еленной. Решайся, если ты мне скажешь «да», об этом никогда не пожалеешь, а «нет» — забудь об этом навсегда. До полночи ещё домой успеешь.
— Как поступить? Что ей сказать в ответ? Как это всё чрезвычайно сложно. А вдруг её слова не полный бред? Не всё, что мы не знаем — невозможно. Как объяснить проникновенный взгляд, манящий глубиной, как океаны? И этот дивный нежный аромат, окутавший меня своим дурманом?
А эти снимки — в рамке на стекле? Такой дизайн необычайно сложен. Чем угрожает предложенье мне? Чем я рискую? Чем я так встревожен? Рискую оказаться в дураках? Мы не боимся другу корчить рожи. А, бегая по парку впопыхах, мы не рискуем насмешить прохожих? Когда стаём на лыжи в первый раз, то не боимся залететь в сугробы? Зато пугают заговор и сглаз, и голос, прозвучавший из утробы. Нередко зло имеет добрый вид. Его коварство в темноте не видно. Нас часто неизвестное страшит, хотя порой бывает безобидно. Кто не рискует, тот не пьёт вино. Свинья не съест и Бог нас не осудит. Я не сгорю, коль в омут суждено. Всё, решено: пусть будет то, что будет.
— Вот и прекрасно, честно говоря, меня твои сомненья удивили, — её певучий голос слышу я, — но рада я, что разум пересилил. Невольно на неё бросаю взгляд. Всё это удивительно и странно. Я поражён, она как телепат мои читает мысли постоянно.
— Спокойно, — говорю себе, — Антон, я не боюсь душевного канкана. К ответу я готов, какой резон стесняться мыслей, если нет обмана? Измен не помышляет голова, а помысел мой честен и возвышен. Горжусь я тем, что лживые слова из уст моих пока никто не слышал. Я в жизни ситуации такой, что нужно лгать, встречал не так уж много. А, правда для меня не звук пустой, а ровная и чистая дорога. Сворачивать с дороги не к лицу. Правдивым в жизни быть гораздо проще, а ложь плутает, бродит по кольцу, как тропка вьётся по дубовой роще.
— Да, ты, Антон, лишь правду признаёшь, не врут твой ум, не врут язык и очи. В мозгу твоём я не видала ложь, за это избрала тебя из прочих. Чтоб ты будил сознание людей. Нельзя идти к реке, не зная брода. Ты должен будешь, словно Прометей, дорогу осветить людскому роду.
Я не Землянка, далеко мой дом. Я послана на землю пилигримом. Так далеко, что вы своим умом сочтёте этот мир недостижимым.
Наука на Земле — какой-то мрак и лучшие умы так мало знают. Вселенная устроена не так, как ваши астрономы представляют. Вы поняли, что возле сгустка масс пространство искривляется обычно, но градус искривления подчас разнится в разных областях прилично. Поэтому вселенная не шар, а скомкана в комок, как лист бумажный. Галактики струятся, словно пар, но это все, поверь, не так уж важно.
Бывает сопряжение планет. Находятся они буквально рядом. Но мы, через десятки тысяч лет, способны в телескоп их видеть взглядом. Настолько рядом, что орбиты их идут под ручку, словно на свиданье.
Дорога между ними будто штрих. Короткий штрих на карте мирозданья. Содружество наш межпланетный дом. Мы все биологически похожи. У всех набор таких же хромосом, аналогичный цвет волос и кожи.
Наука каждый день идёт на бой. Есть пять ступеней на пути познанья. Зитон, моя планета, — на второй, Земля в четвертой стадии познанья. Пришел момент немного подучить, чтоб вы могли пойти на третью фазу. В содружество планетное включить, и дать Вам доступ к общих знаний базе. Хотим мы, чтоб умнее стал Ваш род. Поверь, нам это тоже очень важно. Об этом позже — близко космолёт. Мы скоро в путь отправимся отважно.
И вправду я услышал мерный гул. Как будто бур включили у дантиста. Иллона встала, отодвинув стул. Я шел за ней, но с видом фаталиста. Что ждет меня? Кончина и позор? Или познанье, что сулит Иллона? Надеюсь, не обманет ясный взор, мираж и тень — рабы иллюзиона.
В раскрытый шкаф вступил я, чуть дыша. В уютном кресле замер в ожиданье. Готовится мятежная душа соприкоснуться с тайной мирозданья. Закрылась дверь, зажегся тусклый свет. Иллона кнопки на пульте нажала. Мы с ней неслись среди других планет, и кресло подо мной слегка дрожало:
— Летим и через два земных часа мы в ста парсеках будем на Зитоне. Ты желтые увидишь облака и белые спирали на Тароне. Тарон — звезда, светило юных грёз. Зитон — её прекрасная планета. На ней не знают снега, града, гроз. Чуть-чуть весны и длительное лето. Живем всегда в покое и тепле, как нежная травинка на поляне. Мне довелось родиться на Земле, в роддоме — как обычные земляне.
Отправлена беременная мать была на Землю. Я тянулась к свету. Должна была я Землю познавать, чтоб выполнить задание совета. Потом я улетела на Зитон. Росла в семье, науку изучала. Непросто жить раздвоенной, Антон, а мне пришлось быть между двух причалов. В земные ночи видела во сне — Зитона облака, моря и горы. А дома, на Зитоне, в тишине я тосковала о земных просторах.
Часы уже по-новому бегут. Был прав Эйнштейн, хоть в это трудно верить. Пока пройдут земные пять минут, примерно пол часа Зитон отмерит. А мы должны немного отдохнуть. Закрой глаза, приятных сновидений. Нам предстоит с тобой неблизкий путь и много интересных впечатлений. Надеюсь, будет наш круиз хорош, неделю мы пробудем на Зитоне. Ты многое узнаешь и поймешь, потом опять полет в нейтральной зоне.
Два выходных промчатся. На Земле навряд ли поменяется картина, пока мы будем в неге и тепле, а в понедельник вновь вернемся в зиму. Придешь на фирму — включишь монитор, но жить уже по-прежнему не сможешь. Не забывая этот разговор, ты по-другому жизнь увидишь тоже.
Глава 2
Проснулся я от лёгкого толчка. Уже глаза открыть наверно можно. Горячая и мягкая рука меня взяла за локоть осторожно. Открылась дверь, я сделал быстрый шаг, и потолок меня ударил в темя. Как мог я позабыть — здесь всё не так. Другое притяжение и время. Мне показалось, я бы мог взлететь. И, будто воробей парить немножко. Но, что бы головой не биться впредь, ступать я должен мягко, словно кошка. Всё как обычно было предо мной, и если бы не эта лёгкость в теле, о том, что я покинул шар земной, наверно никогда бы не поверил. Стоит кровать за ширмой в глубине. Такой же стол как в комнате Иллоны. Похожие картины на стене, а на полу лежит палас зелёный.
— Мы на Зитоне, — голос слышу я, — пройдёмся по планете нашей вскоре. Нас ждёт моя любимая семья. Я думаю, они уже все в сборе.
Открылась дверь, в глаза ударил свет, причудливым лучом скользнув по коже.
— Приветствую на лучшей из планет. Надеюсь, ты её полюбишь тоже.
Я был тем светом дивным поражён, луч золотистым как у Солнца не был. В окно глядел причудливый Тарон, оранжевым пятном на четверть неба. Я осторожно по полу скользил, но семенил невольно еле-еле, почувствовав в себе избыток сил и лёгкость непривычную доселе. Струёй воды лицо своё обдал. Вода лилась из крана как-то вяло. Я в зеркале себя не узнавал — щетина за ночь слишком длиной стала.
— Ты удивлён, как тут течёт вода? У нас совсем другое притяженье. Ты к этому привыкнешь без труда, но только делай плавные движенья. Трудней гораздо будет нам тогда, когда вернёмся на твою планету. К Земле привыкнуть тяжелей всегда. Я шёл вперёд и жмурился от света.
Я в удивлении всё еще моргал, разглядывая на стене картины. С Иллоной вышли мы в просторный зал навстречу седовласому мужчине. Он коротко представился:
— Гарон, — прищурившись от яркого Тарона, — Как встретил вас наш ласковый Зитон? Надеюсь, вы здесь будете как дома. Его проникновенный тёплый взгляд пронзил меня, всё в голове поплыло. И голос гулкий, словно камнепад меня заворожил своею силой.
— Вам этой ночью было не до сна. Я карибану предложить хотела, — сказала, подойдя, его жена. С улыбкою представившись:
— Тарелла.
В её глазах я увидал туннель, светящийся как будто две иконы. И я провёл невольно параллель с глазами необычными Иллоны. Потом пожали крепко руку мне два брата, подошедшие от двери.
Всё это было словно в дивном сне. Непросто оказалось в это верить. Ещё вчера о вечном размышлял. Не зная сам — зачем живу на свете? Сегодня путешественником стал на незнакомой мне досель планете. Ну и за что мне эта благодать? Такое осознать умом не просто. Ведь нужно, чтоб такое увидать — неделю пить, не пропуская тостов. Но разум мой ничем не замутнён, и Вакху поклоняюсь не усердно. За что такими мыслями пленён мой мозг? И он болит немилосердно. Но я не сплю, всё это наяву. Мне зитоняне дружески жмут руку. Как будто натянули тетиву моих сомнений и терзаний муку. Зачем вести с самим собою спор? Передо мною карибан на блюде. Ведут непринуждённый разговор радушные приветливые люди. Макая карибаны в синалём, мне наливают в чашку мамоленту. И говорят на языке земном как на родном — без всякого акцента.
— Есть в нашей базе знаний языки планет, известных жителям Зитона. Для нас они доступны и легки, — услышал я приятный бас Гарона.
Он так же мысли может прочитать. Для них, пожалуй, люди как приматы. Я это сразу должен был понять. Они тут все наверно телепаты.
— Не стоит вам печалиться, Антон, мы этому и вас научим скоро, — сказал с улыбкой доброю Гарон, — кто честен тот не будет знать укора. Я знаю: Ваши помыслы чисты как у младенца в час его рожденья. Позвольте с вами говорить на «ты», нам предстоит немалое общенье. Ты должен знать, зачем такой вояж. Не для потехи, не для развлечений. Пополнишь ты немало свой багаж и знаний, и, конечно, впечатлений. Не нужно вспоминать, что голова открыта для других как будто книга. Пусть связывают добрые слова с другими как железная верига.
Он замолчал и встал из-за стола, пошёл к двери пружинистой походкой. Хоть он меня с собой не приглашал, я всё же семенил за ним неловко. Мы с ним зашли в уютный кабинет. Он произнёс, бросая взгляд в оконце:
— Ты должен знать историю планет, особенно Земли системы Солнца. Примерно сто земных веков назад, тогда земляне были дикарями, Земля в пространстве выстроилась в ряд с планетой Лапитон системы Хами. Портал был близ Азорских островов, и к суше приходилось добираться. А лапитонцы посылали ПСов, но не собак, не стоит улыбаться. ПээС — огромной мощности поля, которых дикари считали Богом. Окутывая мыслящих землян, им открывали к знаниям дорогу. ПСы — этой информации поля. Висят они как грозди винограда. Но их должны не многие понять, а только те, кто их поймёт как надо. Ведь знания — опаснейшее зло, а вовсе не чудесное сиянье. Кто понял их — тому не повезло, и в этом вечный парадокс познанья. Учёный для познания готов, паря по небу к истине стремиться. А в результате жадный птицелов на вертел войн насаживает птицу. История — кровавый след огня, для мыслящих людей невыносима. Убийства развращают и пьянят как зарево горящей Хиросимы. Да разве важно, чья это вина. Нельзя давать гранату обезьяне. Кто будет виноват? Когда она сама погибнет и прохожих ранит. Вот также лапитонцы, посмотрев, что люди дикари и дилетанты, покинули планету. Улетев, остались в древних мифах как Атланты.