Донцов подошёл к «Племяннику» и приник к грязному, пропахшему от долгого неупотребления воды и мыла телу. Он стоял так почти целую минуту, не произнося ни слова, а «Племянник» помутневшим взором смотрел мимо своего вербовщика куда-то в сторону и бормотал:
— Ну вот, этого ещё не хватало! Какая чепуха! Ты, Глеб, стал слишком сентиментален, право, слишком сентиментален.
Донцов, ругая себя за слабость, обрёл, наконец, твердость в голосе:
— Прости, Берти, я так рад… так рад тебя встретить!
— И я, старина Глеб, тоже рад. Только вот я не могу уже соответствовать…
— Это не так уж и важно, — вполне искренно произнёс Донцов. — Что с тобой-то случилось? Как всё это понимать?
— О! Это длинная история. Если у тебя есть время и деньги, я попытаюсь рассказать тебе.
— Извини, Берти, я и не подумал, что ты… голоден. Ты ведь хочешь есть?
— Пожалуй, — согласился «Племянник». — Только не пойдём туда, — он кивнул в сторону паба. — Я знаю местечко получше, где нам никто не помешает.
— Постой, я пойду заберу свои вещи, — спохватился Донцов и побежал в паб.
Через минуту они шли вдоль набережной Темзы, и Донцов удивлялся, как «Племянник», в котором были одни кожа да кости, мог развивать такую прыть и шагать таким длинным и быстрым шагом, что он еле поспевал за ним. Наконец они свернули в какую-то глухую портовую улочку, «Племянник» уверенно ткнул рукой в какую-то дверь, и они очутились в пивной рангом намного ниже паба, из которого они только что ретировались. Донцову раньше не приходилось бывать в таких заведениях, но он часто видел их в приключенченских фильмах.
«Племянник» был здесь небезызвестной персоной, и когда он появился, то несколько голосов, принадлежавших таким же, как и он, опустившимся людям, прокричали ему слова приветствия и приглашения подсесть к ним, но он только помахал им рукой и повёл Донцова в укромный угол. К ним сразу подскочил хозяин заведения, и Донцов, по согласованию с «Племянником», заказал ему жаркое с картофелем и ещё каждому по кружке пива. На большее у него уже не хватало денег.
«Племянник» с жадностью набросился на еду, а Донцов, забыв про пиво, пытался привести в порядок свои окончательно растрепавшиеся на лондонском ветру мысли, со всех сторон рассматривал своего любимца и терпеливо ждал, когда тот начнёт свой рассказ. Наконец, «Племянник» подобрал с тарелки остатки гарнира — мясо он проглотил в первую очередь, — тщательно вытер с неё кусочком хлеба соус и с извиняющейся улыбкой потянулся к пиву.
— Ты не торопишься? — спросил он Донцова, вытирая рукой усы и бороду.
— Нет-нет, ешь спокойно, — заверил его Донцов и пододвинул к нему и свою непочатую кружку с пивом.
— Спасибо, я не откажусь, — сказал «Племянник» и залпом выпил её содержимое. — Вот теперь я готов отвлечься на дела более прозаичные. — Он с удовлетворением похлопал по животу и откинулся на стуле. — У тебя сигаретки не найдётся?
— Конечно, конечно, — засуетился Донцов и выложил на стол пачку «данхилла».
— Ого, когда-то и мы курили такие, — заметил «Племянник», засовывая одну сигарету в рот, а две другие — за уши, про запас.
Они закурили и молча смотрели друг на друга, не зная с чего начать разговор. Первым заговорил «Племянник».
— Ты очень удивлён моим… моим видом? — спросил он наконец Донцова.
— Да нет… а в общем — очень, — признался тот.
— А я уже привык. Ты не представляешь, как быстро человек приспосабливается к обстановке. Говорят, что к хорошему привыкаешь очень быстро. Не знаю, в хорошем я родился, и привыкать не пришлось. А вот к своему положению, как ни странно, я привык очень быстро. Да, сэр…
Он опять закурил и замолчал, а Донцов стал украдкой поглядывать на часы. Время поджимало, и ему надо было возвращаться в посольство и собираться в аэропорт.
— Так что же с тобой случилось, Берти?
— О, это очень тривиальная история. Мне уже надоело её рассказывать. Очень кратко она выглядит так. Дядюшка мой к старости впал в окончательный маразм и увлёкся религией. К нему подкатил какой-то американский шарлатан, для своей паствы проповедующий рай на том свете, а для себя исповедовавший хорошую житуху на этом. Пророку очень приглянулись денежки моего дядюшки, но он скоро выяснил, что у них есть законный наследник. У него возникла мысль скомпрометировать меня каким-то образом перед дядюшкой, но первое время все его попытки мне удавалось дезавуировать или нейтрализовать. В это время я встречался с одним молодым человеком, но он мне надоел, и я решил его бросить. Ты знаешь, до сих пор мне удавалось сравнительно легко менять партнёров. Но этот оказался более злым, жадным и мстительным. Тебе, надеюсь известно, что и в этой среде есть место настоящей любви, измене, ревности? Ну, так вот, партнёр решил отомстить мне. Каким-то образом ему удалось выследить меня и зафиксировать мою встречу с вашим сотрудником. Он тут же «накапал» мне на работу, руководство, как водится, назначило расследование, которое закончилось тем, что мне предложили по-тихому, без суда и наказания, уволиться. Известие о неприятностях в Форин Офис дошло до дядюшки, мы здорово поскандалили, он сказал, что не может считать своим наследником агента Москвы, и изменил завещание в пользу американской секты. Вот, собственно и всё.
— Почему ты не доложил обо всём нам?
— А какой смысл? Зачем вам нужен бесполезный, не обладающий секретами человек? Разведка — это не благотворительное общество. К тому же я не хотел неприятностей для ваших людей в Лондоне: я был уже разоблачён, и встречаться со мной было небезопасно.
— Где и когда тебя можно найти?
— Почти каждый вечер меня можно найти здесь. А зачем тебе это?
— Я попытаюсь тебе помочь и стать на ноги.
— Спасибо, Глеб, не надо. Я доволен своей жизнью. Жаль только, что я нарушил свои обязательства по отношению к вам. А в остальном… в остальном мне не стоит жаловаться. Я теперь свободен, как птица, я никому ничего не должен, я много думаю, пытаюсь даже философствовать. Летом собираюсь наняться на какое-нибудь судно и попутешествовать по миру. А деньги, положение в обществе — это такая мура, поверь мне, Глеб!
Донцов помолчал, не находя умных и пристойных к случаю слов для ответа.
— И всё-таки я попытаюсь тебе помочь, — сказал он.
— Спасибо, Глеб, но это не обязательно.
— Берти, всё это глупо и грустно… Я искал тебя две недели, и вот нашёл, когда до отлёта в Москву осталось несколько часов. Мне пора идти.
— Правда? Как здорово, что мы всё-таки встретились. Теперь вы всё знаете, и совесть моя перед вами чиста. Надеюсь, вы не в обиде?
— Конечно, нет, — горячо возразил Донов. — Спасибо тебе за всё.
— Ну, вот и отлично. А теперь иди, а то ещё опоздаешь. Государственному чиновнику нельзя опаздывать!
— До свидания, Берти! Всего тебе хорошего!
— Прощай, Глеб! Привет Москве!
Донов вышел наружу и, не оглядываясь, быстрым шагом пошёл по направлению к оживлённой и освещённой ярким неоновым светом улице.
— Постой, Глеб! — услышал он сзади знакомый голос и оглянулся: от заведения бежал «Племянник», размахивая каким-то клочком бумаги.
— Вот, возьми, — сказал он, протягивая Донцову какой-то грязный замасленный клочок бумаги.
— Что это? — удивился тот.
— Не узнаёшь? Это тот самый фунт стерлингов, который я выиграл тогда на пари и который получил от тебя в день нашего знакомства.
— Зачем ты? Оставь у себя, он тебе сгодится.
— Нет, Глеб, тратить его я не могу, это нечто большее, чем деньги — ты же понимаешь. А пусть он будет у тебя, в моей беспорядочной жизни я его ещё потеряю. Да я и не заслуживаю его больше. То всё кануло в прошлое.
— Спасибо, Берти. Я не знаю, что и сказать…
— Ничего не надо. Пока.
«Племянник» вернулся в своё заведение, а Донцов стал искать ближайшую станцию метро.
Через час он сидел в кабинете резидента и строчил срочную телеграмму в Центр, излагая результаты встречи с «Племянником» и ходатайствуя о необходимости задержаться в Лондоне, чтобы разобраться во всём и оказать бывшему агенту материальную помощь.
Ответ Центра за подписью Кобы не заставил себя ждать. Москва ни словом не обмолвилась о «Племяннике», но зато предлагала «товарищу Донцову вылететь домой незамедлительно».
Три часа спустя он сидел в салоне самолёта, отправлявшегося в Москву, а ещё через двадцать четыре часа, доложив о результатах командировки Дикушину, написал рапорт об увольнении.
Фауст
Пока ещё умом во мраке он блуждает,
Но истины лучом он будет озарён.
Всё в его судьбе складывалось удачно.
В самом конце войны его мобилизовали, присвоили звание лейтенанта административной службы и направили в один из штабов Группы Советских оккупационных войск в Германии. Он не собирался оставаться в армии и мечтал выйти в отставку и заняться любимым делом — филологией, изучением иностранных языков. Мечтал он и о встрече с любимой девушкой, о семье, о детях.
Он прослужил в Берлине около двух лет, получил звание старшего лейтенанта, когда в один из июльских жарких дней его вызвал к себе непосредственный начальник полковник Р. и, прежде чем предложить сесть, направил на него долгий испытующий взгляд.
— Что-то случилось, товарищ полковник? — спросил он, ёжась под этим взглядом.
— В общем, да, — загадочно ответил тот.
— Я совершил какую-нибудь оплошность? — с тревогой в голосе спросил он.
— Нет-нет, что ты …Ты, пожалуйста, не волнуйся, — заторопился Р., увидев, как изменился в лице его старший лейтенант. — Одним словом, слушай.
Рассказ был коротким: некая служба НКВД заинтересовалась личностью старшего лейтенанта, предлагая ему некую работу в своей организации. На его вопрос, что это была за служба и что за работа, Р. замялся на мгновение, но сказал, что, по его слабейшему мнению, речь идёт о стратегической разведке.