Но Оленька достала не презервативы, а упаковку таблеток с дыркой посередине.
– Что это?
– Это фарматекс, – сказала она.
И дала таблетку мне. Неужели я должен это съесть, тупая мысль – но я не смог нащупать никакой другой догадки.
– И что? – спросил я в недоумении.
Она направила мою руку, чтобы я установил таблетку там, где ей место. Я слегка смутился от своей оплошности. Оленька велела ждать восемь минут, пока таблетка растворится в ней, а пока стала целоваться со мной. А я мысленно считал минуты, испытывая апатию ко всему. И я смотрел на все это, как со стороны, но член и без меня сработал, попал куда надо и уткнулся раньше времени. Короткая, подумал я. Одно мимолетное удивление. Короткая, и поехали.
«Короткая», – эта странная мысль прозвучала, как закадровый голос, поясняющий происходящее в мультипликационной сказке. Я был глупым нарисованным персонажем, и голос бабушки объяснил мне, что просто она короткая, и я тут же это принял и пошел по мультяшным своим простым делам. Все получалось технично. Но я не мог справиться с чувством собственной отстраненности. Что-то было не так, технически выглядело очень неплохо, но внутреннее не соответствовало внешнему. Я просто наблюдал, просто смотрел и прикидывал, что где-то треть члена работает вхолостую, что девушке со мной, похоже, хорошо, а мне – никак. Мы бы успели еще раз, и Оленька этого хотела, сто процентов, но я тупо дождался, пока она стала собираться.
И потом она ушла. А я остался.
Но вспоминал о ней и жалел, что не впустил Оленьку в себя. Но теперь уже поздно, да и как бы я это сделал? Она сделала это – а я нет, не знаю, почему так вышло. У нее появился парень, неважно.
И потом были еще несколько случаев, но я был пьян. А это не идет в зачет.
Теперь я отказался от Вики; нет, конечно, скорее это она отказалась от меня. И ладно – к тому моменту мне уже начинала нравиться Васильева, тоже девочка с моей группы. У маленькой Васильевой были большие умные широко посаженные глаза.
Но вся штука была в том, как она могла ради прикола сесть ко мне на колени и подышать в ухо «ежиком». Быстро-быстро в мое ухо, дышать сквозь зубы, с приятным щекочущим звуком, действительно, ежики, думаю, издают похожий звук, когда дышат. Только Васильева делала это так, что вибрации проходили от уха до нёба, потом до сердца, затем до желудка, до простаты и до ануса и уходили в пятки. Я разделялся на две части тогда: с одной стороны, был настоящим большим человеком, у которого сидит на коленях Васильева и дышит ему в ухо, с другой стороны, я – маленький игрушечный человечек – летел на парашюте по волнам вибраций, создаваемых Васильевой внутри у самого себя, только большого.
– Перестань, – тут же говорил я, слишком это было волнительно, – я не могу терпеть такое! Я же мальчик, а ты девочка!
А она на это отвечала:
– Странный человек. Не может терпеть, когда ему делают ежика в ухо.
Я решился дать ей почитать свои стихи и рассказы, и они пришлись ей по душе.
Васильева показывала интересные этюды. И вообще довольно органично смотрелась на сцене. Видимо, таких людей и называют талантливыми. Плюс у Васильевой был дар ежика, тут Вика, как говорится, и рядом не валялась.
Если бы не пришло письмо, наверное, что-то началось бы у нас с Васильевой. Но письмо пришло, и все изменилось. Я и Васильева отправились на задворки праздника жизни, я просто даже забыл о Васильевой на некоторое время.
Иногда, может, раз в неделю или даже реже, когда не было пары в институте или не хотелось идти на пару, я заходил к отцу на работу, чтобы немного посидеть в Интернете.
Я прошел через охрану, отец впустил меня.
– Думал, уже не придешь, – сказал он. – Садись, буду через час.
На нем уже были шорты и футболка. Он обычно закрывал меня на ключ, а сам уходил на весь обеденный перерыв, но не есть, а играть в настольный теннис. У них в конторе достаточно внимания уделялось корпоративному спорту, и отец был рад этому: за три года в Регионгазе он начал на раз делать даже некоторых мастеров спорта.
Я же сел за компьютер и первым делом проверил самиздат на lib.ru. Помимо самиздата и почты, в общем-то, и нечем было заниматься в Интернете. На lib.ru висели мои стихи, девять рассказов и небольшая повесть (что-то около шестидесяти тысяч символов) – вот почти все, что было мной написано на тот момент. Новых отзывов я не получил. У меня было не очень-то много читателей, а постоянных вообще всего штук десять. Ничего нового. Тогда я открыл почту. Мне мало кто писал. Но на этот раз было-таки два непрочитанных письма. Последнее письмо было из Америки – от знакомой, которая теперь там училась; собственно, она-то и была единственным человеком, с которым я вел постоянную переписку. Зато первое письмо было из Москвы – от координатора литературной премии. ПЕРВОЕ ПИСЬМО БЫЛО ИЗ МОСКВЫ – ОТ КООРДИНАТОРА ЛИТЕРАТУРНОЙ ПРЕМИИ.
Я прочел это письмо раз сто.
Потом встал, прошелся по кабинету, сел, ответил на письмо девушке в Америку и опять перечитал письмо из Москвы.
Вот что в нем было:
– я стал финалистом литературной премии для молодых литераторов (до двадцати пяти лет) в номинации «Малая проза». На премию в этом году было прислано более сорока четырех тысяч подборок;
– в первых числах декабря я должен приехать в Москву. Премия оплачивает билет в купейном вагоне в оба конца и проживание – сначала в гостинице, потом в подмосковном пансионате «Липки», где будут проводиться мастер-классы (нас научат жить именитые литераторы) и будут обсуждаться наши работы;
– я должен к тому времени попытаться прочесть тексты других финалистов во всех номинациях («Крупная проза», «Малая проза», «Поэзия», «Драматургия», «Критика»), эти тексты прилагаются к письму;
– желательно, чтобы я отправил им в письме еще какие-то биографические сведения о себе плюс речь, которую я буду читать в Пушкинском музее, в случае, если стану победителем в своей номинации. Победителя будет определять жюри: Чингиз Айтматов, Асар Эппель, Сергей Гандлевский, Александр Галин и Сергей Костырко.
Ладно, я знал из жюри только Айтматова, но и его не читал.
(Вот в чем парадокс, хе-хе, между нами будет сказано, не для интервью… в том, что Чингиз Айтматов отобрал меня в финалисты, и ему, видимо, пришлось прочесть мои рассказы… а я его – можно сказать классического автора – не читал… это, согласитесь, приятный момент…)
Несколько месяцев назад я отправил на конкурс по «мылу» несколько рассказов. Реклама шла по ОРТ, денег победителю обещали целых две тысячи долларов – все это выглядело заманчиво. Я был уверен, с одной стороны, что меня никто даже не прочтет, но, с другой стороны, меня обязательно позовут на финал и дадут две штуки. Позвали.
Я несколько раз попытался позвонить Игорю, но у него был занят телефон – наверное, тоже сидел в Интернете, через модем, вот и занято. Я позвонил Сперанскому, но он был в универе. Больше у меня и не было знакомых, которые бы настолько разделяли мои литературные переживания, чтобы оценить событие в моей жизни.
Мне оставалось еще сорок минут сидеть закрытым в кабинете. Я скачал тексты моих соперников, чтобы пока немного почитать. Но я был слишком возбужден, ничего не воспринимал, ясно было только, что они и в подметки мне не годятся! Хотя нет, несомненно, в «Малой прозе» были удивительные авторы… Это самая сильная номинация… задали мы жару, задали… да, мне приятно было находиться в обществе таких сильных и смелых писателей, дорогие друзья, да, спасибо, каждый из моих оппонентов достоин этой премии не меньше, чем я, это всего лишь случай так распорядился… спасибо Чингизу, спасибо отцу, который тоже хорошо отзывался о моей прозе…
Наконец отец вернулся. Я уже уйму раз прокрутил этот момент в голове. Я услышал его, еще когда он шел по коридору. Когда отец зашел, я уже стоял, корчил гримасу счастливого человека из рекламы зубной пасты и пальцем показывал на монитор.
– Что с тобой?
– Посмотри-ка сюда.
– Сейчас, – говорит он.
И не к компьютеру, а к шкафу, фу, стянул шорты, стянул футболку, стянул трусы, махнул членом всем моим литературным переживаниям. Быстро облачился во все чистое: трусы, носки, рубашка, костюм, напялил очки. И вот он, уже прожженный работник офиса, спросил:
– Что?
– Вот, – говорю, – пока ты членом машешь, твой сын стал писателем.
И жестом предложил ему сесть. Он подошел, но не сел, а стоя заглянул в компьютер и прочитал письмо. И сказал:
– Позорище!
Так он порадовался за своего сына. Вместо того чтобы сказать, как он гордится, впервые в жизни гордится сыном, вместо этого он мне сказал:
– Ты же нажрешься опять как свинья и опозоришься.
И вышел из кабинета. Хотя в этом был какой-то стиль.
Я стоял и думал, что бы все это могло значить? Потом присел. Вообще-то, отцу вроде нравилось то, что я писал, – я всегда давал ему читать. Это последние три года отец работал в Газпроме, из-за денег, а не для собственного удовольствия, до этого он двадцать лет был журналистом, и у него были даже очень интересные, на мой взгляд, газетные материалы, то есть он имел ко всему этому отношение плюс был филологом по образованию. А еще это была одна из возможностей сблизиться с ним, вот почему я всегда давал ему свою писанину. Через пять минут отец вернулся и сказал:
– Я сейчас звонил Ольге, редактору.
– Зачем?
– Похвастаться хотел. Дашь интервью им в «Кузбасс», – это было скорее утверждение, чем вопрос.
– Ладно, дам.
(Гм… Интересный вопрос. Знаете ли… благодаря писательству ты как бы можешь делать с миром все, что тебе хочется, все, что тебе угодно. Это своего рода Игра. Ты можешь играть со всем сущим, как ребенок играет с утятами в ванной. Вот что это такое…)
В аэропорту пиво стоило дорого, но я купил-таки баночку «Сибирской короны», чтобы освежиться. Считай, все равно изначально я должен был ехать в купе, поездом, а тогда бы уж точно пропил тысячерублевую купюру (и несколько сотенных), которую дал мне с собой отец, за двое с лишним суток пути. Но получилось так, что я летел на самолете. Самолетом билет до Москвы и обратно стоил семь тысяч с лишним, а на поезде в купе около двенадцати. Вот и вся математика, поэтому премия, конечно, согласилась оплатить самолет.