— Отсутствие улик не является уликой, — сказал Боб.
— Хм, где-то я уже слышал это… Ну, хорошо, я рассказал тебе свои новости. Теперь выкладывай свои.
Боб не стал говорить о синестезии, сэре Фрэнсисе Гальтоне и цветных цифрах.
— Я нашел в Нью-Джерси письмо, из которого следует, что Лону действительно посылали патроны «винчестер магнум».264 в 1960 году, когда их только начали производить. Так что винтовка в чехле вполне могла принадлежать ему. К сожалению, не указан серийный номер.
— Думаешь, письмо не сфальсифицировано?
— Думаю, нет, — сказал Боб. — Я, конечно, не эксперт по документам, но по весу, цвету и возрасту оно не отличается от других писем. Текст напечатан тем же шрифтом. В центре буквы «е» характерное затемнение. Формат тот же самый, что и у писем, отправленных Чарли Харрисом другим адресатам, включая Джека О’Коннора из «Аутдор Лайф» и Уоррена Пэйджа из «Филд энд Стрим». Стиль языка соответствует 1960 году. Кроме того, он пишет, что посылку придется отправить по железной дороге, а в те времена винтовки и порох можно было доставлять только этим видом транспорта. Нужно было обращаться в офис «Рэйлвэй Экспресс» на железнодорожной станции и оформлять перевозку. Чарли Харрис действительно был менеджером оружейного магазина. В журналах и книгах того времени всюду встречаются ссылки на него. Он продал несколько винтовок Хемингуэю.
Ник сидел с задумчивым видом.
— Не нравится мне все это. Письмо, может быть, и настоящее, но высококлассным фальсификаторам ничего не стоит подделать подобный документ.
— Возможно, только оно не похоже на подделку.
— Жаль, что ты не привез его с собой.
— Я решил сохранить коробку, чтобы потом произвести сравнение, и подумал, что лабораторный анализ займет слишком много времени. Потом, в случае необходимости, я смогу забрать ее оттуда. Я аккуратно поставил ее на место среди этого бедлама.
— Мне не нравится это, Боб. Если ты отправишься туда один и окажешься вне нашей зоны быстрого реагирования, тебя могут убить и похоронить до того, как мы успеем вмешаться. Помощь подоспеет спустя минуты, а она понадобится тебе спустя секунды.
— Мне это тоже не нравится. Но я думаю, нам нужно продолжать двигаться в этом направлении, иначе у нас ничего не получится.
— А что, если мы задержим Марти и Ричарда и предъявим им обвинение в мошенничестве? Ты ведь говоришь, они не производят впечатления крутых парней. А тем временем наши эксперты исследуют письмо в лаборатории вдоль и поперек. Марти и Ричард расколются, мы определим следующее звено цепи. Эксперты выяснят, кто подделал письмо, мы найдем его и посадим за решетку. Он все расскажет, и мы выйдем на организатора преступления.
— Да, но только если организатор преступления владеет собственностью, занимает положение в обществе, имеет семью. Если Хью жив, едва ли у него есть что-то, с помощью чего мы могли бы его отыскать. Мы понятия не имеем, где он может находиться. Он достаточно умен и наверняка подготовил пути отхода, чтобы иметь возможность мгновенно ускользнуть. Если мы возьмем Марти и Ричарда, он исчезнет навсегда. Через год-два я получу «лапуа».338 в ухо во время прогулки верхом, и этим все закончится. Мы близки к разгадке. Я уверен в этом. Никто еще не был так близок. Я чувствую его.
— К чему ты клонишь?
— Это непременно должен быть Хью. Умный, осторожный, хитрый, в определенном смысле достойный член общества, он уже долгое время в игре и знает, что делает. Он отнюдь не псих и мыслит рационально. Мы не трогаем его детей, он не трогает мою семью. Не знаю почему, но в этом отношении я в нем уверен. Как и его кузен Лон, он порядочный человек, если не принимать во внимание нескольких секунд, в течение которых он убил тридцать пятого президента Соединенных Штатов.
— Ладно, действуй. Я приставлю к тебе людей.
— Не надо. Если у Хью есть свои люди, они заметят это, и тогда все пропало. У меня получится только в том случае, если я буду действовать один, безо всякой поддержки. Если понадобится помощь, я обращусь в полицию.
— Свэггер, ты все такой же сумасшедший, как и прежде.
— Я не говорю, что мне совсем не страшно и что это вполне разумное решение. Просто другого пути нет.
— Так говорили про Иводзиму.
— На Иводзиме мы победили… Послушай, что я придумал. Я позвоню Ричарду, расскажу ему про письмо, попрошу связаться с Марти, назначу встречу на следующей неделе. А потом… я уеду в отпуск.
— У тебя что, есть таймшер или кондоминиум[44] где-нибудь во Флориде?
— Нет. Но мне нужно уехать в какое-нибудь тихое, спокойное место. Я выберу его в аэропорту. Должен многое обдумать.
— Ты, кажется, уже многое обдумал.
— Далеко не всё. Никак не могу разобраться кое в чем. Некоторые люди обладают такой особенностью, которая называется синестезия. Она проявляется в том, что человек видит определенные буквы или цифры в цвете. Этой особенностью обладал Найлз.
— Какое отношение это имеет к делу?
— Набоков тоже видел буквы в цвете. Я думаю, будучи поклонником Набокова, он использовал это при сочинении новой биографии Хью, который тоже любил великого русского писателя. Они оба воспринимали это как некий изыск. Найлз видел девятку в красном цвете. Я думаю, имя, которое он присвоил Хью много лет назад, отражает цвет или цифру — вероятно, какую-нибудь вариацию на тему красного цвета или девятки. Я работаю в этом направлении.
— Это вилами на воде писано, — сказал Ник. — Пусть даже точно известно, что это цвет или цифра — красный цвет или девятка, — какой от этого толк, если неизвестен круг подозреваемых?
— О, этот круг мне хорошо известен, — сказал Боб. — Он включает всех живых обитателей планеты Земля.
— Отлично. Это внушает оптимизм.
— А еще это письмо Чарли Харриса… Вроде бы ничего необычного, но чувствую, что-то здесь не так. Нужно хорошенько все обдумать.
— Знаменитое чутье Свэггера. Неопровержимая улика для любого суда. Уверен, ты найдешь того, кого ищешь.
— Я тоже в этом уверен. Нашел же Гумберт, в конце концов, Клэра Куилти.
— О чем, черт возьми, ты говоришь?
— Еще одна история об охоте на человека. Я тебе потом расскажу.
Свэггер!
Это имя, словно когтями, вырвало меня из бессознательного состояния. Я проснулся, как обычно, в холодном поту и попытался осознать, что происходит, прежде чем меня прикончила бы аневризма. Я поручил Ричарду создать вместе с полицейским художником портрет некоего Джека Брофи, который появился в Далласе, возможно, убил моего водителя, а затем исчез. Может быть… это Свэггер? Нет, не может быть! Слишком мала вероятность. Однако я не раз в своей жизни сталкивался с ситуациями, когда маловероятное оказывалось очень даже возможным. Я схватил со стола рисунок и впился в него глазами.
Конечно, я видел его — в тот день в 1993 году, на предварительном слушании в суде Нового Орлеана. Я сидел перед прокурором в костюме «в елочку» и красном галстуке, похожий на профессора Флибберти-Гибберти из фильма Фрэнка Капра, образцовый представитель Лиги Плюща, застенчивый, эксцентричный интеллектуал. В те времена это был мой стиль — безнадежно затрапезный, — как во внешнем виде, так и в состоянии души.
Я хорошо помнил его: долговязый, в джинсах, ботинках, ковбойской куртке. Как я ни старался, мне не удавалось рассмотреть его лицо. Создавалось впечатление, но не образ. Я видел его вытянутое тело, явно непривычное к сидячему положению, и ноги, которые не могли найти себе места. Его движения отличались неторопливостью и определенной грациозностью. Спокойный взгляд ни на чем не задерживался слишком долго. Все выдавало в нем опытного снайпера — уравновешенного, терпеливого, осторожного, старающегося не привлекать к себе внимания. Его профессия не терпела рисовки и требовала очень многих качеств: аккуратности, точности глаза, умения ждать, воображения, интуиции, хладнокровия, упорства. Многие люди способны проявлять смелость, действуя сообща, когда она носит групповой характер. Совсем другое дело — смелость одиночки, которому не приходится рассчитывать на поддержку.
Итак, теперь, в 4.19 утра, я пытался понять, напрягая память: один ли и тот же это человек?
Я ощущал себя Лоуренсом Оливье, исполняющим партию Красса в «Спартаке», который видел Спартака в бою, но не может вспомнить детали. В конце концов, отчаявшись, отправил портрет по факсу обратно художнику — через целый ряд посредников — с просьбой омолодить его на двадцать лет.
Омоложенная версия пришла на следующий день.
Теперь не оставалось никаких сомнений: на меня охотился Боб Ли Свэггер. Насколько мне было известно, еще никому не удавалось уйти от него.
Теперь я пытался представить, что могло произойти. Что могло побудить его вновь разыскивать меня — спустя двадцать лет, когда, казалось, мне уже ничего не грозит? Я не мог провести расследование по той простой причине, что тем самым только выдал бы себя. Он узнал бы, что я знаю, и игра значительно усложнилась бы. Первое правило моей войны против него гласило: он ни в коем случае не должен знать о том, что мне известно, с кем я воюю. Я подумал, что когда все кончится и он будет убит и похоронен, эта тайна, не дававшая мне сейчас покоя, разрешится сама собой.
Прежде всего нужно было понять, что он может знать. Не что он знает, а именно, что может знать. Из этого мы и исходили бы, планируя свои действия. Мне пришлось применить принцип Нового Критицизма к моей интерпретации личности Свэггера, чтобы отринуть все соображения по поводу присущих ему благородства и героизма, достойных пера Хемингуэя, и воспринимать его исключительно как врага, который должен быть уничтожен. Я понимал, что рано или поздно он доберется до «покойного» Хью Мичума.
Многое ли осталось от Хью Мичума? Нет, я позаботился об этом должным образом. Никаких семейных фотографий, никакой стены славы над моим рабочим столом, никаких документов. Кроме того, Институт международной политики Баддингса, служивший крышей мне