Вскоре после того как мы с Энн поженились, военкомат вызвал меня для прохождения медкомиссии. Я был годен по всем параметрам, и, следовательно, по окончании учебы меня должны были отправить во Вьетнам. Перспектива воевать в Юго-Восточной Азии вызывала у меня бурю негативных эмоций, хотя я всегда восхищался войной. Меня воспитывали на рассказах о моих колониальных предках – включая Томаса Пейна и Итана Аллена – и я посетил все места сражений в Новой Англии и Нью-Йорке, относящиеся к войне с французами и индейцами, а также к Войне за независимость. Я прочитал все исторические романы, какие мог найти. По сути, когда наш спецназ вошел в Юго-Восточную Азию, я был готов пойти добровольцем. Но когда СМИ обличили зверства и противоречия американской политики, я передумал. Я стал задаваться вопросом, чью сторону принял бы Пейн. Уверен, он бы присоединился к нашим вьетконговским врагам.
Дядя Фрэнк пришел мне на помощь. Он сообщил мне, что работа в Агентстве национальной безопасности дает право на отсрочку от армии, и устроил для меня несколько собеседований, включая изнурительные проверки на полиграфе, которые длились целый день. Мне сказали, что эти тесты покажут, гожусь я для рекрутинга и обучения в АНБ или нет, и, если меня возьмут, на основе этого материала составят профиль моих сильных и слабых сторон, в соответствии с которым будет спланирована моя карьера. Учитывая мое отношение к Вьетнамской войне, я был уверен, что провалю тесты.
На собеседовании я признал, что, будучи патриотом своей страны, я против войны, и меня удивило, что интервьюеры не стали развивать эту тему. Они больше интересовались моим детством, отношениями с родителями, эмоциями, вызванными тем фактом, что я рос бедным пуританином среди богатых сверстников с ярко выраженными гедонистическими наклонностями. Были также вопросы по поводу моего разочарования, связанного с отсутствием женщин, секса и денег в те школьные годы, когда формируется личность, и мира фантазий, в котором я находил утешение. Я удивился, сколько внимания они уделили моим отношениям с Фархадом и моей готовности соврать полиции кампуса, чтобы защитить его.
Сначала я решил, что все эти поступки и качества, бесспорно отрицательные, на мой взгляд, делают меня непригодным для работы в АНБ, но, как ни странно, мне назначили новое собеседование. И только через несколько лет я понял, что с точки зрения АНБ эти негативные черты были на самом деле позитивными. Они оценивали не мою преданность стране, а недовольство жизнью. Злость на родителей, одержимость женщинами и стремление наслаждаться всеми благами жизни стало для них важной зацепкой; меня можно было легко соблазнить. Мое стремление достичь высоких результатов в учебе и спорте, бунт против отца, способность ладить с иностранцами и готовность соврать полиции – именно таких качеств они искали. Позже мне стало известно, что отец Фархада работал на американскую разведку в Иране; так что моя дружба с Фархадом зачлась мне как большой жирный плюс.
Через несколько недель после собеседований в АНБ мне предложили работу – овладеть искусством шпионажа, после того как я получу диплом Бостонского университета, до окончания которого оставалось еще несколько месяцев. Однако прежде чем официально принять предложение, я неожиданно для себя решил сходить на семинар в Бостонском университете, который проводил рекрутер Корпуса мира. Главным образом меня привлекло то, что, как и в АНБ, работа в Корпусе мира давала отсрочку от армии.
Решение сходить на тот семинар стало одной из случайностей, казалось бы, совершенно незначительных в то время, но впоследствии оказавших колоссальное влияние на мою жизнь. Рекрутер рассказал о нескольких местах, особенно нуждавшихся в волонтерах. Одним из них были дождевые леса Амазонки, где, как он отметил, коренные народы жили примерно так же, как туземцы Северной Америки до прибытия европейцев.
Я всегда мечтал жить как абенаки, населявшие Нью-Гэмпшир, когда мои предки колонизировали его. Мне хотелось изучать легенды и предания леса, которые они впитали с молоком матери. После семинара я подошел к рекрутеру и спросил, можно ли поехать волонтером на Амазонку. Он заверил меня, что в том регионе острая нехватка волонтеров и что у меня есть все шансы попасть туда. Я позвонил дяде Фрэнку.
К моему удивлению, дядя Фрэнк поддержал мое желание поступить в Корпус мира. Он сказал мне по секрету, что после падения Ханоя – в чем люди его положения тогда не сомневались – Амазонка станет следующей горячей точкой.
– Там столько нефти, – сказал он. – Нам понадобятся хорошие агенты, люди, которые понимают местных.
Он заверил меня, что Корпус мира станет идеальной тренировочной базой, и посоветовал выучить испанский язык, а также диалекты коренных народов.
– Кто знает, – усмехнулся он, – возможно, в конечном итоге ты будешь работать на частную компанию, а не на правительство.
Тогда я не понял, что он имеет в виду. Меня повысили со шпиона до ЭУ, хотя я никогда не слышал этого термина и впервые услышу его только через несколько лет. Я и представить себе не мог, что по всему миру рассредоточены сотни индивидов, работавших на консалтинговые фирмы и другие частные компании, не получавшие ни копейки от правительственных учреждений и при этом служащие интересам империи. И я точно не догадывался, что к концу тысячелетия новый вид агентов, с совершенно невинными официальными должностями, будет насчитывать тысячи человек и что я сыграю значительную роль в формировании этой растущей армии.
Энн и я подали заявку в Корпус мира и попросили направить нас на Амазонку. Когда мы получили уведомление о приеме, я сначала сильно расстроился. В письме было сказано, что нас отправляют в Эквадор.
«О нет, – подумал я. – Я же просил Амазонку, а не Африку».
Я открыл атлас и посмотрел, где находится Эквадор. Однако, к своему удивлению, не обнаружил его на африканском континенте. Тогда я проверил по алфавитному указателю и выяснил, что Эквадор находится в Латинской Америке, – и вдруг осознал, что, несмотря на все мое образование, я совершенно не разбираюсь в географии. Я посмотрел по карте и увидел, что речные системы, спускаясь с Андских ледников, образуют верховье могучей Амазонки. Я также прочитал, что джунгли Эквадора одни из самых разнообразных и опасных в мире и что на протяжении тысячи лет жизненный уклад коренного населения практически не менялся. Энн и я согласились поехать туда.
Мы прошли программу обучения Корпуса мира в Южной Калифорнии и в сентябре 1968 года направились в Эквадор. Мы жили на Амазонке с шуарами, чей образ жизни действительно напоминал образ жизни преколониальных североамериканцев; затем нас перевели в Анды, где я работал с местными каменщиками, представителями коренных народов, потомков инков. О существовании такого мира я даже не подозревал. До того единственными латиноамериканцами, каких я знал, были богатые дети в школе, где преподавал мой отец. Я проникся симпатией к этим коренным народам, жившим охотой, земледелием и изготовлением кирпичей из глины, которую они обжигали в примитивных печах. Я почувствовал удивительное родство с ними. Почему-то они напоминали мне «деревенщину» из моего детства.
Однажды мужчина в деловом костюме, Эйнар Грив, приземлился на аэродроме в нашей общине. Он был вице-президентом Chas. T. Main, Inc. (MAIN), международной консалтинговой фирмы, избегавшей всякой публичности, которая проводила исследование с целью выяснить, стоит ли Всемирному банку давать Эквадору и соседним странам миллиарды долларов на строительство гидроэлектрических плотин и других инфраструктурных проектов. Кроме того, Эйнар был полковником армии США в резерве.
Он стал обсуждать со мной преимущества работы в такой компании, как MAIN. Когда я упомянул, что меня приняли в АНБ до того, как я поступил в Корпус мира, и что я подумываю о том, чтобы принять их предложение, он сообщил мне, что иногда выполняет роль координатора АНБ, и взглянул на меня так, будто он прибыл сюда отчасти для того, чтобы оценить мои способности. Теперь я считаю, что он должен был дополнить мой профиль и, в частности, убедиться в моем умении выживать в среде, которую большинство североамериканцев сочли бы враждебной.
Мы провели несколько дней в Эквадоре, а затем переписывались по почте. Он попросил присылать ему отчеты с оценкой экономических перспектив Эквадора. У меня была маленькая портативная печатная машинка, я любил писать и с радостью взялся за дело. Примерно за год я отправил Эйнару минимум пятнадцать длинных писем. В этих письмах я размышлял об экономическом и политическом будущем Эквадора и отмечал растущее недовольство коренного населения, связанное с их противостоянием нефтяным компаниям, агентствам международного развития и вообще с сопротивлением всяким попыткам втянуть их в современный мир.
Когда моя работа в Корпусе мира подошла к концу, Эйнар пригласил меня на собеседование в штаб-квартиру MAIN в Бостоне. На личной встрече со мной он подчеркнул, что основным направлением деятельности MAIN является инженерно-проектная работа, но его крупнейший клиент, Всемирный банк, недавно стал настаивать на том, чтобы компания взяла в штат экономистов для составления важных экономических прогнозов, на основе которых принималось бы решение о целесообразности и масштабах инженерных проектов. Он признался, что уже нанял трех высококвалифицированных экономистов с безупречными рекомендациями – двух с магистерской степенью и одного с докторской. Они не справились с работой.
– Ни один из них, – сказал Эйнар, – не сумел придумать, как составить экономические прогнозы в странах, где отсутствует надежная статистика.
Далее он рассказал, что помимо всего прочего они не сумели выполнить условия контракта, который требовал поездок в такие далекие страны, как Эквадор, Индонезия, Иран и Египет, где нужно было общаться с местными лидерами, и, кроме того, давать личную оценку перспективам экономического развития данных регионов. У одного случился нервный срыв в затерянной панамской деревне; панамская полиция доставила его в аэропорт и посадила на рейс обратно в Соединенные Штаты.