Каждая всмотрелась в чужую фотографию, перебрала ксерокопии документов и покачала головой.
Можно было идти дальше, но они устали и, сойдя с дороги, присели на пригорке, чтобы передохнуть. Сняли платки, заговорили. Не о сыновьях, что им до чужих сыновей, заговорили о насущном. О том, сколько километров еще идти, где нужно свернуть, что за люди ждут их на блокпостах где можно переночевать и поесть.
Это была очень полезная для лиц без определенного места жительства, какими они здесь фактически были, информация.
— Там слева от дороги палатки будут, где батальон морпехов стоит, так к командиру лучше не ходить, нервный он, прогнал меня и еще наорал. Лучше сразу обратиться к начальнику штаба — он вроде хороший мужик, может, поможет…
Каждая из них знала, что там, сзади, а теперь знала, на что можно рассчитывать впереди. Они не обсуждали и не осуждали «нервного командира», того тоже можно было понять, к нему в палатку, просачиваясь сквозь часовых, задабривая их сигаретами и деньгами, пробирались каждый день по несколько женщин, и каждая с одним и тем же вопросом. Они подсовывали ему фотографии сыновей, которые пропали в прошлом и позапрошлом годах и еще раньше, и он никак не мог их видеть, потому что прибыл сюда всего-то несколько недель назад. Но объяснять это каждой матери было выше его сил. И успокаивать тоже. Ему некогда было думать о мертвых и пропавших, ему нужно было думать о живых, о тех четырехстах вверенных ему душах, которых нужно кормить, мыть в бане, Держать в узде. И он гнал женщин прочь. Но они не уходили, продолжая бродить по территории части, останавливая офицеров и показывая им фотографии.
Они были несчастны и были занудны в своем одинаковом, словно размноженном на ксероксе, как предъявляемые ими фотографии, горе. Их все жалели, но их все избегали…
— Вы слышали, под Шали, кажется, нашли новое захоронение? Семь или восемь тел…
— Где они сейчас?
— Скорее всего, увезли в Ростов.
Значит, надо наведаться в Ростов…
Они были очень упрямы, эти женщины. Они прошли уже все госпитали и морги, просмотрели десятки альбомов с сотнями предназначенных для опознания фотографий солдатских трупов. Бродили по загнанным в тупики вагонам-рефрижераторам, вдоль рядов носилок с фрагментами человеческих тел, всматриваясь в оторванные ноги, руки, туловища, в раздавленные, раздробленные, сплющенные головы, в собранные в одном месте кучки пальцев, с остатками татуировок и «детскими» шрамами. И перебирали эти пальцы, стараясь узнать…
Они уже не ужасались, не падали в обмороки, они уже привыкли к лику смерти.
И если они не находили своих детей там, среди трупов и фрагментов, они выходили на дороги и упрямо шли от населенного пункта к населенному пункту, от части к части. Потому что не верили в то, что человек может пропасть бесследно.
Хотя — запросто…
Потому что сотни призванных на действительную ребят легли в землю в безвестных, которые никогда не найдут, могилах, а кому повезло меньше, те сгорели дотла, до пепла в подбитых гранатометами бээмпешках, тех раскатали по дорогам и растащили гусеницы танков и колеса бэтээров и грузовиков, до костей обглодали бездомные грозненские и урус-мартановские собаки. Тех ребят уже не найти. Но матери все равно их ищут.
Ищут, ищут, ищут…
И будут искать до смерти…
Посидев пять минут, женщины встали, повязали платки и разошлись, каждая продолжив свой путь…
— Вы не видели моего сына? Сашу Скокова…
А вы?.. Посмотрите, может быть, вы его вспомните?.. Может быть, вы что-нибудь о нем знаете или слышали? Ну хоть что-нибудь! Пожалуйста, я очень прошу вас…
Но мать Саши Скокова не могла найти своего сына, потому искала его совсем не там. Она искала его среди мертвых и пленных. И не искала среди боевиков.
Но даже если бы она стала искать его среди боевиков, она бы все равно его не нашла. Потому что она искала бы своего сына Сашу Скокова, которого давно в природе не было, а был совсем другой человек, был чеченский боевик Магомед Мерзоев. Который, если бы его вдруг кто-нибудь окликнул прежним именем, уже на него не среагировал. И на него не откликнулся…
— Вы не видели случайно моего сына?.. Посмотрите. Прошу вас!.. Посмотрите внимательней!..
Глава 29
Солнце свалилось за ближайшую вершину, и почти сразу стало темно. На юге всегда так… как за пазухой у негра!
По горному серпантину, пыля колесами, поднимались два потрепанных армейских «уазика». Вообще-то федералы предпочитают не покидать обжитые «населенки» в темное время суток без сопровождения бронетехники и уж тем более не забираться на ночь глядя в опасные горы, но этот случай был особый. И федералы тоже не простые. Эти федералы темноты не боялись.
«Уазики» поднимались все выше и выше, «вкручиваясь» в небо, как штопор в пробку. В машине, привалившись к дверцам, дремали люди в камуфляже, успевая «перехватить минуток пятьсот-шестьсот», потому что знали, что в эту ночь им поспать не удастся точно. Коротко подстриженные головы мотались в такт частым поворотам — то вправо, то влево, стукались о дверцы. Но не больно, потому что боковые стекла, на случай внезапного нападения, были завешены расправленными армейскими бронежилетами. Но людей в машине защищали не «броники», а знание оперативной, на «подходах к месту развертывания», обстановки.
Поворот.
Еще поворот…
Головной «Уазик» свернул на обочину. Кажется, приехали…
Потягиваясь и разминаясь, бойцы полезли из машин, потащили из салонов оружие. Действовать предстояло на «чужой» территории, потому что вся Чечня ночью чужая.
Отсюда до места было семь с небольшим километров — полтора часа ночного марша. Ближе к «населенке» подъезжать было нежелательно, чтобы не переполошить жителей. Лишний шум себе может позволить милиция, когда у нее за спиной стоит батальон мотопехоты, подкрепленный выведенными на прямую наводку стотридцатимиллиметровыми самоходками. Они такими силами не располагали. У них были — только они.
— Ну что, попрыгаем?
Это был привычный, со времен большой войны ритуал. Возможно, сейчас он был излишним, им не к немцам через линию фронта переползать, но правила, ставшие рефлексами, лучше без нужды не менять.
Бойцы подтянули все ремешки, завязали все шнурки, закрыли на кнопки все клапаны. Попрыгали на месте. Все в порядке — ничего не болтается, не стучит, не гремит, не сползает.
— Задача всем ясна? — спросил командир.
— Так точно! — ответил за всех Володя Сафронов.
— Вопросы есть?
— Никак нет!
Какие вопросы у матросов, тем более у спецназа — чай не дети, не первое задание вместе «ломают».
— Тогда… с богом!..
Хоть его и нет. И хорошо, что нет, а то гореть им всем, по совокупности их деяний, в геенне огненной. Всем подразделением. Всем видам вооруженных сил!
— Вы — за мной, — приказал подполковник, повернувшись к единственному среди них гражданскому лицу. — Напоминаю — ваша задача опознать, успокоить и помочь дочери, сверх того, если вас о том не попросят, ничего не предпринимать! Раньше времени и вперед меня не соваться, самодеятельность не разводить, приказы выполнять на раз!
— Вопросы, Сергей Петрович?
На этот раз вопросы были.
У Сергея Петровича.
— Почему мне не дали автомат? — обиженно спросил отец девочки.
— Потому что не положено. Вы гражданский человек, — ответил подполковник. — Так и вам, и нам спокойней будет. А то еще пристрелите кого-нибудь ненароком.
— Я умею обращаться с оружием, я в армии служил! — возмутился папаша заложницы.
Спецназовцы только усмехнулись.
Черта лысого они согласились бы тащить с собой этого штатского лоха, если бы не крайняя в нем нужда. Просто он лучше, чем кто-нибудь другой, мог опознать и привести в чувство заложницу. Да и выход этот не боевой, а скорее прогулочный, потому что «халтурный».
— Ну что, пошли?..
Первая пара шагнула в темноту. Им надлежало прокладывать дорогу, искать и обезвреживать маловероятные — но кто их знает — растяжки. Второй парой шли командир и Сергей Петрович. Третья пара прикрывала колонну с тыла и флангов.
Шли быстро, надвинув на глаза приборы ночного видения. Пять человек — совершенно бесшумно, словно бесплотные тени, один, хоть и старался не шуметь, «топтался как слон». Прямо хоть на закорках его неси…
Возле «населенки» сбавили темп.
Головная пара ушла вперед, отсматривать подходы.
Вернулись они уже втроем. Третий боец был тоже свой, он вылеживал здесь, холодным пузом на мокрой земле, со вчерашнего вечера, отчего говорил сильно в нос.
— Ну что? — спросил Виктор Павлович.
— Все спокойно, — ответил наблюдатель. — Из двадцати семи дворов двадцать пять «живые». В каждом от трех до десяти человек, в большинстве своем женщины и дети. С оружием никого не видел…
Ну, то есть мирная альпийская деревенька…
Все они мирные, пока спиной не повернешься…
К дому подползали на карачках, с севера, идя против ветра, чтобы не поднять собак. Бесшумно переползли через забор, залегли в огороде. Перетащили, поднимая и ставя ему ноги, Сергея Петровича. Ткнули мордой в землю, шепнули:
— Лежи тихо — как умер!
Один из бойцов, накрутив на пистолет набалдашник глушителя, ящерицей пополз к дому.
Тявкнула собака — раз, второй. И тут же осеклась.
Значит, куда надо попал боец — в шею или в голову, раз она не успела даже взвизгнуть.
Путь был свободен.
Бойцы проникли во двор, поднялись на крыльцо, встав на колени, осмотрели запертую изнутри на крючок дверь… Просунули в узкую щель тонкий нож, поддели, подняли крючок и, не опуская его, чтобы случайно не звякнуть, приоткрыли дверь, протискиваясь внутрь.
Небольшой, пахнущий деревенским домом коридорчик.
Ведущая внутрь дома дверь была закрыта на засов. Пытаясь его отодвинуть в сторону, заскребли по железу штык-ножом. За дверью кто-то завозился.
— Э… кто там? — спросил заспанный голос.
Нужно было что-то отвечать или вышибать дверь. Но если вышибать, то поднимется шум. А шуметь нежелательно, у них уже был случай когда охранник, понимая, что жить ему осталось всего ничего, швырнул в зиндан гранату.