– Как они нас спалили?
– Камера, – сказал Орлович, – работает.
Я был уверен, что камера, висящая над входом, нужна не иначе как для понта. Все так считали. Я даже как-то спьяну показывал камере задницу. Оказывается, все это видел толстяк-охранник. Или человек, который сменял его. Уж и не знаю, зачем пятый этаж был под наблюдением, может, потому что этаж – по идее, не жилой, учебный, или где-то на этаже хранилась важная аппаратура?
– Звони Наде, – сказал Орлович.
– Да я об этом и думаю.
Мы остановились в двух минутах ходьбы от общежития. Я не собрался с силами.
– Звони, – говорил Орлович, – она будет только рада.
– А вдруг Надя уже спит? – говорил я.
Или:
– И что я ей скажу?
Или:
– Позвони сам, я не могу ей звонить.
Один раз Надя приезжала в общагу. Она привезла с собой трехлитровую банку борща и полюбилась всем пяти или шести человекам, которые в тот момент были здесь. Я тогда как раз отходил после больницы. Лежал в основном, старался даже не курить. Надя пожалела меня, поговорила со мной, пока другие ели. Я встал и покушал сам. И мы с ней пошли гулять. Мы прошлись до «Ботанического сада», потом до «Бабушкинской», потом от «Бабушкинской» до «Ботанического сада», болтая о чем-то неважном. Я расспрашивал ее насчет сына священника, она отвечала неохотно. К тому же они расстались, что теперь? Я смотрел по сторонам и думал, как бы мне уговорить ее заняться со мной сексом прямо на улице. Тогда бы мы снова были вместе. Мне была нужна ее забота. Но она ловко выбиралась из моих объятий, она вовсе не была уверена, что ей это надо.
Также я узнал, что она бросила работать на «Доме-2» и пока мама дает ей деньги. И что Надя сейчас живет одна в квартире мачехи на «Краснопресненской», так я вообще-то и думал. Мачеха уехала на лето в Саратов (или куда-то еще, откуда она была родом) вместе с детьми, а Надя жила у нее.
Тем не менее она так и не дала себя поцеловать. Мы договорились встретиться как-нибудь, я посадил Надю на метро, и она уехала. Когда я вернулся с прогулки, Седухин с Орловичем под впечатлением от борща заверили меня: «НА ХРЕН ТЕБЕ КАКАЯ-ТО ВАСИЛЬЕВА. ЛУЧШЕ НАДИ НЕТ НИКОГО». Собственное мнение на этот счет я не мог сформулировать.
Теперь же у нас с Орловичем было два варианта: поехать к Наде на «Краснопресненскую», если она пустит нас, или ночевать на улице. Я сначала ломался, но потом все-таки взял у Орловича мобильник.
– Да, Дима? – спросила Надя.
Дима – это имя Орловича.
– Ты еще не спишь? – спросил я. – Это не Дима. Это я с Диминого телефона.
– Привет, – сказала Надя.
– Привет. Нам негде ночевать. Пустишь?
– Выселяют? – спросила она.
– Выселяют.
Она согласилась нас приютить.
– Поехали, – сказал я, протягивая Орловичу мобильник.
Но вдруг Орлович говорит:
– Я не могу ехать с такой большой сумкой.
Я решил, что он, такой кабан, боится ее тяжести, и выплюнул на асфальт несколько проклятий. Тогда он объяснил:
– Я же белорус. А у меня закончилась моя липовая регистрация.
– Белорусов же не трогают? Они же, считай, Россия? Вы.
– Могут возникнуть проблемы.
Мы закурили еще по одной. Вот так: ночь уже подкрадывалась, я устал, а тут Орлович ссыт. Мы стояли посреди тротуара, как два барана.
– Отнеси мою сумку Гураму? – заявляет тут мне товарищ. – Попроси его, пусть полежит несколько дней? А я сделаю регистрацию и заберу.
– А ты что, не можешь сам?
– Я не могу.
Вот так. Сам я тоже леденел от мысли еще о чем-то просить Гурама. Мы поиграли в пинг-понг, переводя стрелки друг на друга, пока я не придумал:
– Я отнесу. Если выпадет решка, – сказал я, – а если выпадет орел – отнесешь ты.
– Хорошо.
Я бросил монетку. Выпал орел, тут все было схвачено. Орел против Димы Орлова. Все равно Орлович ломался еще минут пять, но все-таки пошел к общаге. Но тут же вернулся, довольный и без сумки. Все оказалось просто.
– Гурам согласился. Они до сих пор все так же стоят на крыльце, – сказал он.
– И смотрят в пустоту, – подытожил я.
Мы дошли до станции «Ботанический сад». В полупустом вагоне метро случилось маленькое происшествие. В двух метрах от нас ехали парень и девушка. Они ехали стоя, хотя мест было полно. Немного обнимались. Парень держал в свободной от девушки руке бутылку минеральной воды. На «ВДНХ» в вагон зашел гопник и уставился на парня. Парень не замечал гопника. Гопник смотрел на парня до «Алексеевской», то есть пару минут, всего одну станцию, но без перерыва смотрел, и мне казалось, одежда на парне вот-вот загорится под таким пристальным взглядом. А парень знай себе шепчет что-то своей цыпе на ухо. На «Алексеевской» двери открылись и закрылись, поезд поехал, гопник подошел к парню и сказал:
– Дай мне попить.
Парень обосрался от страха, такая внезапность лишила его рассудка, но, вместо того чтобы отдать воду, он сказал:
– Не дам!
Гопник вдруг сорвался. Видно было, что ему просто плохо, он не то чтобы пьян или не в себе, просто у него сдали нервы.
Он закричал на парня:
– Да я тебя уебу! Я еду с работы, и тебе, что, жалко дать мне воды?
И толкнул парня.
– Не дам! – повторил парень.
Девушка попыталась загородить своего кавалера и оттолкать к выходу.
– Я с работы еду, – говорил гопник уже сам себе, чуть ли не рыдая, – какой пидар, я еду с работы и хочу пить!
Я видел, как он сжимает кулаки, как он сильно напряжен. У него полетели гуси, как мне показалось. На «Рижской» девушка вывела своего парня, хотя тот делал вид, что хочет ехать дальше. Жалкая попытка распустить перья потерпела крах. Двери закрылись, а гопник огляделся и вдруг подошел к нам. Он спросил у Орловича:
– У тебя есть вода?
Орлович покачал головой, с усмешкой, но и с сочувствием сказал:
– Нет, у меня нет воды.
Гопник как будто еще что-то хотел сказать, я даже чуть испугался за него. Надеюсь, он не решил выебать нам мозги? Один удар Орловича быстро бы выбил из него такое решение плюс жажду. Но вдруг гопник сам передумал говорить и отошел от нас, бормоча ругательства, адресованные жадному парню. Вот еще один персонаж. В моей Внутренней Ебландии население пополнилось одним новым жителем. Мы вышли на «Проспекте Мира» и перешли на Кольцевую линию.
– А мы возьмем выпить? – вдруг спросил Орлович.
– Нет, – отрезал я, – то, что мы идем к Наде, само по себе хамство.
Но потом я смягчился:
– Если только детскую.
Под «детской» я подразумевал маленькую бутылку водки. Чекушку.
У меня и в мыслях не было оставаться спать на большой кровати с Орловичем. Как только он уснул, я встал и вышел из спальной во вторую комнату. Я чувствовал, как Надя лежит под одеялом в темноте, теплая и приятная на ощупь, и дышит. Я забрался к ней. В маленькой кровати с Надей мне нравилось гораздо больше, чем с Орловичем в большой.
– Не надо, – сказала она.
– Я не хочу спать с Орловичем, – сказал я.
– Тогда спи здесь. Но только спи.
Она позволила себя обнять, но отвернулась. Как только я предпринимал хитрую попытку, Надя говорила:
– Хватит.
Я замирал, а сердце мое колотилось, готовое к наступлению. Всю жизнь мы играем в игры. Вот же ерунда.
– Сейчас пойдешь к Диме, – шептала Надя.
Мы воевали до четырех часов утра. Я проводил более успешные атаки и никуда не годные атаки. Надя же всегда оборонялась с изяществом. Ей приходилось удерживать свое белье, но и не давать мне скинуть свое. Это значит, на ее хрупкие плечи упала работа вдвое сложнее моей. Она была уже голая, когда смирилась с поражением (?) и, наконец, встала из постели принести мне презервативы. Она сказала, что они у нее довольно долго лежали, непонятно, для какого случая, и что похоже этот случай настал.
А утром я проснулся оттого, что почувствовал, как Надя смотрит на меня. Я открыл глаза. Она сидела надо мной, уже одетая, закрывая меня от утреннего солнца.
– Что ты делаешь? – спросил я.
Она объяснила, что из-за того, что я спал на спине, солнце слепило мне в глаза, и я делал очень недовольное лицо, мотал во сне головой, но не отворачивался. Надя увидела это и села так, чтобы солнце не мешало мне спать.
– И сколько ты так сидишь?
– Минут двадцать, – ответила Надя. Она просто и честно это сказала. Никак не накидывая себе цену и не выпячивая свое благородство. Это чего-то стоило. Я такого явно не заслуживал.
– Это значит, что ты меня еще любишь? – спросил я.
Она подумала и сказала, что любовь ей больше не нужна.
– Это я была глупая. Теперь я поняла, что мне нужен только секс.
Я поцеловал ее и вылез из-под одеяла. Нужно было будить Орловича и собираться на массовку.
В этот вечер к Наде должна была приехать бабушка на пару дней. Так что было неизвестно, где нам ночевать, мне и Орловичу. Но нам удалось выкружить палатку у одного бывшего сценариста, и мы поехали за город. В этом что-то было, последняя электричка, пригород Москвы, ночь. Мы развели костер у озера и кое-как поставили палатку. Выпили водки, и тут позвонила Надя. Орлович дал мне трубку, Надя сказала, что приезд бабушки отменился. Было уже поздно возвращаться в Москву. Но я почувствовал, как меня тянет сейчас к ней. И я сказал:
– Я приеду с утра. У нас завтра выходной.
– А Дима?
У Орловича были дела. Он собирался ехать за новой липовой регистрацией, и еще какие-то планы.
– Ты хочешь, чтобы я приехал один? – спросил я у Нади.
Она немного подумала и сказала:
– Хочу.
– Только я тебя могу разбудить. Потому что я поеду, как проснусь.
– Ну и ладно, – ответила Надя.
И мы отключились. Допили водку с Орловичем и легли спать.
Так продолжалось несколько дней.
Орлович спал один на большой кровати, мы с Надей не спали вдвоем на маленькой. Но нам было лучше, чем ему, тут нет никаких сомнений. На массовке я все свободное время отсыпался. Я чувствовал себя прекрасно, в голове у меня еще ютились картинки проходящих ночей. Когда не надо было идти в кадр, я тут же погружался в сладкую дрему и хрен наливался от воспоминаний, пока я лежал на травке в отстроенном на «Мосфильме» Городе Бородатых Мужчин.