Паула стала еще одной «случайностью», и под ее влиянием моя жизнь изменилась навсегда. До встречи с ней я часто сомневался, правильно ли я поступаю, периодически мучился чувством вины, но всегда находил оправдание, чтобы подчиниться системе. Думаю, Паула просто появилась в моей жизни в нужное время. Вполне возможно, что я бы и сам решился на смелый шаг, и мой опыт в Саудовской Аравии, Иране и Панаме побудил бы меня измениться. Но я вижу ситуацию так: одна женщина, Клодин, убедила меня вступить в ряды экономических убийц, а другая женщина, Паула, стала именно тем вдохновением, в котором я тогда нуждался. Она помогла мне заглянуть вглубь себя и понять, что я никогда не буду счастлив, если продолжу свою работу.
Глава 24. Американская Республика или глобальная империя?
– Давай на чистоту, – сказала Паула однажды, когда мы сидели в кофейне в Барранкилье. – Индейцы и все фермеры, живущие вдоль реки, где вы строите плотину, ненавидят вас. Даже горожане, на которых это не влияет напрямую, симпатизируют партизанам, нападающим на стройку. Ваше правительство называет этих людей коммунистами, террористами и наркоторговцами, но на самом деле это просто люди, чьи семьи живут на землях, которые разрушает ваша компания.
Я рассказал ей про Мануэля Торреса. Он был инженером MAIN и одним из тех, на кого напали партизаны на нашей стройке плотины в Альто-Сину. Мануэль был колумбийским гражданином, который получил эту работу, потому что Государственный департамент США запрещал нам отправлять граждан Соединенных Штатов на эту стройку. Мы называли это доктриной «колумбийцы как расходный материал», и она символизировала ксенофобскую, привилегированную американскую позицию, которая последнее время не вызывала у меня ничего кроме ненависти. Из-за своего отношения к подобной политике мне было все сложнее жить в мире с самим собой.
– Мануэль говорит, что они стреляли из АК-47 в воздух и в землю, – сказал я Пауле. – Внешне он казался совершенно спокойным, но, похоже, был на грани истерики. Они никого не застрелили. Только передали им письмо и отправили их вниз по течению в их лодках. Я спросил его, может, они были из ФАРК или М-19 (две самые печально известные партизанские группировки в Колумбии)?
– И?
– Он сказал, что ни те, ни другие. Но он верит тому, что они написали в письме.
Паула раскрыла газету, которую я принес, и прочитала письмо вслух.
– «Каждый день мы трудимся в поте лица, чтобы выжить, и мы клянемся на крови наших предков, что никогда не позволим строить плотины на наших реках. Мы простые индейцы и метисы, но мы лучше умрем, чем будем спокойно смотреть, как затопляют нашу землю. Мы предупреждаем наших колумбийских братьев: прекратите работать на строительные компании». – Она положила газету. – Что ты ему ответил?
– То, чего требует политика нашей компании. Я спросил, похоже ли на то, что это письмо написано фермерами.
Она терпеливо наблюдала за мной.
– Он только плечами пожал. – Наши взгляды встретились. – Ох, Паула, я презираю себя за то, что играю эту роль.
– А потом что ты сделал? – допытывалась она.
– Я ударил кулаком по столу. Я напугал его. Я спросил его, откуда у фермеров АК-47. А затем спросил, знает ли он, кто изобрел АК-47.
– Он знал?
– Да, но я едва расслышал его ответ. «Русские», – прошептал он. Я заверил его, что он прав и что изобретателем был коммунист по фамилии Калашников, удостоенный высоких наград офицер Красной армии. Я убедил его, что люди, написавшие это письмо, коммунисты.
– А сам ты в это веришь? – спросила она.
Ее вопрос заставил меня задуматься. Разве я могу ответить ей честно? Я вспомнил Иран, когда Ямин назвал меня человеком, оказавшимся между двумя мирами, человеком посередине. В каком-то смысле я жалел, что меня не было на стройке, когда напали партизаны, или что я сам не партизан. Меня охватило странное чувство, похожее на зависть к Ямину и Доку и колумбийским мятежникам. Вот люди с убеждениями. Они выбрали реальный мир, а не нейтральную территорию.
– Мне надо делать свою работу, – сказал я наконец.
Она ласково улыбнулась.
– Ненавижу ее, – продолжил я. Я вспомнил людей, чьи образы часто посещали меня за эти годы, – Том Пейн и другие герои Войны за независимость, пираты и переселенцы. Они стояли на передовой, а не отсиживались в безопасности. Они отстаивали свою позицию; пусть временами жестоко и эгоистично, но они жили, не страшась последствий. – Каждый день я ненавижу свою работу все больше и больше.
Она взяла меня за руку.
– Твою работу?
Наши взгляды встретились. Я понял, что она имеет в виду.
– Себя.
Она стиснула мою руку и медленно кивнула. Мое признание тут же принесло мне облегчение.
– Что ты собираешься делать, Джон?
У меня не было ответа на этот вопрос. Облегчение сменилось желанием выгородить себя. Я перечислил все свои стандартные оправдания: я старался поступать правильно, я искал способ изменить систему изнутри и – моя любимая отговорка – если я уйду, мое место займет кто-то намного хуже меня. Но по ее глазам я видел, что мои слова нисколько не убеждают ее. Более того, я знал, что они не убеждают и меня самого. Она заставила меня взглянуть правде в лицо: виновата не моя работа, а я. – А ты? – спросил я наконец. – Во что ты веришь?
Она вздохнула и выпустила мою руку.
– Меняешь тему разговора?
Я кивнул.
– Хорошо, – согласилась она. Затем взяла ложку и стала внимательно разглядывать ее. – Я знаю, что некоторые партизаны прошли подготовку в России и Китае. – Она опустила ложку в свой café con leche, помешала, затем медленно облизнула ложку. – А что им еще остается? Нужно владеть современным оружием и знать, как сражаться с солдатами, прошедшими ваши военные школы. Иногда они продают кокаин, чтобы заработать деньги на вооружение. А на что еще им покупать оружие? Положение у них незавидное. Ваш Всемирный банк не защищает их. По сути, он и обрек их на подобное существование. – Она сделала глоток кофе. – Я считаю, что они борются за правое дело. Электричество поможет лишь немногим, самым богатым колумбийцам, а тысячи погибнут, когда после строительства вашей плотины будет отравлена рыба и вода.
У меня мурашки побежали по спине, когда я слушал, с каким сочувствием она говорит о людях, противостоящих нам, – то есть мне. Я невольно вздрогнул.
– Откуда ты столько знаешь о партизанах? – Не успел я задать вопрос, как меня охватила тревога, дурное предчувствие. Я вовсе не хочу слышать ответ.
– Я училась в школе с некоторыми из них, – сказала Паула. Она помедлила, затем отодвинула свою чашку. – Мой брат вступил в их ряды.
Вот оно. Я окончательно пал духом. Я-то думал, что хорошо знаю ее, но такое… Я вдруг представил себя мужем, который, вернувшись домой, застает свою жену в постели с другим мужчиной.
– Почему ты мне раньше не сказала?
– Не было подходящего момента. Да и зачем? Разве такими вещами хвастаются? – Она задумалась. – Я не видела его два года. Он должен быть крайне осторожен.
– Откуда ты знаешь, что он жив?
– Не знаю, но недавно правительство объявило его в розыск. Значит, надежда есть.
Меня охватила беспричинная ревность.
– Как он стал партизаном?
К счастью, она не отрывала глаз от кофейной кружки.
– Во время демонстрации перед офисом одной нефтяной компании – Occidental, кажется. Он протестовал против бурения на земле коренных народов, в лесах племени, которому грозит вымирание, он и еще несколько десятков его друзей. На них напали солдаты, избили и бросили в тюрьму, хотя ничего незаконного они не делали, просто стояли перед зданием, размахивали плакатами и пели. – Она бросила взгляд на ближайшее окно. – Его продержали в тюрьме почти шесть месяцев. Он так и не рассказал нам, что там произошло, но вышел он оттуда совсем другим человеком.
Это был первый из многих откровенный разговор с Паулой, и теперь я понимаю, что наши беседы определили дальнейший ход событий. Моя душа разрывалась на части, но я все еще находился во власти своего кошелька и других слабостей, которые выявило АНБ, когда составило мою характеристику десять лет назад, в 1968 году. Заставив меня увидеть это и разобраться с более глубокими чувствами, скрывавшимися за моим восхищением пиратами и другими мятежниками, Паула помогла мне встать на путь спасения.
Помимо размышлений о моих личных дилеммах пребывание в Колумбии также помогло мне понять разницу между идеалами старой Американской Республики и новой глобальной империи.
Идеальная сторона республики предлагала надежду всему миру. Она основывалась на нравственных и философских принципах, а не материалистических. Она исповедовала равенство и справедливость для всех. Однако была и темная сторона, более века отказывавшая людям, не владевшим землей, а также женщинам и меньшинствам в праве голоса, и до сих пор она пропитана расистской жестокостью, предвзятой политикой и полицейским произволом. Старая республика принимала в свои объятия угнетенных, а их детей заставляла работать в рабских условиях на своих фабриках – и создавала точно такие же условия труда на зарубежных дешевых производствах. Она могла вдохновлять и на мир и на военное вмешательство, побуждать к активным действиям, как во время Второй мировой войны. Частичка надежды все же оставалась даже в крупных корпорациях, банках и правительственных бюрократических структурах, угрожавших идеалам республики; они вполне могли бы провести кардинальные изменения и воплотить в себе лучшие стороны республики. По крайней мере, в теории подобные учреждения обладали коммуникационными сетями и транспортными системами, необходимыми, чтобы покончить с болезнями, голодом и даже войной – если бы удалось убедить их пойти этим путем.
Глобальная империя, напротив, опровергает идеалы республики. Это эгоистичная, алчная и материалистичная система, основанная на меркантильных интересах. Подобно империям прошлого, у нее одна цель – накопить ресурсы, схватить все, что попадется на глаза, и набить свою ненасытную утробу. Она делает все возможное, чтобы приумножить власть и богатства своих правителей.