Затем Светислав Петрониевич в емкой и несколько усложненной тираде отверг утверждение обвинения в том, что вменяемый текст является листовкой политического содержания, поскольку не распространялся в общественных местах, не вывешивался, не разбрасывался, не расклеивался и не распространялся каким-либо иным способом. Он подробно разъяснил, что речь идет о письме, которое было направлено в некоторое количество адресов по официальной почте, оплаченном в соответствии с действующими расценками. Это, заявил он, придает документу частный, а не общественный характер. В связи с этим он стал доказывать, что частное письмо нельзя рассматривать как враждебную пропаганду, потому что право на собственное мнение гарантирует конституция страны. И привел соответствующую статью конституции.
Помощник прокурора все время насмешливо поглядывал на адвоката. Когда Петрониевич сел, он все с той же улыбкой на лице неожиданно заявил, что как представитель обвинения и мог бы согласиться с мнением защиты в той части, что текст не является листовкой, но это ни в коей мере не меняет сути совершенного уголовного преступления, направленного на совершение враждебной деятельности и дестабилизацию общественного мнения. Да, добавил он, конституция дает гражданам право выражать собственное мнение по отдельным вопросам общественной жизни, но она ни в коем случае не позволяет злонамеренное распространение заведомо ложных сведений, направленных на возбуждение общества. Это точно определено статьей 133 Уголовного кодекса, под которую подпадают действия гражданина, находящегося на скамье подсудимых. И далее процитировал эту статью.
Судья Митрович оба мнения юристов занес в протокол, после чего пробормотал:
– Можно сказать, что обе стороны, и обвинение, и защита, при обсуждении доказательств изложили юридически обоснованные аргументы. Суд рассмотрит их самым внимательным образом.
После этого началась дискуссия о том, содержатся ли в письме личные оскорбления в адрес высокопоставленных руководителей государства, пользующихся защитой законодательства.
Прокурор и в этом случае повторил, что остается на позициях обвинительного заключения, и также указал, что оскорбления такого рода в инкриминируемом тексте недвусмысленно присутствуют. Светислав намного короче и убедительнее, нежели в первом выступлении, доказал, что и это утверждение невозможно рассматривать, применяя требования закона, по той причине, что в письме не упомянуто ни единого имени выдающихся политических деятелей и что людей, в адрес которых были направлены письма, в которых, помимо всего прочего, высказаны абстрактные обвинения, невозможно рассматривать как объекты оскорблений. Он также напомнил, что эта статья уголовного кодекса включает и дореволюционную законодательную защиту величия, которая «в наших условиях» не должна считаться действительной. Но, добавил, он понимает, что возможность подобного обвинения оставлена в законе, так как «за оскорблениями и диффамацией личностей выдающихся революционеров часто кроется враждебная деятельность против народа и государства» или, по меньшей мере, «злонамеренное к ним отношение». Поскольку его клиента обвиняют и в этом, то он считает, что и в данном случае обвинение не основывается на законодательстве. Оно, возможно, могло бы стать предметом нового, гражданского, иска, но в данном процессе подобный вопрос не подлежит рассмотрению.
Прокурор смотрел на него то со скукой, то с жалостью, поскольку, скорее всего, был убежден в том, что все настолько очевидно, что не стоит долгого обсуждения, и потому спросил бесстрастно:
– Но описание внешности, коллега? Неужели вы станете утверждать, что адресаты описания не очевидны?
И тогда Светик выдал коронный номер, который прославит его в адвокатских кругах.
– Описания? – повторил он и зачитал яркий отрывок из текста, посвященный внешности критикуемых автором лиц, не совсем ясный и безопасный в политическом смысле. После этого быстрым шагом направился к публике; зал, как ни странно, был практически полон, в нем, конечно же, находились и все друзья Андрея. Миновав несколько рядов, он подошел к пожилому человеку. Он приметил его еще в коридоре, до начала процесса, и сразу же решил, что, чего бы это ни стоило, использует его с пользой для дела.
– Прошу вас, – обратился он к нему, – не будете ли вы так любезны встать и представиться суду?
Мужчина несколько смутился, но встал и назвался.
– Каков род ваших занятий?
– Пенсионер.
– Вы хорошо слышали зачитанный мной отрывок?
Мужчина подтвердил.
– Прошу вас, – громогласно, как в театре, воскликнул защитник, – сообщите суду, честно и открыто, может ли это описание относиться также и к вам?
Старик рассмеялся и сказал:
– Думаю, да.
И в самом деле, у всех будто раскрылись глаза, словесный портрет, нарисованный Андреем в письме, и внешний вид пенсионера были весьма схожи.
Публика в зале суда расхохоталась, а обвинитель только махнул рукой.
После этого о более мелких деталях обвинения даже не говорили и сразу перешли к заключительным выступлениям.
Первым слово получил представитель прокуратуры Владо Маркович.
Он повторил, что не отказывается от выдвинутых обвинений в адрес подсудимого. Конечно, добавил он, можно бы принять утверждение защиты о том, что текст представляет собой письмо, а не листовку. Но с другой стороны, это ни в коей мере не является серьезным смягчающим обстоятельством, потому что указанное преступление можно совершить и в такой форме. Это, сказал он, предусматривает и сам закон. И привел ту часть статьи 133, которая позволяет трактовать именно таким образом.
Светислав, на первый взгляд, безуспешно принялся отстаивать свою точку зрения, утверждая, что речь идет о частном письме, а не о листовке, и суд не обязан рассматривать его как враждебную пропаганду, направленную на дестабилизацию общества. Он объяснил, что этого делать нельзя, поскольку текст, отправленный по почте в частные адреса, вообще не стал известен общественности, так что его нельзя рассматривать как пропаганду и дестабилизацию общества.
– Впрочем, товарищи судьи, – добавил он, – вся статья 133 сформулирована настолько небрежно и непрактично, что ее положения, уверен, скоро будут исключены из законодательства. Развитие нашего демократического, социалистического общества не станет долго выносить террор этого средневекового закона.
Далее он допустил, что документ мог в некоторой степени вызвать у некоторых адресатов некоторое беспокойство. Но предполагаемые оскорбления, как только что мы могли убедиться, могут относиться и к отдельным лицам из публики, присутствующей в зале заседаний, и тем самым являются абстрактными и ни в коей мере не личными.
Поэтому он предложил суду принять во внимание и возраст подсудимого. При этом попытался некоторым образом оправдать якобы отсутствующее раскаяние обвиняемого.
– Потому как, товарищи судьи, молодые люди, – сказал он, – могут совершать поступки, о которых позже начинают глубоко сожалеть и, не забывая о возможном ущербе и незаслуженных оскорблениях, нанесенных не заслужившим того людям, мучаются угрызениями совести. Но именно то, что подтолкнуло их к совершению необдуманного поступка, их зеленые годы, товарищи судьи, не всегда дают им возможность словами выразить эти угрызения совести, и в решающий момент, именно тогда, когда следует публично высказать сожаление и принести извинения, губы их смыкаются. Молодости присуще все, в том числе и ошибки, к которым следует отнести и эту прекраснейшую ошибку юной гордыни перед лицом наказания, когда перед лицом закона они именно из-за нее отказываются от покаяния. Потому что молодому человеку кажется, что это означает лишь унизительную просьбу о помиловании. А гордость и достоинство не позволяют просить прощения.
Учитывая и эту ошибку юности, прошу суд, если он воспримет мои аргументы, освободить от наказания этого юношу, по сути весьма еще малолетнего. Если же он все-таки придет к выводу, что элементы вины в его действиях все же присутствуют, то прошу суд проявить достойное терпение, мягкость и учесть чувства родителей, поскольку всего этого юность заслуживает.
После этого Светику показалось, что в зале на мгновение воцарилась глубокая тишина, которую никто не осмеливался нарушить.
Даже судья Митрович был, похоже, смущен произведенным впечатлением и сделал вид, будто заносит что-то в протокол. В него было записано, что защита повторила свои тезисы о убежденности в невиновности подсудимого и просила суд учесть его молодость. После этого предоставили последнее слово обвиняемому.
Юный Андрей заявил, что ему нечего добавить к словам защитника и он принимает его доводы как свои собственные.
Судья и это занес в протокол, подтвердив, что защита от имени подсудимого заявила о раскаянии; записывая это, он вопросительно посмотрел на Петрониевича, но тот на его взгляд не отреагировал. После этого предоставил слово прокуратуре с просьбой прокомментировать эти заявления.
К удивлению всех, кто знал его, Владо Маркович в последнем слове сказал:
– Хочу от имени прокуратуры выразить благодарность защите, которая продемонстрировала в этом деле высокий уровень коллегиальности и сотрудничества с представителем обвинения.
Судью Митровича такое заявление на минуту сбило с толка, после чего он объявил перерыв, объявив, что приговор будет вынесен через час.
Пока публика выходила из зала суда, Светик упаковал свои бумаги в портфель и поспешил к помощнику прокурора, издалека протянув ему руку.
– Сейчас и я хочу поблагодарить тебя.
Владо принял это с улыбкой превосходства.
– И еще кое о чем попрошу тебя.
И это было воспринято с улыбкой победителя.
– Знаю, что такое решение ты не сможешь принять без своего шефа, и тем более объявить его публично, но я прошу тебя, если это возможно, независимо от того, каким будет приговор, попытайся не обжаловать его.