– За все это платит Texaco? – спросила Энн.
– Не совсем… – он наклонился над столом и похлопал ее по руке. – Ты платишь. Или твой папочка. Американские налогоплательщики. Деньги идут через Агентство международного развития США, Всемирный банк, ЦРУ и Пентагон, но местные, – он махнул рукой в сторону окна и города под нами, – знают, что без Texaco им не выжить. Не забывайте, что такие страны навидались госпереворотов за свою историю. Если приглядеться, то вы заметите, что перевороты обычно происходят, когда лидеры страны не играют по нашим правилам[21].
– Вы хотите сказать, что Texaco свергает правительства? – спросил я. Он рассмеялся.
– Скажем так: правительства, которые не сотрудничают с нами, объявляются советскими марионетками. Они угрожают американским интересам и демократии. А ЦРУ этого не любит.
В тот вечер я впервые столкнулся с тем, что позже назову системой ЭУ.
Следующие 18 месяцев Энн и я провели в дождевых лесах Амазонки. Затем нас перевели высоко в Анды, где я должен был помогать сельским каменщикам. Энн обучала людей с ограниченными возможностями работе на местных предприятиях.
Мне сказали, что каменщикам нужно усовершенствовать производительность архаичных печей, где обжигали кирпичи. Однако один за другим они стали жаловаться мне на владельцев грузовиков и складов, расположенных в городе.
Эквадор был страной с низкой социальной мобильностью. Несколько богатых семей, ricos, управляли практически всем, включая местный бизнес и политику. Их агенты покупали кирпичи у каменщиков по чудовищно низким ценам и продавали их примерно в десять раз дороже. Один из каменщиков пошел к мэру города и пожаловался ему. Через несколько дней его насмерть сбил грузовик.
Страх охватил общину. Люди убеждали меня, что его убили. Мои подозрения, что это правда, усилились, когда шеф полиции объявил, что смерть этого человека связана с кубинским заговором, цель которого превратить Эквадор в коммунистическую страну (Че Гевара был казнен в ходе операции ЦРУ в Боливии менее трех лет назад). Он намекнул, что каждый каменщик, который станет мутить воду, будет арестован как мятежник.
Каменщики умоляли меня сходить к ricos и заступиться за них. Они были готовы сделать что угодно, лишь бы умилостивить тех, кого они боялись, – даже убедить себя в том, что, если они уступят, ricos защитят их. Я не знал, что делать. Повлиять на мэра я не мог и решил, что если я – иностранец, всего 25 лет от роду – вмешаюсь в ситуацию, это лишь усугубит ее. Я просто слушал и сопереживал.
В конце концов я понял, что ricos – часть системы, порабощавшей жителей Анд путем запугивания еще со времен испанского завоевания. А мое сочувствие лишь поощряет общину и дальше ничего не делать. Им не мое заступничество было нужно; им надо бы самим противостоять ricos. Им надо было осознать гнев, который они подавляли, и наконец возмутиться, что их подвергают такой несправедливости.
Я сказал им, что пора действовать. Надо сделать все возможное – даже рискнуть собственной жизнью, чтобы их дети могли процветать и жить в мире.
Осознание того, что я потворствую этой общине, стало для меня хорошим уроком. Я понял, что жертвы сами могут быть невольными соучастниками и что решительные действия – единственный выход из ситуации. И это сработало.
Каменщики сформировали кооператив. Каждая семья жертвовала кирпичи, и кооператив использовал их, чтобы арендовать грузовик и склад в городе. Ricos бойкотировали кооператив, пока лютеранская миссия из Норвегии не заключила с ними контракт на кирпичи для школы, которую она строила, заплатив примерно в пять раз больше, чем ricos платили каменщикам, но в два раза меньше, чем требовали ricos у лютеран – все остались в выигрыше, кроме ricos. После этого кооператив стал процветать.
Меньше чем через год Энн и я завершили свою работу в Корпусе мира. Мне исполнилось 26 лет, и я уже не подлежал призыву. Я стал экономическим убийцей.
Когда я впервые вступил в их ряды, я убедил себя, что поступаю правильно. Южный Вьетнам пал под натиском коммунистического Севера, и теперь миру угрожали Советский Союз и Китай. Преподаватели в моей школе бизнеса учили нас, что финансирование инфраструктурных проектов через многочисленные кредиты Всемирного банка выведет страны с низким уровнем дохода из бедности и вырвет их из когтей коммунизма. Эксперты Всемирного банка и Агентства международного развития подкрепляли это убеждение.
К тому времени как я обнаружил всю лживость этой сказки, я уже попал в ловушку системы. Я рос в бедной семье (хотя, как оказалось, все познается в сравнении), был сыном учителя нью-гэмпширской школы-пансиона для мальчиков из весьма состоятельных семей, и вдруг я стал зарабатывать огромные деньги, летать первым классом в страны, увидеть которые я мечтал всю свою жизнь, останавливаться в лучших гостиницах, ужинать в шикарных ресторанах и пожимать руки главам государств. Я добился успеха. Мне и в голову не приходило отказаться от этого. И только намного позже я осознал, что был с детства привилегированным; в отличие от большей части мира мне никогда не приходилось испытывать страх, не зная, что я буду есть или где я буду спать, и я получил образование, доступное лишь немногим.
Возможно, на подсознательном уровне я все это понимал, потому что именно тогда у меня начались кошмары.
Я просыпался в темных гостиничных номерах, обливаясь потом, терзаясь картинами, которые я видел наяву: безногие прокаженные, привязанные к деревянным ящикам на колесах, катящиеся по улицам Джакарты; люди, моющиеся в мутно-зеленых каналах, а рядом с ними – другие, испражняющиеся; человеческий труп, брошенный на куче мусора, кишащий личинками и мухами; и дети, спящие в картонных коробках и дерущиеся с собаками за объедки. Я понял, что эмоционально дистанцировался от всего этого. Подобно другим американцам, я считал этих несчастных недочеловеками – «попрошайками», «маргиналами», «другими».
Однажды мой лимузин, предоставленный индонезийским правительством, остановился на светофоре. Человек, больной проказой, просунул изъеденные остатки руки в окно. Мой водитель накричал на него. Тот ухмыльнулся кривой беззубой улыбкой и отошел. Мы продолжили путь, но образ того человека словно остался со мной. Словно он специально искал меня, его окровавленный обрубок был предостережением, а его улыбка – посланием. «Изменись, – будто говорил он. – Покайся».
Я стал приглядываться к миру вокруг меня. И к себе. Я пришел к выводу, что, несмотря на все атрибуты успеха, я несчастен. Я глотал валиум каждую ночь и пил немереное количество алкоголя. Я вставал по утрам, заливал в себя кофе вместе с таблетками для бодрости и, пошатываясь, направлялся на переговоры по контрактам на сотни миллионов долларов.
И эта жизнь стала для меня нормой. Я купился на лживые истории. Я влез в долги, чтобы поддерживать свой образ жизни. Все мои действия были продиктованы страхом – перед коммунизмом, потерей работы, неудачей и нехваткой материальных благ, в которых я нуждался, как мне внушали.
Как-то ночью мне приснился совершенно другой сон.
Я вошел в офис лидера страны, который только что обнаружил у себя огромное месторождение нефти.
– Наши строительные компании, – сказал я ему, – арендуют оборудование у франшизы John Deere, принадлежащей вашему брату. Мы заплатим в два раза больше обычной ставки, а ваш брат поделится прибылью с вами.
А дальше я стал объяснять во сне, что мы заключим такие же сделки с его друзьями, владевшими разливочными заводами Coca-Cola, другими производителями продуктов питания и напитков и трудовыми подрядчиками. От него требуется только одно – согласиться на кредит Всемирного банка, который позволит нанять американские корпорации для строительства инфраструктуры в его стране.
Затем я мимоходом упомянул, что отказ повлечет за собой появление шакалов.
– Помните, – сказал я, – что произошло с… – я перечислил целый список имен, таких как Мосаддык из Ирана, Арбенс из Гватемалы, Альенде из Чили, Лумумба из Конго, Зьем из Вьетнама. – Все они, – продолжил я, – были свергнуты или… – я провел пальцем по шее, – потому что не играли по нашим правилам.
Лежа в постели, снова обливаясь холодным потом, я вдруг осознал, что этот сон точно описывает мою реальную жизнь. Все эти преступления действительно на моей совести.
Мне не составляло никакого труда предоставить государственным чиновникам, как в моем сне, внушительный материал, обосновывающий кредиты для их народа. Целый штат экономистов, финансовых экспертов, статистиков и математиков виртуозно составляли хитроумные эконометрические модели, доказывающие, что подобные инвестиции – в электроэнергетические системы, автомагистрали, порты, аэропорты и промышленные парки – стимулируют экономический рост.
Годами я полагался на эти модели, чтобы убедить также и себя в том, что я – благодетель. Я оправдывал свои поступки тем, что ВВП действительно повышался после строительства инфраструктуры. А теперь мне пришлось взглянуть в лицо фактам, скрывающимся за этими расчетами. Статистика была крайне необъективной; она была искажена в пользу семей, владеющих отраслевыми предприятиями, банками, торговыми центрами, супермаркетами, гостиницами и множеством компаний, которые процветали благодаря созданной нами инфраструктуре.
Они процветали.
Остальные страдали.
Деньги, заложенные в бюджете на здравоохранение, образование и другие социальные сферы, шли на выплату процентов по кредитам. О том, чтобы выплатить основную сумму долга, не было и речи, и страна попадала в долговые кандалы. Экономические убийцы Международного валютного фонда приезжали и требовали, чтобы правительство предложило свою нефть или другие ресурсы нашим корпорациям по низким ценам и приватизировало свои учреждения, связанные с электричеством, водоснабжением, канализацией и другими сферами общественного сектора, а потом продало их корпоратократии. Большой бизнес получал огромную выгоду.