– Ну ты даешь! – поразился он. – Так мало? За такие дела обычно больше дают. Как это у тебя получилось?
И выбежал из канцелярии.
Два-три дня спустя патрон с недовольным видом сообщил, что некие политики среднего звена не удовлетворены. Юношу следовало наказать намного строже, показательно.
– Знал я, – проронил он, – что ты меня с этим делом подставишь! Вечно с тобой что-то случается! Ты что, в самом деле, мать твою так, разговаривал на эту тему с товарищем Стане?
Светик знал, что тот в настоящее время находится на встрече партийной верхушке на Бриони и факт встречи с ним проверить невозможно, и потому совершенно искренно ответил:
– Я? Да как я вообще мог с ним поговорить?
Перепуганный Радован спросил:
– Не говорил? А кто вообще разговаривал?
Петрониевич замотал головой.
– Никто из наших. Но, насколько я знаю, это сделал отец парня. Они, наверное, еще с войны знакомы.
Миокович недовольно махнул рукой.
– Да при чем тут вообще отец! Если эти мудозвоны с того берега Савы, – он имел в виду центральный комитет партии, – узнают, что кто-то из наших утверждает, будто консультировался с ним, а на самом деле ничего такого не было, – знаешь, что они с нами сделают?
– Но, – убежденно продолжил Светик, – товарищ Стане потом разговаривал с кем-то из Верховного суда, скорее всего, с его председателем, и с окружным прокурором. Я об этом в суде узнал.
Шеф конторы все еще не мог поверить ему, но все-таки с облегчением бросил на стол портфель.
– Тогда что им вообще надо? Пусть товарищи между собой вопросы порешают, а то сами не знают, чего хотят! Каждый о своем! Не я должен исправлять юридическую политику в этой стране! И не собираюсь, вот те крест, отвечать за это дело!
Тем не менее наряду с сомнениями по городу еще убедительнее поползли слухи о том, что те, наверху, именно так договорились о приговоре Андрею, причем не без помощи отца осужденного. Это событие истолковали как первый шаг в осуществлении решения партии, принятого не без давления Запада, наконец-то взяться за проведение либеральной политики. И это вызывало радость в рядах интеллигенции. При этом Светислава Петрониевича сочли серьезным участником дела и важным советником политических деятелей.
Через пару месяцев после процесса об этом во Дворце юстиции под кофеек с ним на эту завел разговор один адвокат, которого все считали хорошо информированным.
– Ну что, – спросил его человек, – те, на другом берегу Савы, согласились с приговором твоему парню?
Светик не мог удержаться от многозначительной таинственной фразы:
– Знаешь, не стоит слепо верить всему…
– Рассказывай мне, – сказал тот. – Это ты ловко устроил! Ты хорошо выстроил защиту? Или судья Драгиша посмел самостоятельно такой приговор вынести? По политическому процессу?
Петрониевич понял, что может попасть в неприятную ситуацию, и потому повторил:
– Вот я тебе и говорю. Не стоит слепо верить слухам.
В последующие дни вся эта история стала хитом в канцелярии на Симиной улице. Всю правду о событии знала только Милеса, которой Светик во всем признался. Но ни она, ни он никогда так и не подвергнут сомнению догадки коллег.
Супруга уже отчетливо понимала, что ее отношения с мужем не только блекнут, но и начинают так быстро разваливаться, что становится непонятно, чем они закончатся, однако, несмотря на это, ей нравилось, что спутник ее жизни внезапно завоевал такой авторитет у коллег.
Часть третья
Из-за каких-то дел, которым только предстояло свершиться, но которые адвокат странным образом предчувствовал, первоначальный восторг Светика после защиты на процессе молодого Андрея Поповича стал быстро угасать. Во время раздумий о процессе его мучило недовольство собой. Все чаще он казался себе провинциальным шулером и пройдохой, не выбирающим средства достижения цели, и это вызывало чувство тупого дискомфорта, почти что стыда. Что же я такое сотворил, частенько думал он.
Вскоре после разговора с любопытствующим коллегой-адвокатом слухи о том, что исход процесса над Андреем был решен в центральном комитете партии – хотя и обросшие непонятно откуда взявшимися подробностями, – все чаще достигали канцелярии в Симиной улице. И Светик снова и снова стал возвращаться к той встрече с судьей Драгишей Митровичем на Сараевской улице. Что же ему сказал старик?
– Что-то слышал… Интересуются делом…
И тогда Петрониевич вновь стал разматывать перед своим взором пленку и припомнил: решив сыграть с припрятанным в рукаве тузом, поначалу стать намекать на товарища Стане в разговорах с коллегами-адвокатами, естественно, под большим секретом. И когда эта версия была в некоторой мере испытана и проверена, когда он доверился судье и помощнику прокурора, она, похоже, уже докатилась до них. Потому среди участников процесса не было никого, кто бы усомнился в ней. В ходе процесса судья Драгиша Митрович и помощник прокурора Владо Маркович обращались к нему с особым пиететом, которого заслуживает человек, исполняющий поручение высшей воли, и его патетические адвокатские фиоритуры рассматривали как несколько пошлое, комичное актерство.
Через два месяца после окончания процесса приговор вступил в силу, и осужденного Андрея Поповича перевели для отбывания наказания в исправительное учреждение в Сремской Митровице. Адвокат моментально получил разрешение посетить юного заключенного в тюрьме и устроил так, чтобы с ним поехала и Мирьяна. Но почему-то ничего из этого не вышло.
Между тем в это же время в окружном суде началась ускоренная подготовка к досрочной отправке на пенсию его председателя Драгиши Митровича. Судья поначалу начнет слабо сопротивляться, но потом ему еще один, последний раз посоветуют, с учетом возраста и подорванного здоровья, получить инвалидность, что со всеми соответствующими привилегиями будет намного лучше, чем ждать назначения пенсии по возрасту, которой он неизвестно когда дождется. И он согласится без сопротивления. Его просьба будет немедленно удовлетворена.
Но всего месяц спустя, так и не дождавшись выплаты первой пенсии, Драгиша Митрович ушел из жизни.
Всего два десятка дней проведет судья в счастливом общении со своими внучатами. И одним неустойчивым апрельским утром, в том самом доме в Бабе на Космае, не рассчитав силы, подкинет одного из них над головой. И внезапно под тяжестью ребенка рухнет навзничь на едва проклюнувшуюся зеленоватую травку.
Когда к нему подбежали, испугавшись более за ребенка, которого он так и не выпустил, чем за дедушку, он, внезапно побледнев, выкрикнет в панике:
– Ой, голова моя опустела! Опустела моя голова, ой!
И тут же издаст хрип, который продлится не более пары минут.
На похоронах Драгиши Светик встретится с Владо Марковичем; стоя рядышком, он выслушают глупые речи, обращенные к покойнику, на которые тому, покоящемуся в гробу, было наплевать. Противник адвоката, с которым они недавно сражались на процессе, теперь был одет уже не так тщательно, как прежде, и взгляд у него был какой-то тусклый, остекленевший. Некогда быстро делавший карьеру, поднимаясь по судебно-политической лестнице, успешный молодой человек внезапно растерял весь свой авторитет, заработанный предыдущей работой, и его тихо уволили из прокуратуры. Новое место ему подыскали в страховой компании, где он, прикрывшись своими черногорскими связями, все-таки стал директором, хотя и не такого высокого ранга.
Когда речи закончились, Владо тихонько спросил:
– Скажи мне, Светик, ты это с товарищем Стане выдумал или тот в самом деле сказал, какой вынести приговор по делу молодого Андрея?
Русский с трогательным простодушием положил руку на сердце.
– Честное слово коммуниста, Владо! Мне сказал. При отце парня. Вот, спроси его сам. Он о тебя ноги вытер. Сломал карьеру.
Владо посмотрел на него с некоторым сомнением, после чего покачал головой.
– Я так и думал. Эти словенцы вечно нас предают.
Судьба молодого черногорского карьериста сама по себе не очень волновала Петрониевича, потому что он знал, что сородичи и побратимы возьмут его под свое крыло, но этот факт добавил свою лепту в его дурное настроение. И это настроение стало похожим на неизвестную грозную бесшумную птицу, настойчиво парящую над его головой.
Может, и я, подумал Светик, приложил руку к тому, что хорошего человека Драгишу Митровича уложили в дорогой полированный дубовый гроб?
Но он решительно отбросит сомнение. Еще чего! Глупости! И вскоре объяснит его воспоминанием о пророческих словах покойного, сказанных тогда в «Газели», что после смерти люди так и не узнают, что он таил в себе, и вместе с ним в гроб ляжет вся неповторимая его сущность, как будто его никогда и не было на белом свете. И в самом деле, никто на похоронах, как показалось расстроенному адвокату, даже не задумался над этим.
Но самый тяжелый удар из-за молодого Андрея, который, собственно, стал первым, нанесла ему семья осужденного.
Гонорар за защиту юноши был, как обычно, высоким, или даже побольше, и составлял примерно годовую полковничью пенсию. Размер его, разумеется, определил Радован. В разговоре на эту тему Светик намекнул шефу, что сумма могла бы быть и поменьше.
Но Миокович, глянув на него поверх очков, спокойно сказал:
– Это для их же пользы. Никто в Югославии, кроме тебя, не сумел бы это сделать для них. Если кто-то хочет диссиденствовать, то должен платить за это. Диссидентство дорогого стоит. Пусть родители это прочувствуют.
Последняя фраза была откуда-то знакома Светику, и она нравилась ему, хотя, подумал он, в данном случае без нее можно было бы и обойтись. Однако он не огорчился.
Полковник принял условие без сопротивления, попросив только выплатить гонорар в три приема. И треть суммы заплатил сразу. Радован оставил пачку банкнот на столе и, не пересчитывая, принялся разыгрывать роль гостеприимного хозяина, не переставая нахваливать блестящего защитника Петрониевича.