Сдается, на следующий день я очутилась на совершенно пустынном шоссе, сворачивавшем где-то далеко у леса, а на половине дороги до леса находился шлагбаум и будка охранника. Шлагбаум был поднят, охранник с винтовкой за плечами стоял ко мне спиной. Навстречу подъезжал грузовик. У меня мелькнула мысль: заглядевшись на грузовик, охранник опустит шлагбаум аккурат мне на крышу, а посему я рванула и на бешеной скорости промчалась мимо, а в зеркало заднего вида обозрела следующую картину: шлагбаум опущен, грузовик стоял перед ним. Из кабины вылез водитель, а охранник держал винтовку наперевес. Оба, оцепенев, глазели на меня и производили впечатление совершенно ошарашенных.
Слегка опасаясь, как бы охранник не выстрелил, я еще поддала газа и исчезла с их глаз за поворотом леса. Прорвалась я за шлагбаум исключительно благодаря их растерянности.
Запретная территория оказалась красивейшим местом, и мы решили раскинуть бивак на природе. Возможно, решение возникло при виде строящегося дома, неожиданно возникшего на полном безлюдье. Гостиница, мотель, дом отдыха, дом приезжих – неизвестно, что тут затевалось, но выглядело ослепительно. Я остановилась, замерла, потом подъехала ближе.
На огромном цветущем лугу, оттененное черной стеной леса, красовалось золотистое строение из блестевших на солнце бревен. Двухэтажное, с крутой крышей и широким навесом, под которым стояли столы из огромных пней. Дом еще не был отделан. Пахло живицей, внизу, позади здания, журчал ручей. Сущий рай, хотелось остаться и подождать, когда откроется эта гостиница. Уехала я с сожалением, согласившись на ночлег в лесу.
Никаких запретных знаков не было. Мы без труда выбрали живописное местечко, не обращая внимания на пустяки – под вечер погода испортилась и начал моросить дождик. Марек вытащил палатку, а я разложила костер.
Разжигать костер я умела с одной спички даже из сырых дров, здесь же, на лесной поляне, лежали целые штабеля идеально сухой древесины, а вокруг валялась щепа, сухая, что твой порох. Небольшой дождичек не успел замочить щепки, сучья и прочее, но костер и через час не пожелал разгораться. Марек рассердился.
– Костер не можешь разжечь?! И дождя-то нету, просто чуть сыровато!
Злой, раздосадованный, он принялся разжигать костер с таким же успехом. Нас задело за живое: черт возьми, почему сухое дерево не разгорается? Наконец удалось разжечь огромный костер из свежих и сырых сосновых веток, после чего мы занялись экспериментами с невозгорающейся сухой щепой. Не только крупная щепа не желала гореть – несколько сухих щепок гасили взметнувшееся на три метра ввысь пламя; огонь поник так, что пришлось спешно его спасать. Марек сосредоточился, походил вокруг, посмотрел, пощупал и уразумел причину.
В этих местах явно проложен нефтепровод. Взамен стереотипных плакатов с призывами беречь лес от огня, все дерево, все эти штабеля спиленных стволов явно пропитаны огнеупорным составом, способным погасить пожар в Риме. Ничего подобного я нигде и никогда не видела, эффект раз в пять сильнее пены из огнетушителя! Состав бесценный, выдумка гениальная, и такое изобретение русские скрывали от мира! Вместо того чтобы зарабатывать на нем огромные деньги. Все-таки у них явно с головой не в порядке.
Сдается, на следующий день мы проезжали поселок – большую деревню или крошечный городишко. Чистый, прибранный, красивые домики в садах, цветут желтые георгины. Сады большие, почти огородные участки. Асфальт гладкий, без выбоин, в атмосфере городка приятный покой. Я ехала не спеша, утопая в блаженстве. И вдруг увидела нечто, напоминающее битву под Грюнвальдом.
Около деревянного, выкрашенного зеленой краской барака дикая орда людей неистовствовала, чтобы силой прорваться внутрь. Я, естественно, заинтересовалась, поскольку еще в Киеве видела очередь плотностью в четыре человека и длиной в три этажа универмага (как только там никого не придушили?). Народ давился за немецкими домашними тапочками. Мне вдруг пришло в голову: а не раздают ли в зеленом бараке бриллианты с гусиное яйцо? Я вылезла из машины и отправилась на разведку, осторожно обходя стороной разъяренную толпу.
Продавали всего лишь обычные, не очень спелые, помидоры. Это в августе-то месяце...
Вскоре мы добрались до Днестра, впрочем, как я уже сказала, на очередности событий не настаиваю. Снова безлюдье, прекрасные пейзажи. Мы подъехали к деревянному мосту, не ремонтировавшемуся с довоенных лет; я не решилась переезжать на другую сторону, отправились искать объездной путь. Река нас привела в восторг – прозрачная как стекло, рыбы мелькали огромные, как акулы. Клянусь, не вру и не была пьяна. Мы чуть не задохнулись от вожделения – свежей рыбы за все лето не едали. Я опять остановилась, к берегу на лодке как раз подплыл какой-то дядька. Мы к нему.
– Скажите, нельзя ли тут купить рыбы?! Мужичонка задумчиво посмотрел на часы.
– Теперь нет, – посочувствовал он. – Столовая только до шести открыта.
– Какая столовая, когда в реке рыбы полно! Ловит же ее кто-нибудь?
Дядька чуть ли не возмутился.
– Да кто ее станет ловить и на кой черт, раз в столовую привозят...
У нас челюсть отвисла. При ближайшей возможности я поинтересовалась у Елены, не помню, по телефону или лично:
– Елена, есть ли у вас запрещение на ловлю рыбы в Днестре?
– Да что ты, – засмеялась Елена. – Лови, сколь ко хочешь, даже разрешения не надо!
– А запрет на выращивание помидоров в своих огородах?
– Да нет же, с чего ты взяла? Я застонала.
– Зачем же они, Боже милостивый, толкаются в очереди, вместо того чтобы выращивать у себя? Ого роды и сады у них – загляденье! Рыба в Днестре сама на крючок просится!..
– Видишь ли, – объяснила Елена, – ловить рыбу или выращивать помидоры – работать надо. А в очереди человек отдыхает.
Господи Боже!.. В этом сражении под Рацлавицами [10] – человек отдыхает!!!
Мы путешествовали через Молдавию и Украину, где самые урожайные земли в Европе. А люди с огородами и садами ждали, когда им привезут готовенькие фрукты и овощи...
Миновав загадочный шлагбаум, я избежала контактов с милицией на целых три дня. Меня могли остановить, «фольксваген» бросался в глаза и порой даже вызывал сенсацию, но все милиционеры при виде меня поворачивались тылом и старательно смотрели в другую сторону. Совершенно очевидно, никто не представлял, что с таким финтом делать, и каждый надеялся – я уеду, и пусть голову ломает кто-нибудь другой. Мы беспрепятственно добрались до Ужгорода, где единственная улица, ведущая к границе, само собой разумеется, была снабжена ненавистным знаком – «одностороннее движение в противоположную сторону».
У меня в глазах потемнело, но Марек реагировал как надо.
– А тебе что? Поезжай!
Из всех запретов труднее всего нарушать дорожные правила. Я не привыкла пренебрегать ими и в запретном направлении обычно ехала осторожно и неуверенно. На этот раз пена у меня на губах запузырилась от злости, я проорала два кое-каких слова и помчалась – искры из-под колес посыпались.
И правильно. Зачем стоял знак – никто ведать не ведал и с объяснениями не спешил.
Мой «фольксваген» оказался единственной машиной на пограничном пункте. Таможенница пыталась проявить суровость, но сперва ее сразил Марек, презентовав дрель, которую сам получил в подарок и которая у него сразу же сломалась, а потом я подсунула «Леся», дабы объяснить, почему еду через Чехословакию. Она открыла книгу, увидела картинки, захохотала, махнула рукой остальному персоналу. Все углубились в чтение, на сем и закончился таможенный досмотр. Я решила отныне возить «Леся» через все границы.
В Советском Союзе мы пользовались относительной свободой, какая не всякому здесь дана, позволяли себе разные прихоти, и все-таки, как только открывались перед нами очередные шлагбаумы, я невольно повторяла:
– Мы вырвались из коммунистического ада...
Это чувство запрета на все витает в воздухе. Ничего тут не поделаешь.
Чешский таможенник по другую сторону границы не затруднил себя даже проверкой наших документов. С веселой улыбкой прогнал нас без остановки, махнув рукой.
При желании можно бы написать про Советский Союз огромный роман. Ладно, чтобы закрыть тему, расскажу еще о мехах.
Эту историю мне поведала Елена.
Охотники в тайге и тундре занимаются своим промыслом с незапамятных времен, из поколения в поколение, от деда-прадеда. Охотятся, выделывают шкуры и продают их. Процедура продажи установлена раз и навсегда – начинают с товара похуже, кончают самыми красивыми и дорогими мехами.
Когда-то эта процедура осуществлялась в факториях, после революции переименованных в пункты скупки мехов, но для охотников они по-прежнему остались факториями. Являлся таежник со своими трофеями и сперва доставал линялую белку; ладно, пятый сорт – платили гроши. Таежник вынимал кое-что получше. Выше сорт – выше цена. Постепенно он доходил до прекрасной чернобурой лисы. Первый сорт, самая высокая цена. Взяв деньги, охотник извлекал лису небывалой красоты, и оказывалось – она тоже идет первым сортом, а стало быть, по той же цене. Тогда хозяин торжественно демонстрировал очередной мех – умопомраченье, а не лиса, у английской королевы такой нет! И этот мех стоит не дороже? На нет и суда нет – пойдем в другой пункт скупки; там все повторялось, в третьем – тоже. Охотнику ясно, скупщики сговорились, тогда какой смысл продавать мех. Лучше уж оставить лису себе, шапку из нее сшить. А шапку ведь и потерять можно...
На небольшом северном участке бывший Советский Союз граничил с Норвегией. Там якобы есть тропа для северных оленей, охотникам известная лучше, чем животным. Этим путем самые красивые меха уходили в Европу. В конце концов поднялась всеобщая тревога, начались дискуссии в печати, посыпались многочисленные предложения – установить более гибкие цены, сделать сорт «экстра», «супер» и так далее, соответственно оплачивая редкостные меха. После долгих размышлений власти отказались: гибкость, не дай Бог, приведет к злоупотреблениям, обману и жульничеству, вдруг кто-нибудь разбогатеет? Жулик или охотник – один черт. Все осталось по старинке, и по-прежнему самые роскошные меха нелегально уходили из страны.