назначен для обслуживания спецконтингента.
Павлов, толстенький кругленький, весь лоснящийся, как колобок, мужчина неопределённых лет руководил хозяйственным отделением и отвечал за всю материальную базу по обеспечению деятельности нелегальной службы. В его ведении были конспиративные и жилые квартиры, вся обстановка в них, обеспечение продуктами, билетами на самолёты и железную дорогу и многое-многое другое. За мягкими вкрадчивыми манерами и внешней доброжелательностью скрывались полное безразличие и равнодушие к просьбам рядовых сотрудников. Он понимал только язык приказов и распоряжений сверху. Для начальства он мог в лепёшку расшибиться и — расшибался.
— Дорогой мой, некогда мне к нему ехать. Времени уже нет.
— А шо ж ты загодя не побеспокоился и не заказал у него цветы?
— Забыл!
— А-а-а! Забыл! Хто ж в этом виноват? Павлий?
Конечно, Павлий виноват не был. Павлий всегда был прав. Надо было вспомнить об Ольге хотя бы днём раньше.
— А продуктовый набор-то ты получил?
— Набор получил. Их раздавали в централизованном порядке.
— О це гарно, — одобрил Павлий. — Шо у тебя есть из канцпринадлежностей?
— «Биковские» ручки, «скотч»… Есть сигареты.
— Сигаретами не интересуюсь. Карандашей у меня самого девать некуда.
Павлий открыл шкаф и показал на полку, где стопками в фабричной упаковке лежали пачки карандашей и ручек.
— Что же делать?
— Шо робить? У тебя «замазки» или «забивки е?
— Есть немного.
— Вот ты и дай для моих девчат-машинисток «забивку» или «замазку». — оживился Павлий. — Меняемся?
— Конечно. Отложи цветы.
Мелкие подачки Павлию были обычным делом. Служба снабжала Павлия всеми канцелярскими принадлежностями, которые выпускала промышленность страны, но сотрудники секретариата давно уже привыкли к «буржуазным штучкам», здорово облегчавшим труд. Каждый возвращающийся из-за «бугра» разведчик обязан был заглянуть к Павлию и сдать ему хотя бы два-три образца из стандартного ассортимента. Кроме того, в руках начальника секретариата сосредоточилось распределение для сотрудников Управления такого важного социального блага, как талоны на путёвки в дома отдыха и санатории. Являться к Павлию за талонами с пустыми руками считалось неприличным. Гарантировать поездку на крымский или кавказский берег Чёрного моря — и то только с семидесятипроцентной вероятностью — могла бутылка «баллантайна» или «бифитера». В каждом рабочем кабинете за счёт загранкомандировочных создавался подарочный фонд, которым при необходимости мог пользоваться каждый сотрудник, даже если он за границу не выезжал и не вносил в этот фонд свою спиртово-табачную лепту.
Дубровин быстро сбегал на своё рабочее место, добыл у коллег флакон «замазки» и пачку «забивки» и успешно обменял их на три гвоздички.
Ольга встретила его как всегда усталой улыбкой и пригласила пройти на кухню, потому что из столовой комнаты раздавались ребячьи голоса. К Алёшке пришли школьные друзья.
— Это вам, — сказал Дубровин, протягивая Ольге гвоздики. — Поздравляю с наступающим праздником, желаю безоблачного весеннего настроения, счастья и успехов на всех поприщах!
— Спасибо. — Впалые щёки Ольги зарделись румянцем, и она сразу похорошела. — Уж и не помню, когда последний раз мне дарили цветы.
Она принесла из столовой вазу, налила в неё воды, вставила гвоздики в воду и поставила их на стол.
— А это что? — спросила она, показывая на свёрток, перевязанный бумажной бечёвкой.
— Набор к праздничному столу. Там икра, копчёная колбаса, печень трески, севрюга, маслины, конфеты…
— Сколько я вам должна?
— Нисколько. Подарок службы.
— Как мило с вашей стороны! А то у меня пустой холодильник. Давайте праздновать. Хотите чаю? — предложила Ольга.
— С удовольствием.
— Ну, тогда курочьте набор, а я займусь чаем!
Пока хозяйка накрывала на стол, Дубровин размышлял, доставать или нет из атташе-кейса бутылку коньяка, который он нёс домой. В конце концов решил ради такого случая пожертвовать припасом — дома он как-нибудь обойдётся и без коньяка, а вот Ольга будет рада хоть как-то отметить женский праздник.
— Вы не возражаете? — спросил он, водружая бутылку «армянского» на стол.
— Ой, что вы! Это уж слишком! — снова зарделась хозяйка, словно девочка.
— В самый раз — ведь завтра ваш праздник.
Чайник вскипел, хозяйка заварила чай и села за стол, поправляя на голове сбившуюся причёску. Дубровин открыл бутылку и разлил по рюмкам содержимое. По кухне разнёсся терпкий аромат коньяка.
— Ваше здоровье! — торжественно произнёс он и чокнулся с Ольгой. — Выпьем за то, чтобы следующий праздник вы уже встречали по-семейному с Иваном!
Он выпил до дна и заставил то же самое сделать и Ольгу. Закусив, он снова наполнил рюмки и предложил выпить «за тех, кто в море». Это был традиционный тост в честь разведчиков, выполняющих ответственные задания партии и правительства за границей. Ольга покорно выпила и эту рюмку.
— Угощайтесь. — Он протянул через стол коробку с финским «Фрэйзером».
— Какая прелесть. — Ольга взяла одну конфету. — А остальное ребятишкам — согласны?
— Нет проблем. Давайте я отнесу конфеты Алёшке, — предложил он и понёс коробку в другую комнату.
Алёшка с девчонкой и ещё одним мальчишкой сидели за столом и что-то оживлённо обсуждали. При виде коробки с конфетами они закричали дружное «ура» и стали тут же угощаться.
Когда он вернулся на кухню, Ольга, уткнувшись лицом в руки, лежала на столе. Спина её вздрагивала то ли от смеха, то ли от плача. Он нерешительно остановился за её спиной и протянул руку:
— Ольга Михайловна, что с вами?
В ответ он услышал рыдания, а худенькая спина заходила ходуном.
— Что случилось? — испугался Дубровин.
Ольга порывисто встала из-за стола и бросилась ему на грудь:
— Глеб Борисович! Скажите что с ним?
— С кем? — глупо спросил Дубровин, не зная, куда девать руки.
— С Иваном — с кем же ещё?
— Ах, с Вано! — Дубровин облегчённо вздохнул. — С ним всё в порядке.
— Неправда! С ним что-то происходит, а вы мне не говорите!
Ольга отпрянула от Дубровина и подошла к окну.
— Я же чувствую, что с ним что-то неладно. Эти пустые, короткие записки… Какие-то дежурные слова, фразы, как будто… как будто… — Ольга снова безутешно зарыдала, уткнувшись лицом в занавеску.