На меня уход Бруно произвел удручающее впечатление. Он был моим личным наставником и ключевой фигурой нашей международной работы. Придди, напротив, занимался деятельностью компании в Соединенных Штатах и практически ничего не знал об истинных задачах нашей заграничной работы. Я даже задумался, не собирается ли компания изменить свою политику. Я позвонил Бруно домой и нашел его в весьма философском расположении духа.
– Что я могу тебе сказать, Джон? Он и сам прекрасно понимал, что повода у него нет, – сказал он про Холла, – так что я потребовал очень щедрую компенсацию и получил ее. Мак контролирует значительную часть голосующих акций, и, раз он принял решение, я не могу на него повлиять.
Бруно намекнул, что рассматривает несколько предложений на высокие должности в международных банках, которые были нашими клиентами.
Я спросил его, что он посоветует мне.
– Смотри в оба, – сказал он. – Мак Холл потерял связь с реальностью, но никто ему этого не скажет, особенно теперь, после того что он сделал со мной.
В конце марта 1980 года, все еще переживая по поводу увольнения Бруно, я взял отпуск и отправился на своей яхте к Виргинским островам. Хотя в то время я об этом не задумывался, теперь я понимаю, что история этой области стала одним из факторов, которые помогли мне принять решение и наконец выполнить свое новогоднее обещание.
Когда я шел по Каналу Сэра Фрэнсиса Дрейка, борясь с ветром, навстречу мне появилось деревянное судно с радужным флагом и раздувавшимися по ветру парусами. Полдюжины молодых людей, хиппи в ярких саронгах, кричали и махали. По-видимому, они жили на борту коммуной, как современные пираты, свободные и ничем не связанные.
Меня кольнула зависть. Я тоже хочу быть свободным. И тут меня осенило. Мое негодование, мой гнев были направлены не на моих родителей и не на то, что они не давали мне преимуществ, которые были у моих друзей в частной школе. В тот момент я вдруг понял, что моя жизнь – дар моих родителей, о которых я часто отзывался с пренебрежением. Я многим обязан маме и папе и должен быть благодарен за все, что они сделали, чтобы подготовить меня и вдохновить на долгий путь, который в итоге привел меня к этому моменту. Кроме того, мне надо было признать личную ответственность за все допущенные ошибки. Обвинять их, как я часто делал, не просто глупо и несправедливо, а еще и разрушительно для меня самого.
Вскоре после этого я вошел в Лейнстерский залив у острова Сент-Джон – бухту, где пиратские корабли поджидали золотой флот. Я бросил якорь; цепь загремела, погружаясь в кристально-чистую воду, и яхта остановилась.
Затем я спустил шлюпку на воду, добрался до острова и вытащил шлюпку на берег под развалинами старой сахарной плантации. Я долго сидел там, возле воды, стараясь ни о чем не думать и избавиться от всех эмоций. Но это не сработало.
Вечером я с трудом поднялся на крутой холм и оказался у осыпающихся стен этой древней плантации, глядя сверху на свой парусник. Я смотрел, как солнце садится в Карибское море. Картина была в высшей степени идиллической, однако я знал, что окружавшая меня плантация некогда являлась местом невыразимых страданий. Здесь погибли сотни порабощенных африканцев, которых под дулом пистолета заставляли строить великолепную усадьбу, сажать сахарный тростник, а затем собирать урожай и управлять оборудованием, которое превращало сахар-сырец в основной ингредиент для рома. За безмятежностью этого места скрывалась жестокая история.
Солнце исчезло за горным хребтом острова. Широченная пурпурная арка раскинулась на небе. Море потемнело, и я вдруг осознал поразительный факт: ведь я тоже рабовладелец, и моя работа в MAIN предполагала не только использование долгов для втягивания бедных стран в глобальную империю. Мои завышенные прогнозы не просто гарантировали моей стране беспрепятственный доступ к нефти; мне, как партнеру компании, поручалось не только увеличивать прибыль MAIN. Моя работа касалась также простых людей и их семей, – таких же, как те, что погибли на стройке стены, на которой я теперь сидел, – людей, которых я эксплуатировал.
Десять лет я был истинным наследником прежних рабовладельцев. Я применял более современный, незаметный подход; мне никогда не приходилось видеть умирающих, чувствовать вонь гниющей плоти или слышать крики предсмертной агонии. Но я тоже согрешил, и, поскольку я мог отстраниться, то есть не замечать личных аспектов – мертвых тел, страданий и криков, возможно, в конечном итоге мой грех был даже хуже.
Я отвернулся от моря, бухты и пурпурного неба. Я закрыл глаза, чтобы не видеть стену, построенную порабощенными людьми, навеки разлученными со своим африканским домом. Я старался отключить эмоции. Когда я открыл глаза, то увидел большую узловатую палку, толстую, как бейсбольная бита, и в два раза длиннее. Я вскочил на ноги, схватил палку и стал бить по каменным стенам. Я колошматил по этим стенам, пока не свалился без сил. И долго лежал на траве, глядя на облака, плывущие надо мной.
В конце концов я вернулся к своей шлюпке. Стоя на берегу, глядя на яхту в лазурной воде, я понял, что надо делать. Надо взять на себя ответственность. Я понимал, что если я вернусь к прежней жизни, MAIN и ко всему, что она собой представляла, я уже никогда не смогу вырваться на свободу. Прибавки, накопления, страховка и привилегии, моя доля в капитале компании… Чем дольше я остаюсь, тем сложнее уйти. Либо я продолжу бичевать себя, как я бичевал эти каменные стены, либо я уйду.
Спустя два дня я вернулся в Бостон. Первого апреля 1980 года я вошел в кабинет Пола Придди и подал заявление на увольнение.
Часть V. 1981 – 2004
Глава 28. Смерть эквадорского президента
Уйти из MAIN оказалось нелегко; Пол Придди просто не поверил мне.
– С первым апреля, – подмигнул он. Я заверил его, что не шучу. Вспомнив совет Паулы ни с кем не враждовать и не давать повода для подозрений в том, что могу обличить экономических убийц, я подчеркнул, что благодарен за все, что сделала для меня MAIN, но мне надо двигаться дальше. Я всегда мечтал написать о людях, с которыми познакомила меня MAIN в разных странах, но без политической подоплеки. Я сказал, что хотел бы работать фрилансером в National Geographic и других журналах и продолжать путешествовать. Я заявил о своей преданности MAIN и поклялся, что буду петь ей дифирамбы при каждой возможности. В то время я искренне верил в то, что говорил. Я просто хотел уйти. Не быть поработителем. Наконец Пол сдался.
Зато все остальные принялись отговаривать меня. Мне то и дело напоминали, как хорошо мне жилось, и даже обвиняли в безумии. Никто не хотел признавать, что я ухожу добровольно (по крайней мере, отчасти), потому что тогда им пришлось бы взглянуть на себя. Если мое решение не является безумным, то им стоит крепко задуматься о собственном благоразумии, раз они остаются в MAIN. Проще было объявить меня сумасшедшим.
Особенно болезненно отреагировали мои подчиненные. Им казалось, что я бросаю их, а сильного преемника не предвидится. Однако я принял твердое решение. После стольких лет колебаний я наконец-то был готов сжечь все мосты.
К сожалению, вышло не совсем так, как я предполагал. Действительно, работы я лишился, но поскольку я не был полноправным партнером, обналичив свои акции, я обнаружил, что на пенсию мне явно не хватит. Если бы я остался в MAIN еще на несколько лет, я вполне мог стать сорокалетним миллионером, как я и мечтал, а теперь, в тридцать пять лет, мне предстояло пройти еще долгий путь до этой цели. В Бостоне стоял холодный, тоскливый апрель.
А потом мне позвонил Пол Придди и стал умолять приехать в офис.
– Один из наших клиентов грозит уйти, – сказал он. – Он нанял нас, поскольку хотел, чтобы именно ты представлял его в качестве свидетеля-эксперта в суде.
Я долго размышлял об этом, и, когда уселся напротив Пола в его кабинете, уже принял решение. Я назвал цену – гонорар, в 3 раза превышавший мою зарплату в MAIN. К моему удивлению, он согласился, и так началась моя новая карьера.
В течение следующих нескольких лет я работал высокооплачиваемым свидетелем-экспертом в основном для американских электроэнергетических компаний, которые хотели получить одобрение общественных комиссий по коммунальному обслуживанию для строительства новых электростанций. Одним из моих клиентов была компания по коммунальному обслуживанию Нью-Гэмпшира. Мне поручили оправдать, под присягой, экономическую целесообразность строительства крайне неоднозначной атомной электростанции Seabrook («Сибрук»). По крайней мере, мне так показалось.
Хотя я уже не был напрямую связан с Латинской Америкой, я продолжал следить за происходящими там событиями. Будучи свидетелем-экспертом, я располагал свободным временем между судебными заседаниями. Я переписывался с Паулой и возобновил старые знакомства, сохранившиеся со времен работы в Корпусе мира в Эквадоре – стране, которая внезапно оказалась в центре всеобщего внимания в международной нефтяной политике.
Хайме Рольдос не сидел сложа руки. Он серьезно отнесся к своим предвыборным обещаниям и развернул масштабную битву с нефтяными компаниями. Казалось, он ясно видит то, что многие по обе стороны Панамского канала либо не замечали, либо намеренно игнорировали. Он понимал, какие тайные силы грозят превратить мир в глобальную империю, обрекая граждан его страны на весьма унизительную роль, граничащую с рабством. Читая газетные статьи о нем, я был впечатлен не только его решительностью, но и способностью замечать более глубокие проблемы. А глубокие проблемы указывали на тот факт, что мы вступаем в новую эпоху мировой политики.
В ноябре 1980 года Картер проиграл президентские выборы Рональду Рейгану. Соглашение о Панамском канале, которое он заключил с Торрихосом, а также, и особенно, ситуация в Иране, связанная с захватом заложников в посольстве США и неудачной попыткой их спасения, стали основными факторами. Но не единственными. Президента, мечтавшего о мире во всем мире и стремящегося ослабить зависимость США от нефти, сменил человек, считавший, что Соединенные Штаты имеют полное право занять место на верхушке пирамиды при поддержке военных и что контроль нефтяных месторождений, где бы они ни находились, является частью доктрины «Предначертания судьбы». Президента, установившего солнечные панели на крыше Белого дома, сменил человек, который сразу же, как вступил в Овальный кабинет, велел их снять.