— Документы ЦРУ?
— Трудно получить доступ, если только у тебя нет чего-нибудь стоящего для обмена. Если им оказать услугу, возможно, они позволят ознакомиться с документами.
— После смерти Сьюзен Окады у меня там не осталось знакомых. К тому же мне очень не хочется разыгрывать эту карту.
— Я тебя понимаю.
— Есть у меня одна идея…
— Ты берешь М-16 и штурмуешь Лэнгли. Сотрудники ЦРУ берут тебя в плен, ты совершаешь побег, берешь в плен сотрудников ЦРУ, и мы их допрашиваем.
— Точно. Именно так. Почему бы и нет? Но это совсем другое. Все гораздо тоньше и изящнее.
— Я весь внимание.
Спустя несколько дней Свэггер вылетел в Вашингтон. Это был ужасный полет. Самолет попал в грозу, и его сотрясала крупная дрожь. Как всегда, Бобу не давали покоя мысли, переполнявшие сознание. Он пробовал вздремнуть, и когда у него это не получилось, поднялся с кресла и направился в туалет, вызвав неудовольствие у стюарда, поскольку горела табличка «Пристегнуть ремни».
Вернувшись, Боб сел в кресло, радуясь, что его место находится у прохода, и вновь попытался расслабиться, стараясь не смотреть на часы и не беспокоить соседа — Ли Харви Освальда.
Конечно же, это был не он, а какой-то дремлющий мужчина — учитель, продавец, адвокат, отец, дядя, брат — кто угодно. Мистер Ординарность, проспавший весь полет. Но его волосы были слегка взъерошены, и, увидев его, Свэггер моментально понял, что он опять спасается бегством вместе с Оззи Кроликом, который, несмотря на широкомасштабную охоту на него и дефицит времени, рискнул вернуться домой, где его наверняка уже ждала полиция, чтобы забрать револьвер.
Почему он не взял его с собой утром?
С оружием человек всегда чувствует себя комфортнее. Свэггер вспомнил свои недавние приключения с.38 «супер» в Далласе и ГШ-18 производства завода господина Иксовича в Москве. Он носил их не для того, чтобы использовать, а для того, чтобы просто иметь при себе. Чтобы ощущать их вес и прикосновение. Чтобы чувствовать себя защищенным и способным дать отпор — что особенно важно, когда тебе угрожает опасность.
Освальд прекрасно знал это. Тем не менее, уходя из дома, он не захватил с собой оружие.
В конце концов, этот револьвер имел средние размеры и предназначался для скрытого ношения. Спрятать его не составляло никакого труда. «Смит-и-Вессон.38 спешл», модель M&P, поначалу был представлен в менее мощной версии «Бритиш.38 Смит-и-Вессон». Более мощная версия «спешл» появилась позже. Этот револьвер имел более короткий ствол и, соответственно, «детективный» вид. Прятать его было значительно легче. Например, Освальд мог засунуть его за ремень — что он и сделал впоследствии, — под рубашку или свитер, примотать скотчем к стволу или прикладу «манлихер-каркано», либо просто положить в тот же бумажный мешок, в котором лежала винтовка. Он мог примотать револьвер к своей лодыжке или засунуть его в носок и привязать бечевкой к ноге. Наконец, спрятать в кармане широких, свободно сидящих брюк и придерживать его рукой, чтобы тот не оттягивал карман и не выдавал своего присутствия.
Он знал, что будет стрелять в президента Соединенных Штатов, что станет объектом полномасштабной охоты. Знал, что его будут преследовать вооруженные полицейские. Возможно, он мечтал о славной гибели в ожесточенной перестрелке со стражами правопорядка, которая явилась бы кульминацией его героического самопожертвования. И при всем при этом он оставляет револьвер дома… Поразительный факт, который можно объяснить только непоследовательностью Освальда либо его душевным расстройством, Боб находил чрезвычайно любопытным.
Еще больше поражало то, что Освальд вернулся за револьвером. Возникал вопрос: что случилось, из-за чего ему понадобился пистолет после убийства? Совершенно очевидно, что что-то случилось. Совершенно очевидно, что обстоятельства изменились, и вместе с ними изменилась тактика его поведения.
С 12.20 до 13.00 22 ноября произошли три странных события. Во-первых, после двух позорных промахов Освальд преображается и попадает президенту в голову. Затем вооружается для того, чтобы преодолеть двадцать пять метров по пустому помещению. Когда кольцо вокруг него уже сжимается, он, вместо того чтобы уехать на автобусе из города, отправляется домой за револьвером, подвергая себя огромному риску, хотя мог захватить его с собой утром…
— Извините, — обратился к нему сосед по креслу. — Мне нужно в туалет.
— Да, конечно, — ответил Боб.
Между большими, солидными особняками, стоявшими вдоль выложенных кирпичом пешеходных дорожек Джорджтауна под раскидистыми вязами, приютился скромный деревянный домик под белой кровельной дранкой и мансардной крышей, позади которого располагался маленький садик. Черные ставни, красная дверь, рядом с которой висела латунная табличка с номером шестнадцать. На стук Боба из дома вышел человек его возраста.
— Сержант Свэггер? Или вы предпочитаете называться «мистер»? — спросил он, протягивая руку.
Он не был похож на человека, в которого когда-то стреляли, и скорее напоминал профессора: брюки из рубчатого вельвета, синяя рубашка, застегнутая на все пуговицы, очки в тонкой оправе. Седые волосы слегка взъерошены, словно перья на птичьей грудке.
— Приветствую вас, мистер Гарднер. Я предпочитаю, чтобы меня называли Боб.
— Проходите, пожалуйста. Зовите меня Гарри. Я очень рад. Люблю поговорить об отце.
— Вот что, — Боб назвал имя, — рассказал мне.
Упомянутый человек работал редактором Вашингтонского бюро журнала «Ньюсуик». Его первая книга носила название «Новые герои. Воины «холодной войны» первого поколения» и содержала биографии некоторых знаменитых сотрудников ЦРУ послевоенных лет. Дабы он согласился побеседовать с ним, Боб заручился рекомендацией их общего друга.
Гарднер провел Боба через хорошо отделанную, хотя и несколько старомодно обставленную гостиную в кабинет, стены которого были заставлены книгами. Он преподавал право в Юридической школе при Джорджтаунском университете, находившемся в нескольких кварталах.
— Садитесь, пожалуйста. Кофе или что-нибудь покрепче?
— Нет, спасибо.
— Мне сказали, вы почти выиграли Вьетнамскую войну одной рукой.
— К сожалению, нет, сэр. Мой единственный подвиг заключается в том, что я вернулся более или менее целым. Все по-настоящему храбрые люди погибли там.
— Уверен, что вы скромничаете. Я слышал слово «величие», произнесенное шепотом по вашему адресу.
— Шептать следовало «счастливый старый чудак».
Гарри рассмеялся:
— Итак, вы хотите поговорить об отце. Вот он действительно был своего рода героем.
— Я понимаю. Ваш отец заинтересовал меня после того, как я увидел несколько ссылок на него в книге «Новые герои». Он носил фамилию Босуэлл и сочинял биографии, которые фальсификаторы из ЦРУ подкрепляли соответствующими документами — создавали «легенды», как это называется в данной профессии, — и под этими личинами наши люди осуществляли деятельность в различных опасных местах.
— Отец не потерял ни одного человека. Ни один агент, пользовавшийся разработанной им легендой, не был арестован. Он очень гордился этим.
— Да, этим можно гордиться.
— Но нужно заметить, Боб, он отличался скромностью. Можете мне поверить. Я пытался написать его биографию и изучил все документы, записи, дневники, незаконченные романы. Отец никогда не брал работу на дом — другими словами, он почти не бывал дома, поскольку проводил в Лэнгли по восемнадцать часов в сутки.
— Понятно.
— Не знаю, смогу ли я чем-нибудь помочь вам. Мне известно не так много. Возможно, будет лучше, если вы скажете, что вас конкретно интересует.
— Да, так будет лучше, — сказал Боб. — Существует вероятность — я не могу представить вам какие-либо доказательства, — что где-то в мире живет человек с «биографией», сочиненной для него вашим отцом. Он до сих пор не разоблачен, что лишний раз свидетельствует о гениальности «создателя».
— Его имя не значится в списке рабочих имен ЦРУ?
— Если бы оно там значилось, он бы его оттуда удалил. Это был ушлый парень.
— Хорошо. Вы можете назвать его имя?
— Вы будете смеяться. Согласно всем документам, он умер в 1993 году.
— Хью Мичум! Да, это в его стиле. Хью был лучшим. Мой отец любил его. Идеальный агент: чрезвычайно смелый, умный и хитрый, но ничего общего с Джеймсом Бондом, которого отец ненавидел. Он не любил внешних эффектов. Ему были не нужны ни признание, ни слава. Лучшим вознаграждением для него являлась работа. Чем-то он напоминал священника, иезуита, преданного своему делу. Хью обычно сидел в кресле, в котором сейчас сидите вы, пил приготовленную моей матерью водку с мартини, его жена-красавица Пегги сидела вон там, отец и мать — здесь, на диване. Все четверо всегда много смеялись.
— Хью был веселым парнем, вне всякого сомнения.
— Ему было бы сейчас лет восемьдесят пять.
— Восемьдесят два. Он с 1930 года.
— Разведчик старой школы. Вырос во Франции, свободно говорил на русском, французском, немецком. Закончил филологический факультет Йельского университета. Сумел использовать свой природный дар в работе.
— Это на него похоже.
— Ничего конкретного о Хью я вам рассказать не могу. С отцом ни о чем конкретном они не говорили. Они неукоснительно соблюдали правила и никогда ничего не записывали. Не доверяли журналистам, хотя одно время отец сам работал журналистом.
— Стало быть, у него это призвание. Я имею в виду, ваш отец, по всей вероятности, выработал собственные приемы сочинения легенды. Она варьировалась от человека к человеку, но в ней прослеживались определенные тенденции, определенные схемы, определенный метод. Возможно, вы знаете эту легенду, могли бы распознать ее или вывести логическим путем. В общем, если вы согласны говорить на эту тему, то могли бы снабдить меня некоторыми дорожными знаками, которыми я руководствовался бы в своем дальнейшем исследовании.
— Не стану спрашивать вас, зачем вам это нужно. Раз за вас ручаются достойные люди и вы воевали за родину — обязательно помогу вам, чем смогу.