– Эй, тебе счас еще хуже станет, – сказала толстая.
– Да пусть себе курит, раз дурак, – сказала вдруг симпатичная.
Таблетки не помогли, мне сделали укол, но и укол не помог. Мы все загрузились в машину и поехали в больницу. Надя держала меня за руку. Я сказал, что постараюсь приехать с утра же.
Надя расплакалась, когда ей не позволили остаться со мной до утра. Я стал ее успокаивать, но нас разлучили, меня отвели в палату, вкололи мне что-то, и я уснул. Во сне голова у меня не болела – это я точно помню. Но, как только проснулся, почувствовал боль.
Я встал с кровати, держась за голову.
– Что, синька довела тебя? – подал голос бородатый алкаш, лежавший на соседней койке. Решил, что видит собрата по несчастью.
– Нет. Нервное, – ответил я.
Я вышел в коридор к регистратуре и спросил, когда придет врач и в чем будет заключаться лечение?
– Врача не будет до понедельника, – ответила мне бабка в халате.
Была суббота. Оставаться мне не хотелось. Поэтому, как только приехала Надя, я написал заявление, что отказываюсь от лечения и ответственность за свое здоровье беру на себя, и мы поехали домой. Мне стало немного легче, я пообещал Наде не пить какое-то время.
Вечером в гости пришел мой приятель Антон. Я договорился с ним еще вчера, и, раз мне полегчало, я решил, что пусть уж он заедет на часок. Расскажет, чем занимается в Москве. Я с ним учился на одном курсе два года назад на филфаке. Вернее, он учился в группе журналистов, вместе со Сперанским и моей первой девушкой, а я учился в обычной группе филологов. Он тоже бросил учебу и уже год жил в Москве. И еще он был голубым.
Он приехал, Надя налила ему выпить. И сама выпила бокал вина. Я-то пил сладкий чай. Антон рассказал, что работает пиар-менеджером. И вообще о том, как ему живется. Что ему удалось найти очень хороший вариант: квартиру в Москве всего за двести пятьдесят долларов. Потом он спросил меня, как мои дела? Я немного рассказал о себе, покуривая.
А потом мне снова стало хреново. Было уже одиннадцать вечера. Голова вдруг разболелась еще сильнее, чем вчера, я сказал, что надо что-то делать, а то мне конец. Мы втроем вышли на улицу, Надя поймала машину и велела водителю везти нас в клинику Бурденко. Мы с Антоном забрались на заднее сиденье в синюю «Оку», а Надя села впереди и указывала дорогу. Боль становилась все сильнее, а потом я как будто перестал ее чувствовать. Тепло разлилось по черепу и пошло дальше по телу. Я перестал чувствовать свои руки.
– Блядь, я рук не чувствую, – заорал я, – скоро мы приедем?!
– Уже скоро, не бойся, – сказала Надя.
– Высаживайтесь, – бубнил испуганный водитель, – мне не надо, чтобы он здесь умер!
Водитель сильно засуетился и прибавил ходу. Он еще не раз говорил высаживаться, но при этом все-таки вел машину. Наконец мы добрались до Бурденко. Водила получил деньги и смылся.
Я уже совсем перестал соображать. Я стою, прислонившись к металлическому забору, не чувствуя тела, а Надя с Антоном просят охранника, чтобы нас впустил. Охранник не хочет впускать. Надя просит, чтобы он вызвал врача. Через несколько минут врач впускает нас на территорию больницы. Меня ведут внутрь, тут тихо, в коридоре никого нет, Надя по дороге объясняет что-то врачу. Все слишком долго, у врача нет желания меня спасать. Головная боль пульсирует, я то чувствую ее, то нет. На всякий случай держусь за голову, чтобы голова не разорвалась.
Меня кладут на томограмму. Какая-то женщина заводит в кабинет, укладывает, а сверху меня накрывает сканирующая панель. Только это уже крышка гроба. Я уверен, что, когда процедура будет закончена, я буду мертв. Жаль, ведь я только что-то понял. У меня есть специальное знание, я понял, как жить, но я уже должен умереть. Теперь бы я все делал по-другому. Специальное важное знание, которое дается перед смертью. Вот о чем я думаю. Каждая секунда должна стать последней.
Но панель отъезжает, и женщина помогает мне встать.
– Не волнуйся, – говорит она, – главное, что рака нет.
А что же есть? Что у меня?
– Перестань трястись, – говорит врач, измеряя мне давление.
Сто шестьдесят на девяносто пять, говорит он. В этом дело. Я уверен, что дело не в давлении, не может быть так плохо человеку из-за давления. Врач со мной вообще не хочет разговаривать, он говорит только с Надей. Выписывает ей на клочке бумаги лекарства.
Он объясняет ей, что из-за пьянства у меня начался гипертонический криз, вот и все. Говорит:
– И нечего лепить из этого проблему.
Надя спрашивает, сколько денег ему дать? Врач пожимает плечами, Надя дает тысячу рублей. На выходе мы прощаемся с Антоном, метро уже вот-вот закроется, ему нужно спешить. Мы возвращаемся с Надей домой на машине, я-то в метро сейчас ни ногой, в этом грохочущем аду может стать совсем плохо.
Скоро я ложусь на диван, Надя садится рядом. Она обнимает меня, она очень устала, и я тоже. Надя гладит меня по голове. Через пару часов нам удается заснуть.
Надя купила мне тонометр и лекарства. Она регулярно измеряла мне давление, а когда уходила на работу, звонила. Она дала мне свой старый мобильный, а себе на время взяла мобильник у мамы (пока у мамы есть рабочий) и звонила, когда уходила на «Дом-2», чтобы справиться о моем самочувствии и напомнить принять нужные таблетки. И через неделю мне стало немного легче, головная боль стала терпимее.
Но голова у меня теперь будет болеть постоянно.
А пока я проводил почти все время, сидя дома за Надиным ноутбуком. Сидел в Интернете, переписывался с отцом, врал ему, что у меня все хорошо, что мне предлагают работу, что скоро мои рассказы начнут печатать. На деле же у меня намечалась только одна публикация и только в мае в старом журнале «Октябрь». Обещанная публикация в журнале «Новый очевидец» отменилась в связи с преждевременной кончиной журнала или еще по какой-то причине. А об этой публикации я как раз и мечтал: мне сказали, что там очень хорошо платят, до тысячи долларов за рассказ.
Пока не было Нади, я проводил время в унылой праздности. Закрыл страницу на lib.ru, открыл на proza.ru. Я читал сетевую литературу и пытался отыскать среди этого бреда нормальных писателей, чтобы пообщаться с ними в Сети.
«Я на прозе случайно. Я совсем недавно открыла свою страничку, но уже через несколько дней поняла, что не могу прожить без вас, дорогие читатели…»
Или:
«Вообще-то, я спокойная, но иногда закрываю страницу:)…»
Или еще:
«Ура товарищи!!! Хой!!! почему миниатюры? потому что на телефоне тяжело набирать большие тексты! изображение наверху – мое внутреннее состояние…»
И вот:
«C Новым годом, Дина, Буран, Алеша Морковин! С Новым годом, все, все, все! Желаю всем счастья, снежинок хоровод, вкусных мандаринов и детства, детства в душе. Всех люблю…»
Мне попадался один бред.
Залазил на job.ru и на headhunter.ru, прикидывал, кем же я буду работать. Честно говоря, пока у нас еще было немного денег, мне вообще не хотелось ничего делать. И я понимал, что могу рассчитывать только на низкооплачиваемую работу.
Надя была на работе, а я позвал Забродина в гости. Я расспрашивал его, каково ему быть лучшим писателем короткой прозы и не кажется ли ему, что он такого титула не заслужил? Ему так не казалось. Я не хотел пить, но, как обычно бывает, дело пошло. Ладно, я ведь уже довольно хорошо себя чувствовал. Мы оперативно выпили две бутылки вина и бутылку водки, и Забродин сказал, что на стене висит портрет не Иоселиани, а Булата Окуджавы. И еще Забродин хвастался, что умеет подделывать автограф Окуджавы. Когда он ушел, я уснул. Проснулся оттого, что в дверь настойчиво звонили. На пороге стояла перепуганная Надя.
– Что случилось? – спросил я.
Она разулась и сказала, что звонила в дверь и на мобильник, но я не брал трубку и не открывал. Она звонила Забродину, но и Забродин не брал трубку. Она даже вышла на улицу и спрашивала у милиции, не попадался ли им я.
И вообще она решила, что мы сильно напились, и Забродин предложил мне снова помериться членами. Надя стояла под дверью, звонила в звонок и по мобильному, и ей представлялось, что один из нас, потерпевший поражение, отрезал другому «шляпу».
Меня очень растрогала такая ее версия, и я разогрел ей поесть. Все-таки мне не удавалось быть хорошим человеком, я опять заставил ее волноваться.
Когда Надя уснула, я аккуратно стер автограф, который засранец Забродин оставил на портрете. Мне было все равно, чей это портрет, но нам вот-вот нужно было отсюда съезжать, а до нас на этом портрете не было поддельной росписи Окуджавы.
Я это знал еще в детстве, когда хуярил за Донателло. Я этого не мог сформулировать, но я это знал. Все законы жизни были известны мне уже тогда.
С хорошей бесплатной квартиры нам пришлось съехать, грузины вернулись в нее. С той квартирой, в которую мы должны были въехать, творились какие-то непонятки. Женщина, которая хотела ее сдать, никак не могла заставить своего отца вывезти драгоценную коллекцию книг. Поэтому на какое-то время нам предстояло разбираться самим.
Но Надин Дедушка позволил нам жить у него. И скоро деньги все равно закончились, так что других вариантов не было. У Дедушки была свободная комната, вполне пригодная для проживания.
Когда мы пришли туда с Надей, я тут же получил тапки. Я, Надя и Дедушка прошли на кухню пить чай. Я смотрел на свои ноги в тапках и не понимал, что эти тапки мне напоминают. Потом я получил чашку чая (чайника у Дедушки не было, и мы заварили прямо в кружках), и чашка была точно такая же, как из набора у меня дома. Я цедил чай сквозь зубы, чтобы не наесться чаинок, и тут до меня дошло: ведь и тапки были точно такие же, как у моего отца. Не так-то много изменилось в моей жизни.
Все просто. Ты играешь за человечка, которого не выбираешь. Характеристики закладываются при рождении, не известно по каким причинам тебе достается в чем-то сильный, а в чем-то слабый персонаж. Или слабый по всем параметрам персонаж, тут уж как повезет. Сама игра неинтересна, но ты инстинктивно пытаешься проходить уровни, забираться выше по лестнице, желательно пройти игру, тогда в конце можно будет вообще ничего не делать, если ты станешь Королем Карты. Возможно, это еще хуже самой игры, но есть только один способ проверить. И ты пытаешься это узнать.