— Да? — удивленно воскликнула она.
— Да, — кивнул Холланден с печальной улыбкой на лице. — Вы, Грейс, позволили себе играть чувствами неотесанного деревенского парня и делали это до тех пор, пока он не перестал отличать свое ухо от зуба, вырванного два года назад.
— Он бы страшно разозлился, если бы услышал, что вы назвали его неотесанным деревенским парнем.
— Кто? — спросил Холланден.
— Ну как кто? Неотесанный деревенский парень, разумеется!
Писателя вновь одолели мрачные раздумья.
— И все равно, Грейс, что ни говорите, а вам должно быть стыдно. — Он покачал головой. — Жутко, ужасающе стыдно.
— Холли, несмотря на всю вашу ученость, у вас совершенно нет мозгов!
— Ну конечно, — иронично протянул Холланден. — Куда уж мне!
— Правда, правда, Холли, нет и в помине.
— Так или иначе, — сердито воскликнул он, — я понимаю чувства других и умею сопереживать людям.
— Неужели? — прищурилась она. — Что вы такое говорите, Холли? Вы пытаетесь мне втолковать, что сопереживаете тем, кто мучается и страдает? Что понимаете их?
— Почти никто не питал сомнений в моих способностях к… — нудно затянул Холланден.
— Но если так, это означает, что вы не только сочувствуете, когда другим плохо, но и понимаете ход их размышлений. Что-то мне подсказывает, что со вторым пунктом у вас слабовато: боюсь, вы не в состоянии разобраться в чужих мыслях. А человеческую природу вы знаете хуже любого другого, с кем мне только приходилось встречаться.
Холанден в изумлении посмотрел на нее и сказал:
— Интересно, интересно! И что же вас подтолкнуло к такому выводу?
Вопрос прозвучал так, словно он и сам знал об этой проблеме. Пару секунд писатель молчал и наконец спросил:
— Полагаю, вы имеете в виду, что я не могу понять конкретно вас, да?
— Почему вы так решили?
— Потому что именно это обычно подразумевают, когда обвиняют человека в непонимании других.
— Что бы вы ни думали, я не это имела в виду, — сказала она. — Я имела в виду, что вы составляете превратное мнение о людях, считая себя великим филантропом, хотя на самом деле ваша цель сводится только к одному — любыми средствами выставить себя напоказ.
— Проклятие… — начал Холланден, но осекся. После паузы он продолжил: — И что вы, черт возьми, имели в виду на этот раз?
— На этот раз? По-моему, Холли, здесь все яснее ясного. Мне казалось, мои слова не подлежат двойственному толкованию.
— Да, — задумчиво протянул он, — вы выразились предельно откровенно и прямо. Но при этом, вероятно, держали в уме некое событие, может, даже не одно, а целую последовательность событий, на фоне которых я имел несчастье вызвать ваше недовольство. Вполне возможно, в вас говорит не разум, а эмоции, порожденные этими событиями, где я, по вашему мнению, был не на высоте.
— Умно, ничего не скажешь! — воскликнула девушка.
— Однако я ничего такого припомнить не могу, — продолжил он с видом ученого мужа, игнорируя ее насмешливый тон. — Не могу, и все. Разве что в тот раз, когда…
— Мне кажется, глупо пытаться докопаться до какой-то там сути, если я сформулировала свою мысль предельно четко и ясно, — гневно воскликнула Грейс.
— Видите ли, может случиться так, что вы и сами не знаете, о чем говорите, — глубокомысленно изрек Холланден. — Для женщин это совсем не редкость. Они часто высказываются, руководствуясь теми или иными мотивами, хотя не могут с уверенностью сказать, что же именно ими движет.
— Холли, самыми дрянными людьми в этом мире можно с полным основанием считать тех, кто мнит себя знатоками женской психологии.
— Но вы же понимаете, что каждый, кто действительно обладает подобным знанием или хотя бы претендует на него, неизменно скатывается на позиции сарказма! — весело воскликнул Холланден.
По лужайке неистово носился пес. Всем своим видом он выражал тревогу и смятение.
— Эге, направляясь домой, Билли забыл свистнуть свою собаку, — сказал Холланден. — Иди сюда, старина! И славный же ты пес!
Девушка тоже позвала его, но сеттер их проигнорировал. Он беспокойно сновал по траве до тех пор, пока не учуял след хозяина, затем припал носом к земле и энергичным галопом ринулся вперед. Холланден и мисс Фэнхолл проводили его взглядом.
— Стэнли — хорошая собака, — сказал писатель.
— Да, замечательная! — горячо поддержала его девушка.
Кивнув, Холланден заметил:
— Ну, хорошо, давайте больше не будем пререкаться, тем более что нам так и не удалось установить предмет спора. Я причины не вижу, вы ее не знаете, так что…
— Я знаю. И назвала ее вам, не прибегая к околичностям.
— Вот и славно. А теперь давайте отработаем удар. Чтобы правильно его провести, нужно согнуть руку, напрячь ее, подбросить ладошкой мяч и ударить. Но будьте осторожны, возьмете слишком низко — и мяч угодит в сетку, возьмете слишком высоко — улетит… Боже мой, ну не в траву же! Да, что ни говорите, а такую подачу сразу не освоишь. Давайте как-нибудь придем на корт, и я покажу вам несколько других, попроще.
Потом, когда они направились в сторону пансионата, девушка вдруг расхохоталась.
— Что вас так рассмешило? — спросил Холланден.
— Я подумала, как бы он разозлился, если бы услышал, как вы назвали его неотесанным деревенским парнем, — ответила она.
— Кто?
Глава XVII
Оглеторп доказывал, что лучшими следует считать писателей, которые на своих книгах зарабатывают больше всех. Холланден возражал, утверждая, что они-то как раз самые худшие. Оглеторп заявил, что этот вопрос должны решать читатели. На это Холланден категорично ответил, что людям свойственно выносить неправильные суждения по проблемам, которые им вменяют в обязанность решать.
— То, что вы сейчас сказали, суть не что иное, как самое гнусное аристократическое убеждение! — воскликнул Оглеторп.
— Неправда! — возразил Холланден. — Я люблю людей. Но в общем случае они представляют собой толпу затейливых болванов.
— Что совершенно не мешает этим болванам читать ваши книги, — ухмыльнулся Оглеторп.
Набирая обороты, их спор привлек пристальное внимание барышень Вустер, однако мисс Фэнхолл, казалось, не слушала их.
Хокер, сидя рядом с ней, вглядывался с темноту с угрюмым и озабоченным видом.
— Это ваш последний вечер в «Хемлок Инн»… — наконец тихо промолвил художник. — Вам жаль будет завтра уезжать?
— Конечно же жаль.
Из окон первого этажа на черную стену ночи изливался оранжевый свет.
— Я по вам буду скучать, — сказал Хокер.
— Хотелось бы надеяться, — ответила девушка.
Холланден продолжал разглагольствовать со знанием дела. Его голос перебивал монотонный гомон сосен, которые, казалось, не просто качались на ветру, а переплетались ветвями в торжественном скорбном танце.
— Это самое замечательное лето в моей жизни, — сказал художник.
— Да, мне оно тоже доставило много радости, — ответила девушка.
Время от времени Хокер бросал на Оглеторпа, Холландена и барышень Вустер мимолетные взгляды, и в этих взглядах не было даже намека на то, что он желает им добра.
— Я по вам буду скучать, — еще раз сказал он девушке. В его голосе ощущалась безысходность.
Мисс Фэнхолл ничего не ответила, он было потянулся к ней, но потом застыл с убитым видом.
Посидев так несколько секунд, он заметил:
— Здесь опять станет так одиноко… Осмелюсь предположить, что через пару недель я и сам вернусь в Нью-Йорк.
— Надеюсь, вы пришлете о себе весточку, — сказала девушка.
— С превеликим удовольствием, — сухо ответил он, с досадой глядя на нее.
— Эй, мистер Хокер, — закричала младшая барышня Вустер, отвлекаясь от спора Холландена и Оглеторпа. — Вам будет грустно без Грейс? Если честно, то я даже не знаю, что нам теперь делать. Нам ее будет ужасно не хватать, правда?
— Правда, — грустно кивнул Хокер. — Нам действительно будет ужасно не хватать ее.
— Это будет просто кошмар! — подлила масла в огонь старшая барышня Вустер. — Я понятия не имею, как мы будем без нее. А через десять дней уедет и Холли. О господи! И это при том, что мама, боюсь, заставит нас торчать здесь до конца лета. Так приказал папа, и она, надо полагать, его не ослушается. Папа настаивает, чтобы она хоть один раз хорошо отдохнула. Знали бы вы, сколько у нее в городе разных дел — невпроворот!
— Эй! — неожиданно вмешался Холланден. — У вас такой вид, будто вы взялись травить Хокера. Он, бедняга, выглядит как затравленный заяц. Что вы ему такого наговорили?
— Скажете тоже! — ответила младшая барышня Вустер. — Мы лишь сказали ему, как здесь будет одиноко без Грейс.
— О господи! — вздохнул Холланден.
Когда совсем стемнело, к компании присоединилась мама барышень Вустер. Это был верный признак того, что девушки вскоре уйдут. Миссис Вустер села на самый краешек стула, будто ожидая, что ее вот-вот позовут и она с готовностью уйдет, пожелав всем доброй ночи. Красноречие Холландена она вознаграждала рассеянными улыбками дуэньи.
Через какое-то время младшая барышня Вустер пожала плечами, повернулась к ней и сказала:
— Мама, ты заставляешь меня нервничать!
В ответ на ее слова мать улыбнулась еще более рассеянной улыбкой.
Оглеторп встал, чтобы переставить свой стул ближе к перилам. Когда он поднялся, миссис Вустер подалась вперед и в надежде посмотрела по сторонам — не пора ли всем расходиться? — но он сел обратно. Хокеру стало тревожно.
Потом встала мисс Фэнхолл.
— Как, вы уже уходите? — хором спросили Хокер, Холланден и Оглеторп.
Мамаша Вустер решительно поднялась, чтобы увести за собой глухо протестовавших дочерей. Мисс Фэнхолл осталась.
Холланден вновь энергично взялся за Оглеторпа.
— Во всяком случае… — начал он, ловко возобновляя прерванный спор.
— Мне… мне будет ужасно вас не хватать, — сказал Хокер девушке.
Она повернулась к нему, посмотрела, улыбнулась и тихо спросила:
— В самом деле?