За дверью характерно лязгнул передергиваемый затвор автомата. Автомата — черт подери!
— Эй, слушай, открой, да… Замерз совсем! — по-русски, коверкая язык кавказским акцентом, уверенно сказал кто-то из бойцов, для большей правдоподобности бухнув в косяк носком ботинка.
В доме чужих не ждали — не было здесь чужих. И дверь открылась. В проеме двери стоял полупроснувшийся «чех» с автоматом.
Он увидел не одного, увидел несколько столпившихся в коридоре фигур. Хотел полоснуть очередью поперек дверного проема, но не успел. Даже крикнуть не успел, как та собака во дворе. Его схватили за волосы и сильно дернули вперед, насаживая на выставленный штык-нож, который легко, как в масло, вошел ему в горло, перерубая гортань, в которой застрял так и не вырвавшийся наружу крик.
Боевик рухнул вперед, на выставленные руки. Упасть ему не дали, его поймали, аккуратно положили поперек порога и придержали дергающиеся в агонии ноги. Через пару минут, когда покойник затих, разошлись по дому. В соседней комнате нашелся еще один «чех», который, мирно посапывая, дрых на большой кровати. В его головах, на спинке стула, висел «АКМ» и ременная сбруя с кобурой.
Его убивать не стали. Ему набросили на голову подушку и ткнули кулаком под дых, перекрыв дыхание. Чеченец согнулся, мыча в подушку и бестолково хватаясь за воздух руками.
— Где пленники? — тихо, в самое ухо спросили его.
И с хрустом, как карандаш, переломили средний палец.
Боевик задергался, но быстро притих, потому что дышать ему было нечем.
— Где пленники? — повторили бойцы вопрос, жестко перехватывая другой, указательный, палец, который готовы были, ни малого мгновенья не сомневаясь, переломить пополам. Что боевик понял.
— Там, там, — задергался он, кивая на стену. Чеченцы очень хорошо научились маскировать входы в бункера, где под самым носом у федералов иногда месяцами отлеживались боевики. В зинданы тоже…
Бойцы прошлись по женской половине, подняли из постелей женщин и детей, перемотали им рты скотчем, связали руки и, посадив в дальней комнате в углу, приказали молчать.
Теперь можно было работать свободней.
Сдвинув общими силами в сторону какой-то полутонный сундук, содрали с пола половики и, обследовав половицы, нашли люк.
Приложившись головами к полу, прислушались.
Внизу было тихо.
— Давай за папашей!
Один из бойцов выскочил на улицу, за валяющимся на огороде Сергеем Петровичем.
— Пошли, чего разлегся, — пихнул боец в бок распростертое на грядках тело…
Люк поддели штык-ножами и потянули вверх. Под полом обнаружился закрытый металлической крышкой лаз. Все вздохнули с большим облегчением, увидев задвинутый засов. Если бы внизу были не пленники, а боевики, то засов был бы с другой стороны, был бы изнутри.
Значит, все пройдет тихо!..
Когда подняли крышку, в лица ударил тяжелый, гнилостный запах сырого подвала. Чем же они там дышат?!
Первым вниз спустился Володя Сафронов. Он нырнул в темноту и вынырнул через несколько секунд.
— Давайте его сюда, — тихо сказал он. Сергея Петровича подтолкнули к люку.
— Сюда…
Подвал был как зоопарк, был разделен на три сваренных из прутьев арматуры отсека. За прутьями были камеры. Одна — пустая. В другой на двухъярусных нарах лежали какие-то люди. Еще в одной никого не было… А где же?..
Капитан пихнул Сергея Петровича в бок, направляя в сторону пустой камеры.
На нижних нарах была брошена какая-то рванина, что-то вроде старого, изорванного одеяла. И это одеяло в центре топорщилось. Совсем чуть-чуть, словно там кошка свернулась калачиком!
Он сделал шаг вперед и вошел в «клетку». Под ногами с хлюпом брызнула вода — на полу стояли лужи. Он подошел к нарам, склонился, не решаясь, боясь снять одеяло, как будто там был труп.
Но нет — одеяло «дышало», еле заметно колыхаясь вверх и вниз, верх и вниз… Под ним был живой человек и, судя по размерам, был ребенок.
Он осторожно коснулся живого бугорка пальцами. Бугорок вздрогнул, сжался, словно в ожидании удара, и мелко-мелко задрожал. Он уловил эту дрожь, и у него сердце словно удавкой перехватило!.. Он вдруг понял, не глядя понял, что это его дочь, что ее вот так будили, может быть, каждую ночь, может быть, по нескольку раз в ночь и здесь, в подвале, на глазах других, в соседней клетке, пленников издевались, били и, не исключено, насиловали те двое кавказцев — здоровых, ненасытных, звероподобных мужиков! Его… двенадцатилетнюю дочь!..
Его захлестнула жалость, но еще больше злость… И, понимая, что сейчас он потеряет над собой контроль и разрыдается, стянул одеяло и схватил лежащее под ним тельце, притянув, прижав его к себе.
Он увидел огромные, полные ужаса глаза. Которые не узнал!
Это была не дочь! Это был ребенок, девочка, с такими же, как у нее, волосами, но не его дочь!.. У нее было совсем другое лицо, взрослое, искаженное страхом и страданием…
— Это она? — резко спросил сзади спецназовец.
Отец неуверенно замотал головой.
Нет, нет, это не она!.. Нет!
Но девочка вдруг что было сил вцепилась в него худыми ручонками, притянула к себе и, зарывшись носом куда-то в шею, заплакала, тихо по-звериному подвывая и сотрясаясь от всхлипов.
Она! Это она!.. Хотя совсем другая! Не та, которая была, которую он знал — не беззаботная девочка с косичкой, а взрослая, умудренная опытом, битая-перебитая жизнью женщина! Из-за этого он не узнал ее — из-за глаз, чужих, взрослых, печальных!..
— Па-па… па-па… па-па… — всхлипывала, бормотала она, все сильнее и сильнее вцепляясь в него, хотя сильнее уже, кажется, было некуда.
И по его шее и по его щекам часто-часто потекли горячие, как угольки, капли слез. По шее — ее слезы… А по щекам — его слезы, которых он даже не замечал!
Хорошо, что он здесь, что ее нашел он, а не эти… не солдаты! У нее бы сердечко разорвалось от ужаса, если бы это был не он, а люди в масках!..
В соседней камере кто-то завозился.
— Не двигаться! Пристрелю к… матери! — предупредил капитан Сафронов, поводя автоматом в сторону приподнявших головы пленников. — Кто такие?
— Старший лейтенант Макаров, сто второй моторизованной… — сказал один из пленников. И голос его предательски задрожал, а разбитые в кровь губы сами собой растянулись в идиотской, в блаженной улыбке. — Неужто свои…
— Разберемся, свои или чужие, — пообещал ему капитан.
В зинданах ведь не только русские заложники сидят, но, случается, и провинившиеся «чехи». Был горький опыт — «освобождали» одного такого «пленника», который успел в бок сержанту заточку ткнуть!
— Все, папаша, кончай нюхолкой хлюпать, давай на выход, по-быстрому! — приказал капитан, довольно бесцеремонно толкая, не понять, счастливого или несчастного, от того, что он здесь увидел, отца.
Не до соплей капитану было. Он таких девочек и не таких — без рук, без ног и голов девочек — десятками перевидал. Не о том он сейчас думал — думал, что с этими вот, свалившимися им на голову пленниками делать! За которых им не платили, на которых они не рассчитывали и которых теперь придется на себе до машин переть, потому что они на ногах еле держатся!
— Давай, давай, папаша!..
Сергей Петрович, хоть и неудобно было, но не решился отлепить от себя повисшую на нем дочь и стал вместе с ней карабкаться наверх… Остальных подняли минут через пять, они точно оказались своими — и по рожам, и по разговору, и по сообщенным ими о себе сведениям.
— Да, повезло вам, мужики, не за вами мы сюда пришли…
Но подумали не так, подумали по-другому. Подумали — черт вас нам принес!..
— … ну, считайте — отмучились…
Но кабы так, кабы отмучились!.. Нет, не отмучились! Видно, не всю отпущенную им судьбой чашу страданий выхлебали пленники — не до дна!
Осталось в ней еще по последнему полновесному глотку… Потому что не всегда на войне то, что кажется хорошо, — оказывается хорошо…
Когда собрались уже уходить, в дом вломился стоявший в охранении боец.
— Боевики! — произнес он одно только слово.
И кто бы мог предполагать, что именно сегодня, именно в этот предрассветный час в «населенку» войдет колонна «чехов». И «прогулка» сразу кончится.
— Сколько их?
— До взвода. Может быть, больше!
И все подумали то, что в сердцах сказал командир.
— Черт!.. Принесла нелегкая!..
Уходить нужно было немедленно, пока «чехи» не рассыпались по дворам и не наткнулись на них в доме, где они оказались как бы в мышеловке.
Бежать!.. Но до того обезопасить свои тылы!
— Сядь, папаша! — прикрикнули бойцы путающемуся под ногами Сергею Петровичу. Бойцы решали свои задачи…
Боевика на кровати по-быстрому додавили подушкой, для верности свернув на сторону, пока позвонки не хрустнули, шею.
Испуганных, ожидающих худшего чеченских женщин и их детей выдернули из угла и, поторапливая пинками, погнали к «яме». Оставлять живых чеченок за спиной было нежелательно — они в минуту всю свою деревню на ноги поднимут. Женщин и их детей спихнули в бункер, откуда только что вытащили пленников. Как мешки спихнули, кулями роняя вниз, потому что развязывать руки им было некогда. Может быть, кто-нибудь и шею сломал, а уж руки-ноги точно!.. Лаз прихлопнули сверху крышкой и задвинули засов.
Пусть посидят… Их, конечно, хватятся и вытащат, но, хочется надеяться, не сразу. До того времени они не умрут, не успеют. Были бы их сыновья чуть постарше, их бы следовало прикончить, чтобы «кровников» не плодить. Но эти — не в счет. Эти пока вне игры. Пусть подрастут малость…
Когда пробирались через огород, случилось то, чего они боялись и чего следовало ожидать, — один из плохо стоящих на ногах пленников, зацепившись за что-то ногой и потеряв равновесие, свалился в грядки, с хрустом подминая растительность.
Его услышали. Собаки услышали, тут же поднявшие неистовый лай.
Чтоб тебя!..
— Теперь ноги в руки!.. — заторопили бойцы пленников, нутром чуя, что добром все это не кончится. И точно — не кончилось!