Вопрос этот, как счел Светислав, относился к банальным антисоциалистическим провокациям, рассчитанным на расшатывание устоев общества, и не стал зацикливаться на нем, ответив, что это, скорее всего, выдумки.
– Ну, если и выдумка, – не прекращал парень, упершись в него близоруким взглядом – очки у него отобрали, – то придумано очень неплохо!
В тот раз Светислава удивила его действительно настоящая юность. Он знал, сколько лет было Андрею, но это было абстрактное знание, сопряженное с опасностью, которой мальчишка подвергался; тюремное заключение как бы прибавляло ему серьезности и зрелости. А когда он увидел его своими глазами – небольшого росточка, неприглядного, близорукого, с какой-то кошачьей усмешечкой, маменькиного сынка с плохим аппетитом, – то не на шутку удивился. Какие политические идеи могут обуревать этого уродца? Этот недоросток – который безуспешно пытался сотворить из редких волосенок на лице некое подобие бороды, – скорее всего, врет: вряд ли ему исполнилось девятнадцать. И это о нем писали газеты, что он представляет опасность для общества! Давний Миша Булочка по сравнению с ним был настоящим мужчиной, там было на что посмотреть!
Позже, когда они ближе познакомились и между ними даже возникли приятельские отношения, как это нередко случается с адвокатами и подзащитными, Светислав нашел в себе силы признать, что не имеет никакого смысла подвергать сопливого мальчишку долгому и суровому наказанию каторгой за его горячечные детские порывы, которые, как правило, с возрастом приводят к совсем иным результатам. Нет, адвокату вовсе не было так легко примириться с самим собой!
Так вот Светислав Петрониевич, попавший в любовное рабство, колеблясь и путаясь, вновь подчиняясь своим прошлым настроениям и фантазиям, отправился хожеными в прежней жизни дорогами.
В те месяцы сам он казался себе молодым, увлекающимся, талантливым белградским адвокатом, выступлений которого все ожидают с трепетным вниманием. В тяжелом политическом процессе он ловко, красноречиво и отважно защищает обвиняемого Андрея, спортсмена из Чуприн. И тот сразу после оглашения оправдательного приговора, с согласия отца, старого офицера, предлагает своему спасителю в жены невысокую, но прекрасную двадцатидвухлетнюю блондинку, свою сестру Миру. При всем этом присутствует многочисленная взбудораженная публика, в которой затерялась глазастая заплаканная дама, которую, кажется, зовут Горданой. А взволнованный защитник, который так блистательно проявил себя во время процесса, онемел от неожиданности и, привыкнув к блестящим столичным победам, ожидает финала. («Вот как это делается в Белграде!» – слышится шепот из публики.) Миновало мгновение страшного неведения, и вдруг к нему тянется нежная красивая рука, которую он обожает до потери сознания.
Вокруг них физически ощутимо распространяется волна трогательных, блаженных улыбок…
Впервые вступивший в противоречие со своими убеждениями, Светислав Петрониевич, пожалуй, прежде ни один судебный процесс не вел с такой чистой адвокатской совестью, с деятельной заботой о клиенте и юридическими ухищрениями. Решительный и одновременно неспешный, проницательный, но склонный положиться на кривую, которая вывезет, лукавый и опытный, однако готовый в любой момент заявить, что сделал все, что мог — теперь он тщательно отслеживал каждую мелочь, подготавливая почву для успешной защиты и улучшения условий пребывания подзащитного в тюрьме. При этом, конечно же, старался, чтобы обо всем этом ненавязчиво проинформировать Миру.
Он в значительной мере облегчил жизнь заключенному, который постоянно жаловался и что-нибудь выпрашивал. Уже сам факт участившихся посещений как бы намекал тюремщикам на наличие у адвоката серьезных связей в СУПе и следственных органах, которым он постоянно предъявлял претензии, что заставляло надзирателей, конвоиров и прочих служащих, как правило, неспособных ни к какому другому роду деятельности и потому весьма дисциплинированных и грубых, исполнять свои обязанности в привычном режиме.
Он непозволительно часто приносил Андрею передачи и деньги для покупок в тюремном магазинчике, устраивал свидания с семьей, несколько раз требовал изменить меру пресечения – и хотя адвокат каждый раз получал отказ, настойчивость производила определенное впечатление на прокурорских. Светислав добился права на ограниченное пользование книгами и передавал ему заказанные тома из рук в руки, а в конце пребывания в Пашино Брдо обеспечил ему письменные принадлежности – парень, похоже, баловался литературой – и беседовал с ним о следствии и предстоящем обвинении. А когда подошло время процесса, договорился с ним о согласованной линии поведения в суде.
Заметив, что Андрей сильно близорук, Светислав прямо спросил его:
– Надеюсь, если я через знакомого прокурора добьюсь для тебя разрешения носить очки, ты не станешь глупить и резать себе вены…
– Да ну еще! – отмахнулся парень с детской улыбкой на лице.
Уже после второй встречи ему вернули очки и – поскольку его сразу после ареста остригли наголо – избавили от дальнейших парикмахерских пыток.
После первого свидания с семьей Светислав выхлопотал для него особое свидание с сестрой. Оно тоже должно было стать семейным, но поскольку во время первого свидания мать непрерывно рыдала – на что никто из тюремщиков даже не обратил внимания, – адвокат воспользовался этим предлогом, чтобы от имени семьи выступала только Мирьяна. Когда свидание закончилось, они вдвоем, как бы без предварительного сговора, отправились в соседний Душановац[15], и в тихом трактирчике целый час просидели за кофе и кока-колой.
Так началось их знакомство. Позднее Светиславу казалось, что уже тогда они обменивались многозначительными взглядами.
Он не скрывал от родителей, что парень попал по полной программе. И это не было обычным адвокатским оправданием на случай провала в суде. Автор листовки «Не могу молчать!» вскоре был обвинен во враждебной пропаганде и в соответствии со статьей 133 Уголовного кодекса мог схлопотать до десяти лет каторги. Правда, время было довольно вегетарианское, и ни на партийных собраниях, ни в газетах не разворачивались кампании против врагов, однако Петрониевич был человеком опытным и прекрасно понимал, что обстоятельства могут измениться в любую минуту, и потому вплоть до начала процесса с опаской листал ежедневные газеты. Ведь на несчастную голову Андрея в любой момент могли обрушиться ястребы.
Он уже не мог равнодушно относиться к подзащитному, и у него даже схватывало от боли живот, когда он думал о том, что суд мог отсчитать парню от звонка до звонка семь или хотя бы пять полных лет. А такой срок не каждому дано выдержать без серьезного ущерба для личности и здоровья.
Обвиняемый был отважен и упрям – все это от избалованности, порой со злостью думал Светислав, – и адвокат опасался, что он может начудить на процессе. И тогда все старания защитника пошли бы насмарку. Потому он и начал с ним такой разговор:
– Понимаешь, я обязан добиться от тебя чего-нибудь похожего на раскаяние. Не замыкайся в себе, – уговаривал Светислав, – ничего страшного, если чуток соврешь судьям. Они ведь именно этого ждут от тебя!
Как ни странно, юноша не отверг с порога эту идею.
– А что мне это даст? – хмуро спросил он.
– Ну, деятельное раскаяние на суде считается в соответствии с законом смягчающим обстоятельством, они обязательно примут его во внимание. Кроме того, оно вообще производит хорошее впечатление. К тому же раскаяние освобождает судей от обвинений в том, что они вынесли слишком мягкий приговор. Так что в этом случае ты получишь не выше пяти, а то и всего четыре.
– Года?
– К сожалению, года.
Андрей охватил голову руками, его лицо искривила гримаса.
– Четыре года! – с ужасом произнес он.
Он провел в тюрьме два с половиной месяца, и, похоже, только сейчас понял, что ему предстоит. Ему потребовалось несколько минут, чтобы прийти в себя.
– Что будет в случае отказа?
Светиславу не хотелось прибегать к затасканным адвокатско-полицейскими приемчикам, убеждая, что думать следует прежде всего о своей судьбе, а не о друзьях-приятелях, которых Андрей имел в виду. Их его раскаяние точно разочарует. Но он не знал, что еще предложить парню.
– Хочешь, – продолжил он, – я поговорю с твоими товарищами? Скажем, объясню им, что мы с тобой о раскаянии и не думали, но после встречи с ними я просто обязан буду, по долгу службы, просить тебя об этом.
Таким образом, уже во второй или в третий раз, вновь с помощью Мирьяны, он встретился кое с кем из его компании.
Они сидели в кафе «Три табачных листа»[16] на улице Князя Милоша, напротив Пионерского парка, пили кофе, какие-то обыкновенные напитки и болтали по-дружески. Светислав, жестом подзывая официанта, незаметно вынул из кармана бумажник, не переставая думать о том, у кого из этих ребят было что-нибудь с красавицей-блондинкой. А когда они пустились в деловые разговоры, он, вновь повторяя свое «по долгу службы», спросил ребят:
– Как вы думаете, облегчится ли положение вашего товарища, если он на суде раскается в содеянном? Естественно, в умеренной форме?
Молодые люди умолкли. Со скрипом откинувшись на спинки стульев, они опустили головы, стараясь избежать его взгляда – совсем как в школе, не зная, что ответить на вопрос учителя.
Наконец один из них, что выглядел постарше и посерьезнее, заговорил. Юноша с красивым, открытым лицом, с густой черной бородкой и широкими борцовскими плечами вполне мог быть соперником Светислава, и потому он внимательно прислушался. Цедя слова сквозь стиснутые зубы, парень неохотно произнес:
– Лучше бы он продолжал молчать в тряпочку. И вообще рот не открывал бы.
Итак, номер не прошел. Ничего иного Светислав от них и не ожидал. Тем не менее, прощаясь, он с сожалением думал об их незрелости и пришел к выводу, что они просто не в состоянии оценить по заслугам его усилия.