Они меня порадовали тем, что купили выпить. А еще Света купила книжки, которые я заказывал. «Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?» и «Истории обыкновенного безумия». Я по телефону продиктовал ей список из того, что хотел бы прочитать, и велел выбрать любые две, которые ей попадутся. В мягкой обложке, шестьдесят рублей каждая, чтобы я смог вернуть ей деньги.
Курилка располагалась на черной лестнице, которой никто не пользовался именно как лестницей. Можно было подняться на этаж выше, там даже и больных не было. Поэтому мы поднялись. И теперь спокойно выпивали: я водку с соком (мне купили «детскую» бутылочку ноль двадцать пять), а Света с Юлей коктейли из банок. И слушали, как этажом ниже пациент рассказывал веселую и печальную историю о том, как его лечили от алкоголизма, но так и не вылечили. Нам со Светой было весело, а Юля сидела надутая. Потом встала, подошла к окну и сказала:
– Я вижу лошадку в поле.
Мы посмотрели со Светой в окно, и там действительно было что-то вроде поля, засыпанного грязным снегом, и что-то вроде лошадки посреди поля, только неживое. А потом я дал им денег, которые передал мне папа через сестру, и они сходили еще за алкоголем. На этот раз я получил взрослую бутылку – ноль пять и еще сока, а они снова ограничились коктейлями из банок. Договорились, что Свете за книги я отдам как-нибудь в другой раз. Мы хорошо выпили, а около восьми Света и Юля уехали.
У меня еще были и водка, и апельсиновый сок, и я не знал, что делать. Я отнес это добро к себе в палату, дедам я не стал предлагать, они меня не интересовали как собутыльники. Поэтому я патрулировал до курилки и обратно, думая, пить ли одному, или же кому предложить выпить со мной. Я наткнулся на молодую раздатчицу в итоге и спросил:
– Ты выпьешь со мной?
– А есть? – спросила она.
И было похоже, что она не прочь. Неужели так просто? Со мной выпьет молодая и симпатичная девушка из персонала, ей даже и двадцати не было. А там – кто знает?
– Водка с апельсиновым соком.
Она сказала, что будет занята еще минут двадцать: уборка, там, прочая ерунда, не знаю, чем она занимается. И если я дождусь, встретимся в курилке.
– Конечно. Я пойду в курилку, только буду этажом выше.
Я ее ждал и думал о сексе с ней. С одной стороны, я любил свою бывшую девушку. Но, с другой стороны, она же меня бросила. Ладно, раздатчица пришла, ее звали Наташа. Она рассказала о себе. Наташа училась в медицинском колледже и успевала еще работать здесь. Ей тоже было восемнадцать. Я ее поцеловал, и она ответила. Я положил ей руку между ног, и она сказала:
– Что ты делаешь?
– Ничего, – ответил я.
И теперь попытался что-то сделать. Прямо там начал домогаться ее возле подоконника. Но, видно, я к этому еще не был готов. Я еще не успел и штаны-то снять, просто терся об нее промежностью, и мне вдруг стало так больно, как будто мошонку мне отрывают. Мой шов будто бы начал расходиться, и все возбуждение тут же прошло. Я застонал, Наташа усадила меня на лестницу и сказала:
– Сам виноват.
Мы покурили, она меня отвела до палаты, на том и распрощались. Деды уже спали, я доковылял до кровати, разделся и лег. Я думал о Наташе, и думал о Свете, и думал о том, как Юля сказала:
– Я вижу лошадку в поле.
И ловил себя на мысли, что с удовольствием бы поцеловал Юлю в тот момент. Я опять возбудился. Что же это значит? Если я люблю одну девушку, я не должен хотеть секса с другими или, по крайней мере, должен сдерживать в себе это. А ведь были моменты, когда я очень хотел и Свету поцеловать. Я понимаю, что это неправильно, и в то же время не понимаю. Я подумал, что я всего лишь младенец. Когда-то видел фотографию, на которой был изображен младенец, только с членом взрослого человека. Не помню, как называется эта болезнь. Только я тогда подумал, что этому младенцу нужны будут ползунки с тремя штанинами. А сейчас я ощущал себя тем младенцем. Мозги, сознание, беспомощность, только шняга, как у взрослого, а так ничего не изменилось за восемнадцать с половиной лет. Я мечтал стать цельным человеком, понять, чего я хочу в жизни. Я мечтал замереть над бездной, как над унитазом, полным мерзкой жижи. Удерживать равновесие над бездной, стоя на натянутом канате, жонглировать круглыми кубиками и квадратными шариками. Вся вселенная замрет, а мои стихи будут взрывами небывалой силы. Все это превратилось в кашу в моей голове, я свалился с каната в зловонную жижу, и снилась мне всякая ерунда.
Мы разминулись с отцом, когда я выписывался, и опять поругались. Он-то думал, что мне надо помочь с вещами, и поехал за мной в больницу в тот день, когда меня выписали. А я в это время уже благополучно напивался с Мишей. Только вот не соизволил никого предупредить. Но зато на следующий день лежу я на диване, подходит мачеха и начинает орать на меня. Что не получится у меня вот так просто лежать на диване. Я выслушал ее внимательно и ничего не ответил. Только тут зазвонил телефон, а это – меня. Мне звонят и предлагают выйти на работу. Продавать чайники. Я уже и забыл-то об их существовании.
– Конечно выйду, – говорю я.
А потом говорю мачехе:
– К тому же я уже нашел работу.
Одна продавщица ушла в декрет, но вторая тоже уже была беременной. Кто-то о них обеих, видно, позаботился. И вот я явился на точку, и беременная Настя стала мне рассказывать, что к чему. Там, помимо чайников, было еще много чего: всякие брелоки, чехлы для сотовых телефонов и прочая муть. И даже одна микроволновка на верхней полке. Она мне объясняла, как показывать чайники, как пользоваться кассой. А потом она оставила меня одного и ушла на час куда-то. Целый час я сидел и смотрел на посетительниц. Уже стало тепло, и девушки начали оголять ноги. Я сидел в этом своем стеклянном аквариуме со страшной эрекцией посреди торгового центра. И тут подошла молодая китаянка и говорит:
– Я хочу такой, только зеленый.
Я смотрю на нее, и мне неловко встать, я сижу на стуле и тянусь за чайником, потому что, если я встану, эта красивая китаянка увидит мою эрекцию.
– Ой, тут только голубой.
Я дал ей чайник, и она стала его разглядывать. Потом говорит:
– Ладно, давайте голубой.
Я, все так же сидя, поставил чайник на прилавок, взял из-под прилавка ведерко, в котором была вода, налил в чайник и включил его. Вода быстро закипела, я вылил ее обратно в ведерко, вытер чайник полотенцем, положил его в коробку, но не смог пробить чек.
– Простите, – говорю, – я первый день. И я не умею обращаться с кассовым аппаратом.
Она удивленно смотрела на меня. Я еще пощелкал аппарат и, по ходу, совсем вывел его из строя. Китаянка что-то сказала на китайском языке и ушла без чайника. Я посмотрел ей вслед, мечтая о том, как бы все могло у нас сложиться, если бы я был чуть расторопнее. Настя вернулась и спросила, как у меня дела.
– Я обосрался, – ответил я.
Она мне еще пять раз объяснила, как пользоваться кассовым аппаратом, и тогда я все понял. А потом пришла еще одна девушка, мы повесили табличку: «Учет». И стали всё считать. У меня мозг плавился. Мы складывали все цены от всего имеющегося товара, чтобы в результате получить определенную сумму. Два часа считали, а потом получили не ту сумму, которую должны были получить. Тогда они решили прерваться на обед, а потом опять все пересчитать. Беременная Настя и вторая девушка ушли куда-то обедать, а я вышел на улицу и теперь стоял возле торгового центра. Курил, мне-то идти было некуда. И тут меня окликнул какой-то чел.
– Привет, – говорит.
– Привет, – сказал я.
Это оказался один местный поэт – Иосиф Куралов, еще он ведет литературную мастерскую, в которую ходят одни молоденькие девочки. Куралов стрельнул у меня сигарету. Такой серьезный с виду мужик лет сорока пяти. Я слышал про него, что он зашитый алкаш. Он сказал:
– Я прочел твои стихи, и они мне понравились.
– Где прочли?
– В книге, которую выпустил Ибрагимов.
Ибрагимов – это другой поэт, который ведет другую мастерскую – при университете, из которого я недавно отбыл. Там не только молодые девушки. Но это неважно.
– Что еще за книга? – спросил я у Куралова.
Оказалось, что вышла книга, в которую этот самый Ибрагимов собрал всех, кто как-то связан с нашим университетом. Ибрагимов отбирал не по качеству стихов и отбирал не только студентов, а также персонал, преподавателей или, там, работников. У любой университетской технички был шанс стать автором кирпича «Поэты университета».
– На фоне остальных ты хорошо смотришься, – сказал Куралов и предложил мне выпить с ним пива.
– Да я на работу устроился. У меня обед скоро закончится.
Хотя пива хотелось. Куралов расспросил меня о работе, а потом как ни в чем не бывало:
– Ну что, пойдем?
– Куда?
– Пиво пить.
Я кинул прощальный взгляд на торговый центр и пошел с Кураловым. Только пришлось разговаривать о поэзии. А мне, признаться, неловко от этих разговоров про стихи. Он с виду серьезный мужчина, не похож на поэта, а мы сидим с ним в палатке, пьем пиво – это хорошо, – но он тут давай мне зачитывать. О вине, о женщинах.
На следующий день мне позвонила мой работодатель. Пыталась выяснить, куда я пропал. Но я сделал вид, что это не я с ней говорю, а меня нет дома. И больше она не звонила. Проблема моя заключалась только в том, что я оставил у нее в офисе паспорт. Она взяла, чтобы сделать ксерокопию с моего паспорта, и теперь я стеснялся прийти и забрать его. Думал даже заявить о пропаже и сделать новый. Забрал его только через месяц. Пришел к ней в офис, нашел ее. А когда она спросила, куда я пропал, то я сочинил историю о том, как меня ограбили на улице и я провел три недели в больнице.
А пока паспорт мне и не был нужен. Миша свел меня с одним своим клиентом, и тот предложил мне поработать с ним за двести рублей в день. Его звали Славой, он был сварщиком и бывшим наркоманом. То есть раньше принимал тяжелые наркотики, а сейчас только курил и был теперь, как я уже сказал, Мишиным клиентом. За три года до этого я уже работал помощником сварщика. И того сварщика тоже звали Славой. Вот ведь в чем штука.