После этого он старался заставить Андрея держаться на суде скромно. Пусть он выступит в самом начале и в самом конце, когда ему предоставят последнее слово. Когда в начале процесса его спросят, понятно ли ему обвинение, ответить следует положительно; да, он написал письмо – во время суда следовало избегать слова «листовка». С юридической точки зрения это ничего не меняет, но психологически воздействует сильнее. А в последнем слове следует сказать, что он полностью разделяет позицию адвоката и ему больше нечего добавить.
– А я в своих выступлениях косвенным образом выскажу нечто вроде сожаления, эдакое туманное, расплывчатое покаяние в содеянном. И пусть тогда твои товарищи наседают на меня, если им уж так хочется кого-нибудь задавить.
Перед началом процесса Светислав Петрониевич провернул рискованное, настоящее чекистское мероприятие.
Он слышал, что в клубе Городской скупщины часто бывает Владо Маркович, помощник окружного прокурора в Белграде, который на процессе будет представлять обвинение.
Этот симпатичный тридцатипятилетний пижон с сильным черногорским акцентом принадлежал к числу бойцов, усиленно атакующих кресла в правительстве. В прокуратуре он быстро добился определенных успехов и благодаря партийной работе, поддержке земляков и громким речам за десять лет вырос от ассистента до руководителя. Всегда отлично подготовленный, циничный и надменный, самоуверенный и беспощадный, в судах он был трудным соперником. Но был он и тщеславен словно павлин, и – адвокат это чувствовал – в глубине души труслив, и если бы пришел к выводу, что мелкое дело Андрея никак не способствует его карьере, но даже может навредить – он нацелился высоко, и не хотел пачкать руки по мелочевке, – то мог бы стать и посговорчивее. Кроме того, адвокат мог бы ему вложить мысль о том, что это – наше дело, так сказать, семейное, которое требует осторожного, внимательного подхода. Одно время Светиславу хотелось представить отца Андрея черногорцем, но полковник был родом из Бачвы, и его произношение достаточно сильно отличалось от черногорского, так что номер не прошел бы.
Светислав время от времени стал посещать клуб Городской скупщины. В первый вечер он не обнаружил там помощника окружного прокурора. На второй вечер он минут десять посидел за его большим столом, ни слова не произнеся о предстоящем процессе: он знал, что тот не пойдет на такой разговор сразу. Но в третий вечер, когда они как бы случайно встретились, Светислав бросил ему между делом:
– Так что, Владо, скоро в суде встретимся?
Этот намек был настолько прозрачен, что вызвал у готового ко всему молодого человека тонкую, едва заметную улыбку.
– Да ну? – отозвался он. – Чего это ты вдруг вспомнил?
Светислав сделал вид, что не замечает усмешки:
– Смотрю я, хоть ты и моложе меня, да забывчив не по годам. Давай напомню тебе.
Владо развалился в мягком кресле, чертя полупустым стаканом на низком столике мокрые круги. Пил он, разумеется, черногорскую лозовачу[17].
– Говоришь, я моложе? – спросил он сквозь легкий смех. Для него молодость и старость означали служебное положение, но не возраст. Он знал, где некогда служил адвокат, знал, что тот отказался от хороших должностей в Верховном суде Сербии и в прокуратуре – может, отказался именно от должности помощника прокурора, – и не очень-то понимал мотивы этого поступка. Он чувствовал к нему некоторое уважение, смешанное – вот еще один выпавший из обоймы! – с легким презрением.
Петрониевич неожиданно перешел на черногорский диалект.
– Ей-бо, – произнес он, – в наших старых краях умели делать разницу. Ты, похоже, быстро забыл про это.
Владо возмущенно поднял брови:
– Глянь-ка! Теперича, похоже, все сербиянцы, как только продувать начинают, с ходу в черногорцы записываются!
Светислав огорченно покачал головой:
– Ни-ни, ей-бо! Мы не сдаемся. Мы крепче, чем ты мыслишь. Но кое-кто помнит, откуль им старики родом.
– А откуль ты сам-то?
– Я-то, – ответил адвокат, – из Чуприн. Но деда мой в конце девятнадцатого века от Даниловграда переселился. Джуркович звался. Там еще свояков у меня полно. А фамилию в Сербии сменил. Може, причина какая была.
Взгляд Владо смягчился:
– Не ведал я то. Никогда ты о том не толковал. А и удивился же я, когда ты этого почал защищать.
Светислав остановил проходившего мимо официанта и заказал себе кофе, решив ничем не угощать собеседника – знал, что самодовольный фраер откажется, – и продолжил, подделывая диалект:
– Был бы ты адвокат и явился бы к тебе командир роты со Сремского фронта, коий любил тебя и, может, голову твою спас, и умолил бы тебя сыночка спасти, коего схватили за вражескую пропаганду, неуж ты бы ему отказал?
Светислав знал, что молодежь умеет вдохновляться рассказами старых вояк, даже если те всю войну провели на батальонной кухне. Но этот не отреагировал.
– Ах, так оно! – всего лишь произнес.
– Так вот я и надеюсь, – продолжил Светислав с улыбкой, – что ты в зале суда не будешь таким, каким умеешь быть!
Все еще казалось, что помощника прокурора их разговор не слишком интересует. Но комплименты адвоката пришлись ему по душе, и он опять иронично улыбнулся:
– Каким же таким я умею быть?
Светислав, состроив на лице доверительное выражение, нагнулся над столом:
– Противоречивым, – произнес с улыбкой. – Опасным!
Это не могло не понравиться молодому помощнику, и он не стал скрывать удовольствия. Громко засмеялся и, поднеся к губам стакан, невольно стукнул его краем о зубы.
– Думаешь, я опасен? – кокетливо сказал он, сделав хороший глоток.
Петрониевич широко развел руки, как бы констатируя несомненный факт, которому он просто не мог ничего противопоставить:
– Я ведь хотел попросить тебя не слишком уж настаивать на том, что ты написал в обвинении. Скажем, чтобы ты вслед за мной квалифицировал текст не как листовку, а как письмо, – тут молодой человек опять приподнял брови, – и что в нем нет ничего такого, что можно было бы трактовать как враждебные выпады против государства, представляющие для него серьезную опасность.
Владо весело спросил:
– Всего-то? – звучало в его голосе убеждение, но и мелочное самолюбие, привычка к номенклатурным играм и чиновничьей торговле. – А эпитеты? Ты точно знаешь, к кому они относятся? Как ты думаешь, кого он обозвал кичливым императором?
Светислав прямо над столиком раскрыл ладони, как бы желая показать, что ему нечего скрывать:
– Эпитеты? Так ведь они могут относиться к любому из его приятелей. Владо, в письме нет ни одного имени! Может, суд учтет это?
Помощник с некоторым удивлением кивнул головой:
– Я, Светик, не знаю, что именно суд сочтет важным. Зато знаю, что там важно для прокурора.
– Даже если времена сейчас спокойные и нет никакой нужды лизать горячую сковородку? – Молодой человек и на это кивнул. – Ведь и мы в УДБА когда-то считались с такими вещами. Слушай, мужик, его отец – полковник запаса, у него те еще знакомства, и он уже навестил кое-кого. Так вот, никто не сулил его сыночку серьезного приговора.
С этими словами молодой карьерист должен был считаться, если только они не были адвокатским блефом. Поэтому он не спешил бежать впереди паровоза.
– Светик, – произнес он мягко, – ты ведь знаешь, к кому я прислушиваюсь, – Светислав понятия не имел. – Шеф мне ничего такого не говорил.
– Скажет, – убежденно продолжил адвокат. – Скажет еще. К тому ж, земеля, мы с тобой на этом дельце еще встретимся.
Владу такая торговля нравилась. Услуга за услугу – оно того стоит. Однако на адвоката, особенно сербиянца, выдающего себя за черногорца, полагаться нельзя. И он опять усмехнулся:
– И ты вечно просишь меня об услуге, за которую вовек и рассчитаться не сможешь, – он опять, несколько нервозно, хлебнул из стакана. – Скажи мне, ежели бы тебе тогда, в УДБА, попался вот такой же парнишка, что бы ты с ним сотворил, а? Чего бы он от тебя получил?
Светислав посерьезнел. Такого подвоха от помощника следовало ожидать!
– Ну-у, – нерешительно протянул он, – наверняка бы ему досталось на орехи.
– Даже если б ты схотел ему помочь?
Светислав кивнул утвердительно:
– Даже если б схотел. Но – времечко-то другое было!
Помощник прокурора жестом остановил его:
– Что это все вы, бывшие, каетесь да лепечете, что время другое было? А нынче-то что за время? Революция-то продолжается!
Но Петрониевич не позволил сбить себя с толку:
– О ту пору, Владо, я был сильно молодым и мелкой сошкой. А ты нынече – помощник столичного окружного прокурора, и на процессе будешь обвинителем. Так что разница большая.
Некоторое время оба молчали, спокойно разглядывая друг друга. Ни один, ни другой не были уверены в том, что они добились своего. Неужели молодой помощник прокурора хотя бы несколько смягчился и на процессе будет не таким суровым? Или же адвокат наконец понял, что все его старания смягчить участь парня, который слишком уж провоцировал свою судьбу, пошли прахом и дело следует пустить на самотек?
– Увидимся на процессе, – негромко сказал Владо; на этот раз в его голосе не было ни угрозы, ни злости.
– Увидимся, – подтвердил Светислав.
Они посидели еще с четверть часа, но говорили уже на другие темы.
До прихода в адвокатуру Петрониевич считал, что судьи, несколько лет тому назад, вероятно, освобожденные от непосредственного кураторства полиции, теперь подчиняются неким магическим звонкам партийного телефона. И обязаны, полагал он, просто автоматически выполнять телефонные указания. Его это не касалось, и он был уверен, что правовой и морально допустимый дриблинг предпринимается для предотвращения хаоса в обществе. Все зависит от того, чью мораль ты считаешь наиболее важной – агрессивной и опасной личности или подвергающегося угрозе беззащитного большинства; к тому же понятно, кого должны защищать судьи-коммунисты. Иначе кто сможет, размышлял он, эффективно и незаметно устранить противника – раз уж это теперь не дозволено полиции, – если судебная и исполнительная власти не договорятся?