Вместе со своим водителем и переводчиком я посетил многие места, включая живописные рыбацкие деревушки на берегу Яванского моря, и останавливался в жилищах, которые вызвали бы ужас у членов моей команды. Я беседовал с местными предпринимателями и политическими лидерами и выслушал их мнение о перспективах экономического роста. Однако оказалось, что большинство из них не торопятся откровенничать со мной. Их пугало мое присутствие. Обычно они говорили мне, что я должен обратиться к их начальству, в правительственные агентства или корпоративные штаб-квартиры в Джакарте. Иногда я подозревал их в настоящем заговоре против меня.
Это были короткие поездки, как правило, не более двух-трех дней. А в промежутках я возвращался в «Висму». У женщины, которая управляла поместьем, был сын на несколько лет моложе меня. Его звали Расмон, но все кроме матери звали его Раси. Студент экономического факультета местного университета, он сразу же заинтересовался моей работой. Мне даже показалось, что рано или поздно он попросится ко мне в помощники. Кроме того, он стал обучать меня индонезийскому языку (бахаса).
У Раси был мотороллер, и он вознамерился познакомить меня со своим родным городом и народом.
– Я покажу вам Индонезию такой, какой вы ее еще не видели, – пообещал он мне однажды вечером, предложив усесться на сиденье позади него.
Мы посмотрели кукольный театр теней, музыкантов, игравших на традиционных инструментах, глотателей огня, жонглеров и уличных продавцов, торгующих всеми мыслимыми и немыслимыми товарами, от контрабандных американских кассет до редких артефактов коренных народов. Наконец мы оказались в крошечной кофейне, где собиралась молодежь. Раси представил меня группе, сидевшей за столом, и мы присоединились к ним.
Все они говорили по-английски, с разным уровнем мастерства, но они оценили и одобрили мои успехи в бахаса. Они выражались довольно прямолинейно и спросили меня, почему американцы не учат их язык. Я не знал, что ответить. И не мог объяснить, почему я единственный американец или европеец в этой части города, в то время как все мои соотечественники торчат в гольф-клубе, роскошных ресторанах, кинотеатрах и дорогих супермаркетах.
Раси и его друзья приняли меня как своего. Я был счастлив общаться с ними, наслаждаться этим городом, едой, музыкой, впитывать запах гвоздичных сигарет и другие ароматы, являвшиеся неотъемлемой частью их жизни, шутить и смеяться вместе с ними. Будто я снова попал в Корпус мира. И я задумался, как мне вообще в голову пришло, что я хочу путешествовать первым классом и отделять себя от представителей другой культуры и истории. Их безумно интересовали мои мысли об их стране и о войне, которую вела моя страна во Вьетнаме. Всех их пугало так называемое «незаконное вторжение», и они с облегчением обнаружили, что я разделяю их мысли.
Тот вечер и другие вечера в компании Раси и молодых индонезийцев, а также мои поездки по стране изменили меня. Я обнаружил, что стал иначе смотреть на своих соотечественников. Молодые жены американских бизнесменов уже не казались мне такими прекрасными. Ограждение вокруг бассейна и стальные решетки на окнах нижнего этажа, которые я едва замечал раньше, теперь производили зловещее впечатление. Блюда в роскошных гостиничных ресторанах казались безвкусными по сравнению с богатой, ароматной местной кухней.
И еще кое-что. На встречах с политиками и предпринимателями я стал замечать их отношение ко мне. Раньше я не осознавал этого, но теперь я ясно видел, что многих из них раздражает мое присутствие. Например, когда они представляли меня друг другу, они часто использовали слова на бахаса, которые, согласно моему словарю, можно было перевести как «инквизитор» и «судья». Я намеренно не показывал, что понимаю их язык – даже мой переводчик не знал, что я владею несколькими дежурными фразами, – и я купил хороший словарь бахаса, которым часто пользовался после встреч с ними.
Возможно, это не более чем особенности языка? Или неверный перевод в моем словаре? Я старался убедить себя, что это так. Но чем больше времени я проводил с этими мужчинами (в то время женщины не занимали столь высоких должностей), тем больше я убеждался, что я незваный гость, что им поручено сотрудничать со мной и у них нет иного выбора. Я не знал, кто отдал приказ – правительственный чиновник, банкир, генерал или посольство США. Я знал только одно: хотя они приглашали меня в свои офисы, угощали чаем, вежливо отвечали на мои вопросы и внешне всячески приветствовали меня, за этим скрывалась тень обреченности и ненависти.
Поэтому я сомневался в искренности их ответов на мои вопросы и в достоверности предоставленных данных. Например, я не мог просто войти в офис вместе с моим переводчиком и познакомиться с человеком; сначала надо было назначить встречу. Поскольку телефоны редко работали, приходилось ехать по запруженным транспортом улицам, расположенным таким причудливым образом, что дорога до здания, расположенного в нескольких кварталах от нас, занимала целый час. Когда мы приезжали, нам предлагали заполнить несколько форм. В конце концов появлялся секретарь (тоже мужчина). Вежливо он расспрашивал меня о том, какую информацию я хотел бы получить, и затем назначал время для встречи.
Причем встречу всегда назначали минимум через несколько дней, и когда она наконец происходила, мне вручали папку с готовым материалом. Владельцы предприятий давали мне планы на пять-десять лет, от банкиров я получал таблицы и графики, а правительственные чиновники вручали мне список проектов, готовых покинуть чертежные доски и стать двигателями экономического роста. Все, что они показывали мне, и все, что они говорили, указывало на то, что Яву ждет фантастический экономический бум. Никто даже не сомневался в этом и не давал мне никакой негативной информации.
Но, возвращаясь в Бандунг, я не мог отделаться от мысли, что все, чем я занимаюсь в Индонезии, – игра, а не реальность. Мы прячем друг от друга наши карты. Мы не можем доверять друг другу и полагаться на достоверность информации, которой мы делимся друг с другом. Однако эта игра предельно серьезная, и ее исход определит жизнь миллионов людей на десятки лет вперед.
Глава 11. Цивилизация перед судом истории
– Я везу тебя к далангу, – сказал Раси с лучезарной улыбкой. – Ну, знаешь, знаменитому индонезийскому кукловоду. – Он искренне радовался, что я вернулся в Бандунг. – Сегодня вечером в городе выступает один из лучших.
Он повез меня на своем мотороллере по районам города, о существовании которых я не подозревал, по улицам, застроенным традиционными яванскими домами, похожими на бедняцкий вариант крошечных храмов с черепичными крышами. Здесь не было внушительных голландских колониальных особняков и офисных зданий, к которым я привык. Население было явно бедным, но отличалось особой гордостью. На них были изношенные, но чистые батиковые саронги, цветастые блузы и соломенные шляпы с широкими полями. Повсюду нас приветствовали улыбки и смех. Когда мы остановились, дети подбежали потрогать меня и проверить, какие мои джинсы на ощупь. Одна маленькая девочка украсила мои волосы благоухающим цветком плюмерии.
Мы припарковали мотороллер возле уличного театра, где собралось несколько сотен человек – одни стояли, другие сидели на складных стульях. Вечер был ясный и чудесный. Хотя мы находились в сердце самого старинного района Бандунга, уличных фонарей не было, и звезды сияли у нас над головой. Воздух наполняли запахи дровяного костра, горячего арахисового соуса и гвоздики.
Раси исчез в толпе и вскоре вернулся с теми молодыми людьми, с которыми я познакомился в кофейне. Они угостили меня горячим чаем, пирогом и сате – маленькими кусочками мяса, обжаренными в арахисовом масле. Должно быть, я помедлил секунду, прежде чем взять мясо, потому что одна из женщин показала на небольшой костер.
– Очень свежее мясо, – рассмеялась она. – Только что пожарено.
А затем раздалась музыка – призрачные волшебные звуки гамелана, напоминавшего храмовые колокола.
– Даланг сам исполняет музыку, – прошептал Раси. – А еще он управляет всеми куклами и говорит за всех персонажей на нескольких языках. Мы будем переводить для тебя.
Представление было потрясающее, сочетание традиционных легенд с современными событиями. Позже я узнал, что даланг – шаман, выступающий в состоянии транса. У него более сотни кукол, и за каждую он говорит своим голосом. Этот вечер я никогда не забуду, он повлиял на всю мою жизнь.
Завершив классическую часть из древних сказаний «Рамаяны», даланг достал куклу Ричарда Никсона, с характерным длинным носом и дряблыми щеками. Президент США был одет как Дядя Сэм, в звездно-полосатый цилиндр и пиджак. Его сопровождала другая кукла в полосатом костюме-тройке. В одной руке она держала ведро, на котором были нарисованы доллары. Свободной рукой она размахивала американским флагом над головой Никсона, словно раб, обмахивающий господина опахалом.
За ними появилась карта Ближнего и Дальнего Востока, страны висели на крючках на соответствующих местах. Никсон сразу приблизился к карте, снял Вьетнам с крючка и сунул себе в рот. При этом он закричал: «Фу, какая гадость. Нам этого больше не надо!» Затем он бросил Вьетнам в ведро и принялся за другие страны.
Однако меня удивило, что его следующий выбор пал не на страны-домино Юго-Восточной Азии. Он выбирал только ближневосточные страны – Палестину, Кувейт, Саудовскую Аравию, Ирак, Сирию и Иран. После этого он взялся за Пакистан и Афганистан. Каждый раз кукла Никсона выкрикивала эпитеты, прежде чем отправить страну в ведро, и все его ругательства были антиисламскими: «мусульманский пес», «чудовища Мохаммеда» и «исламские дьяволы». Мне стало стыдно, что эти люди считали мою страну такой расистской, нетерпимой и узколобой.
Толпа взволновалась, напряжение возрастало по мере того, как наполнялось ведро. Зрители будто разрывались между приступами смеха, возмущением и гневом. Иногда, как мне казалось, их оскорбляли слова кукловода. Мое чувство стыда обратилось в страх; я выделялся в толпе, был намного выше остальных, и я переживал, что они направят свой гнев на меня. И тут Никсон произнес слова, от которых у меня мороз пробежал по спине, когда Раси перевел их. – А это отдайте Всемирному банку. Посмотрим, что он придумает, чтобы мы хорошенько заработали на Индонезии. – Он снял Индонезию с карты и поднес ее к ведру, но в эту секунду третья кукла выскочила из тени. Эта кукла походила на индонезийского мужчину, одетого в батиковую рубашку и широкие брюки цвета хаки, и на нем была табличка с именем.