— Ну что же, давайте есть, — сказал Большое Горе.
— Есть… — язвительно фыркнул Морщинистый. — Я ведь говорил, у нас осталось только два яйца и немного хлеба. Поэтому поесть, конечно бы, можно, только вот что?
Так как приблизился час ужина, Пеннойер и Горе глубоко задумались.
— Проклятие! — подвел итог своим умозаключениям Большое Горе.
— Эх, был бы сейчас здесь Билли Хокер… — начал Пеннойер.
— Был бы, был бы! Его нет, — отрезал Морщинистый, — и на этом вопрос можно считать закрытым.
Горе с Пеннойером опять задумались.
— Делать нечего, давайте есть то, что есть, — вздохнул Большое Горе.
Остальные немедленно приняли его предложение, будто оно пришло в голову не ему, а им.
В эту минуту в коридоре послышались торопливые шаги, и почти в то же мгновение в дверь кто-то бухнул кулаком. Морщинистый, ставивший на огонь жестяную посудину с водой, Пеннойер, взявшийся резать хлеб, и Большое Горе, прилаживавший к газовой плите резиновый шланг, хором закричали:
— Входите!
Дверь распахнулась, и в комнату бурным вихрем осенних листьев ворвалась натурщица, мисс Флоринда О’Коннор.
— Ба! Привет, Кутерьма! — раздались нестройные возгласы.
— Здравствуйте, мальчики, я забежала к вам поужинать.
Ее напор напоминал шторм, обрушившийся на яхты.
Первым заговорил Горе.
— Забежала поужинать, говоришь? — скептически спросил он.
— Ну да. А почему ты спрашиваешь?
Троица ухмыльнулась.
— Эх, старушка, — ответил Горе, — ты немного не вовремя. Если честно, у нас все закончилось. Так что ужина не будет. Но хуже всего, что у нас не осталось ни цента.
— Как? — закричала Флоринда. — Опять?
— Ага, опять. Так что ужинать тебе сегодня лучше дома.
— Но я… я ссужу вас деньгами, хотя это дело рискованное! — горячо воскликнула девушка. — Да-да, ссужу. Идиоты несчастные! Какой позор!
— Ни в коем случае, — строго изрек Пеннойер.
— Что ты такое говоришь, Кутерьма? — сердито спросил Морщинистый.
— Нет, так не пойдет, — решительно вставил слово Большое Горе своим, как всегда, печальным тоном.
Флоринда, сняв шляпку, жакет и перчатки, небрежно бросила их на стул в углу:
— Кофе у вас хотя бы есть? Только не говорите, что нет, иначе я даже пальцем не пошевелю, чтобы вам помочь. Хороши, нечего сказать! — горько добавила она. — Сколько раз выручали меня из беды, а теперь, когда сами оказались в затруднительном положении, ведете себя как банда пижонов!
Большое Горе поставил на газовую плиту кофеварку и, как часовой, встал рядом. И это отнюдь не было пижонством: шланг был короткий, две небольшие кучки сухих щепок лежали на стуле, стул балансировал на чурбане, а сама плита стояла криво. Приготовить в таких условиях кофе и в самом деле было сродни подвигу.
Пеннойер уронил кусочек хлеба на пол:
— Ну вот! Только этого не хватало.
Морщинистый уселся, взял в руки гитару и принялся бренчать серенады; при этом он дырявил взглядом стол, будто с помощью телепатии хотел навести на нем порядок.
— Послушай, так кофе не варят! — набросилась на Горе Флоринда.
— А что тебе не нравится?
— То, что ты делаешь. Надо взять…
Она принялась ему объяснять какие-то детали, но он все равно ничего не понял.
— Морщинистый, ради бога, убери со стола! Хватит изображать из себя музыкальную шкатулку! — рявкнул Пеннойер, хватая яйца и подступаясь к газовой плитке.
Позже, когда они с довольным видом расселись за столом, Морщинистый произнес:
— Что ни говори, а кофе хорош!
— Хорош-то хорош, — заметила Флоринда, — только вот сварен неправильно. Я научу тебя, Пенни. Сначала надо…
— Помолчи, Кутерьма, — оборвал ее Горе. — На вот тебе лучше яйцо.
— Я не люблю яйца, — поморщилась Флоринда.
— Бери яйцо, — угрожающе рыкнула на нее вся троица.
— Да говорю же вам, я их не люблю.
— Возьми! Яйцо! — не отставали мужчины.
— Ну, хорошо, — уступила Флоринда, — возьму. Но еще раз скажу — вы ведете себя как банда пижонов. Что-то мне подсказывает, завтрак у вас тоже был не слишком сытный. А вот меня с утра кормили просто превосходно! В студии Понтиака. Эх! Видели бы вы, какая у него студия.
От этих слов троица пришла в уныние.
— Некоторые его полотна я лицезрел в галерее Стенсила, — зловеще молвил Большое Горе. — Мерзость страшная.
— Ага, мерзость, — поддакнул Пеннойер.
— Мерзость, — повторил Горе.
— Ну да, — пылко возразила Флоринда, — если у человека шикарная студия или же он хорошо одевается, как, к примеру, Билли, вы тут же принимаетесь талдычить «мерзость-мерзость-мерзость», словно сычи в подвале. Просто потому, что сами безнадежно оторвались от жизни. Пейзажи Понтиака…
— Да они же все дутые, эти его пейзажи! Поставь любой его холст рядом с работой Билли Хокера, и тебе сразу станет ясно, как на ее фоне смотрится мазня этого твоего Понтиака.
— Ну да, рядом с работой Билли Хокера, — кивнула Флоринда. — Кто бы сомневался.
Все трое повернулись и пристально вгляделись в ее лицо.
Глава XX
— Он написал, что на этой неделе вернется, — сказал Пеннойер.
— Вот как? — безразлично произнесла Флоринда.
— Да. Ты что, не рада?
Они все так же не сводили с нее глаз.
— Ну почему, рада, конечно. Почему я должна быть не рада? — слишком уж горячо возмутилась девушка.
Троица ухмыльнулась:
— Билли Хокер, Кутерьма, хороший парень, так что у тебя есть все основания радоваться.
— Слушайте, ребята, вы меня утомляете, — фыркнула Флоринда. — Билли Хокеру на меня ровным счетом наплевать, он даже намеком никогда не давал понять, что я ему небезразлична.
— Что да, то да, но из этого еще не следует, что он сам тебе безразличен. А, Флоринда?
Девушка заморгала, казалось, у нее дыхание перехватило.
— А даже если так, то что? — наконец сказала она.
— Сигарету? — ответил вопросом на вопрос Большое Горе.
Флоринда взяла сигарету, закурила, забралась с ногами на диванчик, служивший заодно коробом для угля, и жадно затянулась.
— А даже если так, то что? — вновь повторила она. — Это в любом случае лучше, чем питать симпатию к таким идиотам, как вы.
— Наша прямолинейная Кутерьма…. — печально протянул Морщинистый.
Горе покопался в трубках и выудил самую лучшую:
— Слушай, Кутерьма, разве ты не понимаешь, что твой острый язычок нарушает все законы, предписанные прекрасному полу. Смотри, как бы на твой след не вышли какие-нибудь экстремисты.
— Не плети чушь! — сузила глаза Флоринда. — Самому Билли плевать, нравится он мне или нет. И если бы сейчас он меня услышал, то вряд ли обрадовался бы. Сомневаюсь, что он вообще обратил бы на меня внимание. Мне это известно. — Девушка на несколько мгновений умолкла, уставив взгляд на ряд гипсовых слепков. — Но вам не стоит мне без конца об этом напоминать.
— А мы что, мы ничего! — возмущенно заявил Морщинистый. — Ты сама завела этот разговор.
— Пусть так, — кивнула Флоринда, — но это все равно лучше, чем любить таких идиотов, как вы. Он делает деньги и…
— Так, стоп! — перебил ее Горе. — Хватит! Ей-богу, в своем панегирике Хокеру ты дошла до точки, и каждый следующий шаг неизбежно будет заставлять тебя отступать назад.
— Да мне плевать, есть у кого-то деньги или нет!
— Конечно же плевать, Кутерьма, — вставил слово Пеннойер.
— Но если ты так говоришь, то понимаешь, что я имею в виду. Парень — еще не мужчина. Чтобы стать им, ему нужно прочно встать на ноги и заработать какие-то деньги. А поскольку у Билли Хокера денег достаточно, вы считаете, что равных ему нет. Он не простак и не балабол, а чистокровная лошадка.
— Ты к нам троим слишком сурова, Кутерьма, — сказал Пеннойер, немного поразмыслив.
— Он, конечно, мне нравится, однако…
— Что «однако»? — спросил Пеннойер.
— Даже не знаю, — ответила Флоринда.
Пурпур Сэндерсон жил в этой же комнате, но обедал, как правило, в городе. В свое время, перед тем как стать великим художником, он освоил ремесло газопроводчика и теперь, когда его мнение не совпадало со взглядами авторов, публикующих материалы на темы искусства в нью-йоркских изданиях, отправлялся к своему другу-водопроводчику, воззрения которого неизменно разделял. Он любил ходить в некий чистенький ресторан на Двадцать третьей улице, известный тем, что по вечерам в субботу Морщинистый, Горе и Пеннойер, когда у них заводились деньги, устраивали в нем перебранки.
Едва Флоринда умолкла, как этот самый Пурпур и переступил порог:
— Привет, Кутерьма!
Аккуратно повесив пиджак, он повернулся к остальным и сказал:
— Через четыре дня нам вносить арендную плату.
— Как это? — пораженно воскликнул Пеннойер.
— Да-да, через четыре дня, — кивнул Пурпур с видом финансового воротилы.
— О боже! — воскликнул Морщинистый.
— Да заткнись ты, Пурпур! — бросил Горе. — Ты меня уже утомил своей болтовней об арендной плате. Эх, не успел я почувствовать себя счастливым, а тут ты.
— Все это хорошо, но платить в любом случае придется, — произнес Сэндерсон. — Знать бы только как.
Морщинистый откинулся на стуле и печально тронул струны гитары. Горе метнул в Сэндерсона яростный взгляд и уставился в стену.
— Думаю, придется занять у Билли Хокера, — осторожно предложил Пеннойер.
Флоринда засмеялась.
— Кстати, — тут же продолжил Пеннойер, — со мной обещали расплатиться в «Эмейзмент». Если они сдержат слово, деньги будут.
— Конечно же будут, — с иронией в голосе отозвался Горе. — Навалом. Только вот скажи мне: тебе хоть раз там заплатили в срок? Или ты у нас в одночасье стал важной птицей? То-то я вижу, заговорил вдруг как великий художник.
Морщинистый улыбнулся.
— А Пенни в «Эминент Мэгезин» попросили приглашать натурщиц и проверять, на что они годятся, — сказал он, по-прежнему улыбаясь. — Его это, конечно, вгонит в тоску. Сегодня он истратил все деньги, просрочил на три недели плат