Ключевым для подобных займов всегда было условие, чтобы строительными проектами занимались наши компании. Львиная доля денег так и не покидала Соединенные Штаты; их просто переводили из банковских офисов Вашингтона в инженерные офисы Нью-Йорка, Хьюстона или Сан-Франциско. Мы, экономические убийцы, также делали все от нас зависящее, чтобы страна согласилась покупать самолеты, медикаменты, тракторы, компьютерную технику и другие товары и услуги у наших корпораций.
Несмотря на тот факт, что деньги почти сразу же возвращались в компании, принадлежащие корпоратократии, страна-реципиент (должник) должна была выплатить долг в полном объеме, основную сумму плюс проценты. В случае успеха ЭУ кредиты оказывались настолько большими, что должник был вынужден признать себя неплатежеспособным уже через несколько лет. И тогда мы получали свое сполна. Это зачастую предполагало следующие действия: контроль голосов в ООН, размещение военных баз или доступ к ценным ресурсам, таким как нефть. Конечно, должник все еще должен был нам деньги, а значит, еще одна страна попадала в нашу глобальную империю.
Эти кошмары помогли мне понять, что я живу не той жизнью, к которой я стремился. Я стал осознавать, что, подобно андским каменщикам, я должен взять на себя ответственность за свою жизнь, за то, что я творю с собой и с этими людьми и странами. Но прежде чем уразуметь глубинный смысл этой реальности, на которую у меня постепенно стали открываться глаза, мне предстояло понять, что заставило меня согласиться на такую работу.
Глава 5. Рождение экономического убийцы
Все начиналось совершенно невинно.
Я родился в 1945 году и был единственным ребенком в семье, относящейся к среднему классу. Оба моих родителя были потомками янки, проживших три столетия в Новой Англии; их строгость, нравоучительность и приверженность республиканским взглядам отражали дух многих поколений пуритан. Они первыми в своей семье поступили в колледж – со стипендией. Моя мама стала преподавать латынь в старшей школе. Отец был лейтенантом Военно-морского флота во Второй мировой и командовал пулеметным расчетом, охранявшим легковоспламеняемый торговый танкер в Атлантическом океане. Когда я родился (в Ганновере, Нью-Гэмпшир), отец восстанавливался после перелома бедра в техасской больнице. Впервые я увидел его, только когда мне исполнился год.
Он устроился преподавателем иностранных языков в Тилтонскую школу-пансион для мальчиков в сельском районе Нью-Гэмпшира. Кампус стоял высоко на холме, гордо – некоторые сказали бы «высокомерно» – возвышаясь над одноименным городом. Это эксклюзивное учебное заведение принимало только около пятидесяти учеников в каждый класс, с девятого по двенадцатый. Здесь учились в основном отпрыски состоятельных семей из Буэнос-Айреса, Каракаса, Бостона и Нью-Йорка.
Моя семья едва сводила концы с концами; однако мы точно не считали себя бедными. Хотя школьные учителя имели весьма скромную зарплату, все необходимое мы получали бесплатно: питание, дом, отопление, водопровод и даже работников, которые стригли наш газон и чистили дорожки от снега. Начиная со своего четвертого дня рождения я стал есть в столовой подготовительной школы, носил мячи для футбольных команд, которых тренировал мой отец, и подавал полотенца в раздевалке.
Преподаватели и их супруги чувствовали свое превосходство над местными, и это еще мягко сказано. Я не раз слышал, как мои родители в шутку называли себя хозяевами поместья, господами этой никчемной деревенщины – так они называли горожан. И я знал, что это не просто шутки.
Мои друзья в младших и средних классах как раз принадлежали к деревенщине; они были очень бедны. Их родители были фермерами, лесорубами и фабричными рабочими. Они презирали «богатеев на холме», а мои мать и отец, в свою очередь, советовали мне не общаться с ними, особенно с «городскими девочками».
Каждый год мы проводили по три месяца летнего отпуска моего отца в доме на озере, который построил мой дед в 1921 году. Он был окружен лесами, и по ночам мы слышали сов и пум. Соседей не было; я был единственным ребенком в пешей доступности. В детстве я коротал дни, представляя, что деревья – рыцари Круглого стола и прекрасные дамы, которым грозила смертельная опасность.
В четырнадцать я получил бесплатное место в Тилтонской школе. С подачи моих родителей я окончательно порвал с городом и никогда больше не виделся со своими друзьями. Когда на каникулах мои новые одноклассники разъезжались по домам, в свои поместья и пентхаусы, я оставался один на холме. Их девушки были из высшего класса; у меня не было никаких девушек. Я был один и чудовищно страдал.
Родители уверяли меня, что мне крупно повезло получить такую возможность и однажды я буду за нее благодарен. Я найду идеальную жену, соответствующую нашим высоким нравственным стандартам. Но внутри у меня все кипело. Даже мысли о сексе, – которым я еще не занимался, – вызывали у меня головокружение.
Но вместо того чтобы восстать, я подавил свой гнев и направил всю свою тоску и безысходность на учебу, добившись в ней больших успехов. Я стал почетным учеником, капитаном двух спортивных команд, редактором школьной газеты. Я был полон решимости утереть нос своим богатым одноклассникам и распрощаться с Тилтоном навсегда. В выпускном классе я получил полную стипендию Брауновского университета; хотя университеты Лиги Плюща официально не предоставляли спортивных стипендий, меня взяли с четким пониманием того, что я обязуюсь играть в футбол. Я также получил академическую стипендию Университета Мидлбери. Я выбрал Браун, в основном потому что мне нравилось быть спортсменом и потому что этот университет располагался в городе. Но моя мама окончила Мидлбери, а мой отец получил там диплом магистра, так что, хотя Браун входил в Лигу Плюща, они все-таки предпочитали Мидлбери.
– А что если ты сломаешь ногу? – спросил отец. – Лучше взять академическую стипендию. Иди в Мидлбери.
И я уступил.
На мой взгляд, Мидлбери представлял собой увеличенную версию Тилтона – только в сельском Вермонте вместо Нью-Гэмпшира. Да, там учились люди самого разного достатка, но я был бедным по сравнению почти со всеми и уже четыре года не посещал занятий вместе с девушками. Мне не хватало уверенности, я чувствовал себя ущербным и жестоко страдал.
Я пришел к выводу, что жизнь состоит из цепочки случайностей. Главное, как мы реагируем на них или как мы проявляем так называемую свободу воли; выбор, который мы делаем в рамках этих неожиданных поворотов судьбы, определяет нашу личность. Две важные случайности, повлиявшие на мою жизнь, произошли в Мидлбери. Одной из них стал молодой иранец, сын генерала, личного советника шаха; второй случайностью стала девушка по имени Энн.
Первый, назовем его Фархадом, играл в профессиональный футбол в Риме. Он был наделен атлетическим телосложением, кудрявыми темными волосами, приветливыми медовыми глазами, а также происхождением и харизмой, перед которыми не могла устоять ни одна женщина. Во многом он был моей противоположностью. Я из кожи вон лез, чтобы заслужить его дружбу, и он научил меня многому, что принесет мне неоценимую пользу в будущем. Кроме того, я познакомился с Энн. Хотя Энн состояла в серьезных отношениях с молодым человеком, который учился в другом колледже, она взяла меня под свое крыло. Наши платонические отношения стали первой настоящей любовью, которую я испытал со своим сверстником.
Фархад учил меня пить, кутить и не слушаться родителей. Я осознанно забросил учебу. Я решил сломать «академическую» ногу, чтобы отомстить отцу. Моя успеваемость резко упала, и я лишился стипендии. Колледж выдал мне кредит. Это было мое первое знакомство с долгом. Сама идея долга показалась мне отвратительной из-за обязанности выплачивать кредит, да еще и проценты, после окончания колледжа.
В середине второго курса я решил бросить учебу. Отец грозился отречься от меня; Фархад подначивал меня. В итоге я ворвался в кабинет декана и подал заявление. Это стало поворотным моментом в моей жизни.
Фархад и я отпраздновали мою последнюю ночь в городском пабе. Пьяный фермер, настоящий гигант, обвинил меня в том, что я флиртовал с его женой, поднял меня над полом и швырнул в стену. Фархад встал между нами, выхватил нож и полоснул фермера по щеке. Потом он потащил меня через все помещение и вытолкал в окно, на карниз высоко над рекой Оттер-Крик. Мы спрыгнули и, пройдя вдоль реки, добрались до нашего общежития.
На следующее утро, когда меня допрашивала полиция кампуса, я соврал, что мне ничего не известно об этом инциденте. А Фархаду предоставили выбор: либо он покинет Мидлбери, либо против него возбудят уголовное дело. Он выбрал первый вариант. Мы оба переехали в Бостон и вместе сняли квартиру. Я нашел работу в газете Херста Sunday Advertiser в качестве личного помощника главного редактора.
В том же 1965 году нескольких моих друзей из газеты призвали в армию. Чтобы избежать подобной участи, я поступил в Колледж бизнес-администрирования при Бостонском университете. К тому времени Энн порвала со своим парнем и часто приезжала из Мидлбери в гости. Меня радовало ее внимание. Веселая и озорная, она смягчала мою злость по поводу Вьетнамской войны. Она училась на факультете английского языка и литературы и вдохновила меня писать короткие рассказы. Она окончила университет в 1967 году, а мне оставалось учиться еще год. Энн наотрез отказалась жить со мной, пока мы не поженимся. Хотя я шутил, что меня шантажируют, и действительно обижался, поскольку видел в этом продолжение архаичных и ханжеских нравственных стандартов моих родителей, мне нравилось общаться с ней и хотелось большего. Мы поженились.
Отец Энн, блестящий инженер, разработал навигационную систему для важного класса ракет и удостоился за это высокого поста в Военно-морском министерстве США. Его лучший друг, которого Энн называла дядя Фрэнк (имя изменено), занимал руководящую должность в высших эшелонах Агентства национальной безопасности (АНБ), наименее известной – и, по общему мнению, наиболее крупной – шпионской организации.